Елена Чудинова - Мечеть Парижской Богоматери
– Поэтому ты пытаешься сейчас повернуть судьбу так, чтобы наша дочь тоже попала под удар? Ты же знаешь, ты же все знаешь, мы ходим по канату. Я из кожи вон лезу, чтобы моя семья жила в безопасности и достатке, а собственная жена роет яму нам всем какими-то сумасшедшими выходками! Нет, подумать только, она помогла кафирке из Маки! Ты думаешь, они тебе за это спасибо скажут? Скажут спасибо за то, что ты всех нас подставила? Ты хоть понимаешь, как они нас ненавидят, эти фанатики?! Больше, я думаю, чем нативных правоверных! Меня, офицера правительственных внутренних войск, они могут в любую минуту грохнуть, как грохнули кади Малика, без которого, кстати сказать, эти крючкотворы из Первого отдела будут теперь еще не один месяц тянуть с переводом. Ну да сейчас не до перевода. Асет, что ты вытворяешь? Я спросил тебя, понимаешь ли ты, что твое, смешно сказать, благодеяние им ничуть не помешает и мне приклеить бомбу?! Сегодня, кстати, грохнули имама Абдольвахида. Ты понимаешь или нет, что при случае они и меня не пощадят, те, с кем ты связалась?!
– Боюсь, что ты прав, – Асет осталась спокойна. – Я основательно подозреваю, что одно с другим вообще никак не связано.
Перед Касимом стояла незнакомая женщина. Она была одета в знакомое домашнее платье Асет, малиновое, длинное, собранное у пояса мягкими складками, из натурального шелка. На ней были знакомые домашние туфельки Асет – крокодиловой кожи, которые он сам выбирал ей в подарок ко дню рождения. Но сама женщина была незнакомой. И еще – она казалась много красивее его жены.
– Тебе лечиться надо, – спасаясь от странного наваждения, он заговорил с настоящей злобой. – Ты сейчас похожа на твою ненормальную бабку, которая десять лет нарочно просидела в комнатах!
– Уж если мы начали перебирать предков, то, по крайней мере, ты никак не похож на своего деда. Я о старшем, по отцовской линии. Он ведь тоже был офицер, не так ли, милый?
Такого удара ниже пояса, упоминания о тщательно скрываемой семейной тайне, о скелете в шкафу, он никак не мог ожидать от Асет. Об этом чревато было даже думать. В семье даже про себя никто годами не вспоминал о том, что дед был приговорен к пяти годам тюремного заключения. В конце века, находясь в эпицентре военных действий против сербов, он тайно передавал им информацию о дислокации подразделений АОК и о планах бомбардировок НАТО[63]. Спасибо, что не платный шпион, но, во всяком случае, военный преступник, а хуже всего – преступник, взявший сторону грязных кафиров в их борьбе с правоверными. Тогда, конечно, правоверные не были у власти в Европе, поэтому он отделался пустяковым тюремным заточением. Но всплыви эти факты сейчас – лучшее, что светило бы Касиму – проторчать всю оставшуюся жизнь в каком-нибудь захолустном гарнизоне в Пикардии.
– Спасибо, что ты напомнила мне об этом, – мертвым голосом проговорил Касим. – У твоего мужа в самом деле есть большие, чем у тебя, основания стыдиться своих предков.
– Дорогой, а тебе не приходит в голову, что твой дед сейчас куда больше стыдился бы тебя, чем ты – его?! Если бы он мог тебя увидеть? Что он потому и нарушал свой воинский долг, что, быть может, не хотел, чтобы его правнучку звали Иман?! – Теперь Анетта почти кричала. По ее лицу бежали судороги, сминая его изнутри, как тесто в руках стряпухи. – Быть может, он хотел, чтобы его внучку звали Николь? Николь, как хотела бы этого я, только всегда молчала! Николь! Николь!!
Подбежав к жене, Касим схватил ее одной рукой за плечи, а другой ударил по щеке – сильно, но без злобы, куда-то вдруг улетучившейся, просто чтобы прервать истерику.
И натянувшееся струной тело Асет вдруг расслабилось, она пошатнулась, словно ища опоры, обхватила руками шею мужа и тихо заплакала, спрятав лицо у него на груди.
– Прости, милый, прости, тебе и без меня так сложно! Я, быть может, в самом деле больна, быть может, это в самом деле бабкина наследственность, я не знаю, не знаю, что со мной творится!
– Успокойся, родная, – Касим сжал жену в объятиях. – Я думаю, у тебя просто был шок, когда ты оказалась свидетельницей гибели кади Малика. Покойный был, сказать честно, противный тип, но очень нужный, да и все равно увидеть столь ужасное событие вблизи… Кошмар, такое пережить, особенно для женщины. К тому же эта бедняжка Зейнаб была твоей подругой… Теперь-то ей, понятное дело, пришлось забыть о подругах, но тебе ее, конечно, жаль…
– Не знаю… Я сейчас ничего не знаю, – Асет отерла слезы. – Недоставало только, чтобы слуги заметили. Сейчас, приведу лицо в порядок и распоряжусь подавать.
