Алекс Адамс - Еще жива
– Неси лед! – рявкаю я матери.
Она выбегает в своей ночной рубахе, сжимая рукой кружева, закрывающие шею, но не в кухню, как я предполагала, а в подвал. Дженни сидит на диване, ее глаза округлились от потрясения. Сперва муж, теперь вот отец. Я хлопаю ее по руке, ее взгляд вновь становится осмысленным.
– Звони 911.
Она бросается к телефону, набирает номер, ждет.
– Не отвечают.
Нет даже оловянной дамы.
– Набирай еще.
Мама влетает с пластмассовым ведром, отпихивает меня в сторону, прикладывает его содержимое к груди отца. Кубики льда. Соприкоснувшись с телом, лед шипит, пар поднимается над ним густым облаком. Сауна для одного человека. Затем она берет телефон из рук Дженни и мягко ставит его на место.
– Они не приедут. Никогда не приезжают. Они теперь даже не утруждаются отвечать.
Отец начинает стонать. Его веки дрожат. Припадок проходит, и вскоре кубики льда больше не тают на коже его груди.
Дженни смотрит на него с ужасом.
– Что с ним случилось?
Я смотрю на мать и вижу в ее глазах покорность судьбе.
– Его тошнило? Вы болеете?
– Да, – шепчет она. – Вам, девочки, лучше уйти. Это самое большее, что я могу для вас сделать как мать.
Она целует Дженни в лоб.
– Я сожалею о гибели Марка. Мы его очень любили.
Но я не могу уйти, не узнав все.
– Что в подвале?
Она еще более понижает голос, чтобы Дженни ее не слышала:
– Когда станет слишком поздно, мы уйдем туда. У нас договоренность с некоторыми из соседей насчет… помощи друг другу.
Я крепко ее обнимаю, говорю, что люблю ее. То же самое повторяю отцу.
Мне хочется убежать в свою бывшую комнату, а не на улицу, на холод, вместе с разбитой горем сестрой. В свою комнату, где одеяло обладает силой преградить путь буре. В мою бывшую комнату, туда, где родители молоды и полны сил, а сестра-егоза не дает ни минуты покоя. В мою бывшую комнату, где смерть – всего лишь слово в толстом словаре.
СейчасУлицы Афин, прыгая, проносятся мимо. Хотела бы я, чтобы тротуары были полны пешеходов, чтобы затеряться среди них, но, с другой стороны, по пустым улицам легче продвигаться. Во мне борются противоположные стремления. Скальпель по-прежнему торчит из моей руки, и я не помню, нужно ли выдернуть лезвие или оставить все как есть до тех пор, пока не подоспеет помощь. Но помощь ко мне не придет, только швейцарец. Поэтому я вытаскиваю скальпель и прячу в карман, как маленькую неприглядную тайну. Рука покрывается красным. Мне нужно укромное место, место, где я смогу остановить уносящее мои жизненные силы кровотечение.
Убежищем оказался склад. Четырехлитровые банки с оливковым маслом, поставленные одна на другую, образуют трехметровую стену, отгораживающую меня от всего остального мира. И все равно он меня находит, в чем я и не сомневалась.
– Я знаю, что ты здесь, американка. Я вижу кровь. Скальпель все еще в твоей руке? Думаю, что это так. Кровотечение стало сильнее? Я знаю, как причинить боль человеку, американка. Я знаю, как убить. Ты можешь о себе сказать то же самое?
Его голос опускается, и я понимаю, что он нагнулся или сел по ту сторону забора из банок. Теперь его голос раздается на одной высоте со мной:
– В ней не оказалось ребенка. Я был уверен, что он есть, но я ошибся. Но кое-что я нашел. Хочешь узнать, что я нашел? Возможно, внутри тебя тоже это есть. Хочешь узнать, что это? Ты любознательная особа. Я чувствую это. Ты и сейчас сгораешь от любопытства и задаешься вопросом: «Что же он нашел внутри глупой девчонки?»
Темные пятна мутят мой взор, когда я стаскиваю ремень с пояса и туго наматываю его на руку. Пятна разрастаются, потом сжимаются, исчезают, но на их месте возникают новые. В моих глазах вертится калейдоскоп, сквозь который я почти ничего не вижу. Неужели так происходит умирание?
– Поговори со мной, американка. Спроси меня, что я нашел, что было у нее внутри?
Теперь его голос удаляется, хотя я знаю, что он не шевелился. Это я, я удаляюсь.
– Меня это не заботит.
Только когда он начинает смеяться, я осознаю, что произнесла это вслух.
– Конечно, заботит. Все, что ты делаешь, – это забота. Иначе зачем бы ты привела глупую девку с собой? Кто она тебе?
Я отвечаю сквозь сжатые зубы:
– Просто девушка.
– Нет, не думаю. Я знаю людей, американка. Я знаю, что люди делают те или иные вещи по причинам, которые часто и сами не понимают. Она рассказывала мне, как ты увела ее с фермы, от ее семьи. Зачем ты это сделала? Хочешь угадаю?