– Не спеши, дорогая. Пусть подают… минут через пятнадцать. – Поцеловав жену в щеку, Касим вышел из комнаты.
Старый слуга Али, ценимый Касимом больше всего за то, что так и не научился французскому языку и даже лингва-франка, хотя и приехал в Париж в возрасте пятнадцати лет, уже ждал его с домашней одеждой. Отпустив лакея усталым жестом руки, Касим простоял некоторое время, держа в руках светлую рубаху ниже колен, короткий красный жилет, коротковатые штаны. А ведь всякие там неграмотные негры расхаживают себе в футболках и джинсах, в таких же, какие носил, помнится, в неофициальной обстановке его отец. Что поделать, положение обязывает. Офицер внутренних войск – не какой-нибудь черномазый бездельник, разъевшийся на социалке. Но как же все-таки неохота надевать эту дрянь – арабскую или афганскую, не поймешь, откуда дурацкий фасон взялся. Да почему «дрянь», почему «дурацкий»?! Очень удобная одежда, хорошего качества, без синтетики.
Касим устало прижал ко лбу ладонь: психоз все-таки не грипп, от контакта с больным не передается. Или в каком-то смысле передается? Надо же такое придумать, Николь. Его дочь – Николь! А малютку что, какой-нибудь Женевьевой надо было назвать? Бред. Что ж так тускло на душе, быть может, потому, что Асет, такая всегда умница, грубо разбередила фамильный позор? Или ему так погано от того, что плохо жене? Что же с ней все-таки?
Даже обедать не хочется. Касим настороженно прислушался, подошел к двери, повернул ключ в замке. Другой ключ, от ящичка секретера, лежал среди ювелирных изделий в маленьком футлярчике с кодом. На вид – еще одна коробка для запонок.
Вот оно, содержимое тайного ящика. Касим повертел в руках стеклянную трубочку с белым порошком. Уж слишком он осторожничает, в конце концов это – не харам. Многие балуются иногда. В том числе и среди его начальства. Он взял из стопки желтую бумажку для записок, свернул, высыпал немного порошка ложечкой-дозатором. Это не харам. Надо надеяться, он все-таки не доведет себя до привыкания. Надо надеяться, он не перескочит на что-нибудь более забористое.
Откинувшись на спинку мягкого кресла, Касим вдохнул кокаин.
Руки и ноги сделались ватными и неподвижными, словно кто-то извлек из них кости. Где-то в мозгу забурлили щекотно-счастливые пузырики, похожие на пузырики шампанского, которое он пробовал лет в двадцать. Только какое шампанское сравнится с этим чудесным белым порошком, с этой веселой снежной метелью в голове?
Когда Касим вышел к обеду, вся семья сидела уже за столом. Крошка Азиза, запакованная в изрядный слюнявчик, горделиво восседала на своем высоком стульчике. Асет выдавали только красноватые глаза: она подкрасила губы удобной для трапез несмывающейся помадой, припудрилась, подчеркнула румянами высокие скулы.
– Бисмилла…
Нажимая в основание устрицы маленьким клинком, Касим вдруг понял, что наркотический кейф испарился уж как-то слишком быстро. Иначе он бы даже не заметил, что все идет как-то не так. Живехонькие спесьяль-де-клер исправно ежились под лимонными брызгами, но отчего-то казались недостаточно сочны. Иман, против обыкновения, не надувала губки, требуя, чтобы ей, минуя закуски и горячие блюда, подали сразу мороженое. Не хихикала, делая вид, что боится шевеления моллюска. Сидела какая-то вялая, ела то, что лежало на тарелке. А ведь девочке уже четырнадцатый год, шевельнулась вдруг тревожная мысль. Еще года два-три, и придется расставаться, партию пора подыскивать уже сейчас. Дело-то дрянь, довольно зарывать голову в песок. Еще лет десять назад браки в среде конвертитов были обычным делом, но сейчас на них начинают смотреть косо, очень косо. Едва ли удастся выдать Иман за какого-нибудь приличного французского юношу. А если еще и вспомнить, как уже пару раз шейх Юсуф намекал, что не прочь бы взять четвертую жену… Касим отговаривался возрастом дочери, надеясь, что старик за пару лет встретится со своим инфарктом. А если нет? Что, отдать свою девочку в полную власть старшей мегеры-старухи, окунуть с головой в интриги двух других взрослых соложниц, а главное, хотя об этом думать совершенно невыносимо – в руки похотливого разъеденного всеми мыслимыми болезнями старика? А поди не отдай, влиятельный шейх может в обиде напакостить так, что от скромного военного не останется мокрого места. Вся надежда на то, что он сыграет в ящик раньше, но если не сыграет, придется отдавать. Честь-то какая, потомок Пророка. И вот этому вот потомку Пророка, который, все знают, балуется на стороне мальчиками, своими руками отдать ребенка?