– Пошел ты.
– Когда работаешь врачом, встречаешь множество разных людей. У женщин, которых я видел в своем кабинете, всегда было объяснение, почему они ко мне пришли. Некоторым нужны были контрацептивы. Другим необходимо было сделать аборт. Кому-то нужно было сдать анализы на заболевание. Но все они хотели, чтобы я сказал: «Все в порядке». Хотели оправдания своих деяний. Прощения своих грехов. Освобождения. Кого ты пыталась спасти, американка? Не эту девчонку. Она тебе никто. Заменитель.
Заменитель Джесса. Моих родителей. Всех.
Я закрываю глаза. Надеюсь, эти имена останутся в моем сознании. Теперь в окружающей действительности что-то меняется, возникает что-то новое. Темные пятна разрастаются, переползая с моего зрения на нервные волокна.
– Кого ты пыталась спасти, американка? Сестру, может быть? Свою семью? Мужа? Нет, не мужа. На твоем костлявом пальце нет обручального кольца.
Дженни, Ника, родителей. Разве я пытаюсь кого-то спасти? Разве я это делаю? Я стремлюсь к героизму? Но я не ощущаю в себе героических способностей. Я чувствую страх – и ничего более. Страх за своего ребенка. За свое будущее, которое, похоже, не продлится более пяти минут. А может, и того меньше.
– Эта безмозглая английская девка убила себя. И ты ей помогала.
– Я тебя не понимаю.
Мой язык становится неповоротливым, слова наползают одно на другое.
– Спроси меня, что я нашел у нее внутри.
– Мне надоели твои игры. Рассказывай уже.
Звук чего-то, со скрежетом скользящего. Металлом по бетону. Смерть касается моей ноги, и я дергаюсь, но мои пальцы уже тянутся к этому. Я знаю, что это такое. Я знаю, что это, еще до того, как мои пальцы пробегают по жестким завиткам блестящей спирали. Холод наваливается на меня с распростертыми объятиями. «Дай мне забрать тебя с собой, – шепчет он. – Я заберу тебя туда, где больше ничто не сможет коснуться твоего тела, где ты уже ничего не будешь чувствовать. Там мы все мертвы и бесчувственны».
– Тебе эта вещь знакома, не правда ли, американка?
– Да.
– Откуда? Говори.
– Я дала его ей, чтобы она могла себя защитить.
– Ты дала ей инструмент, чтобы выдрать то, что, как она верила, внутри нее. Она всунула его себе в матку, словно она бутылка дешевого вина.
Доволен, улыбается.
– Ты шокирована?
– Это он был внутри нее?
– Нет, она сжимала его в руке, как будто он имел для нее большую ценность, когда я нашел ее. Счастливая. Вот этого хотела глупая девка. Если ты шокирована, то ты так же глупа, как и она.
– Я не могла ее спасти. Я даже себя спасти не могу. Я не героиня.
– Конечно, нет. Я мог ее спасти. Я герой. Я спасаю мир от мерзости, которую он породил своими грехами.
Из моего горла вырывается смешок.
– Ты?
– Я – герой. А ты – ничтожество. Что ты пыталась спасти? Одну тупую слепую девку. Мои цели намного масштабнее. Намного более важные. Они принесут миру пользу. Я убью чудовищ, созданных человеком.
Я закрываю глаза. Настоящее ускользает из моих пальцев, словно намазанная жиром веревка.
– Какого же черта ты ко мне привязался? Я – никто. Всего лишь уборщица.
– Не просто уборщица. Ты работала в «Поуп Фармацевтикалз». А это значит, что ты была собственностью Джорджа Поупа.
Глава 14
Бип.
– Мама, папа! Если вы дома, возьмите, пожалуйста, трубку.
Пауза.
– Дженни и я в порядке. Никто из нас не заболел. Просто чтобы вы знали. Я… мы скучаем по вас.
Бип.
Это была бы настоящая зима, только без снега. Пока. Бог его знает почему, но воздух достаточно холодный, чтобы снежинки не теряли своей особенной формы. В библиотеке еще горит свет, однако наручные часы сообщают мне, что он вот-вот погаснет. Я не могу долго отсутствовать. Дома у меня заперта Дженни с полулитром мятного мороженого, посыпанного шоколадной крошкой.
– Это все, что у них было? – спросила она, когда я торжественно протянула ей картонный стакан. – Я хотела с изюмом и ромом или с печеньем.
Мороженое обошлось мне в двадцать долларов. Двадцать! Это все, что было в магазине, кроме мороженого с маркой их торговой сети за двенадцать. Но в нем больше воздуха, а не собственно мороженого.
Прошла неделя, как Дженни потеряла Марка и мы узнали, что потеряли наших родителей. Я звоню и звоню, но никто не отвечает. Телефонная сеть умирает. Теперь все чаще звонки заканчиваются тишиной.
