Стивен Джонс - Монстры
Что касается источников вдохновения, то их было несколько: сказки братьев Гримм, „Диковинная птица“ и „Лис“; незабываемая игра Венсана Касселя в фильме Кристофа Ганса „Братство волка“, а также множество квебекских историй о волках-оборотнях, которые я слышала или видела в детстве — на память приходит продукция Канадского национального продюсерского центра (National Film Board of Canada).
Если вы хотите узнать больше о культе Ликаона, возьмите замечательную книгу Адама Дугласа „Зверь внутри: человек, мифы и оборотни“ („The Beast Within: Man, Myths and Were-wolves“). Добавьте феминистического деконструктивизма и истории о серийных убийцах (бедная девочка напоминает мне кровавых маньяков), щепотку рассказа Танит Ли „Красны как кровь“ („Red As Blood“), перемешайте, но ни в коем случае не пейте ночью и боже сохрани — в полнолуние».
Ах ты, маленькая дрянь, как ты могла съесть плоть и выпить кровь своей собственной бабушки?
Красная Шапочка. Традиционная неадаптированная версияЭто старая история. Как большинство историй. Всякий, кто утверждает иное, лжет или же просто не знает, что говорит.
Итак, итак…
Когда-то давным-давно, мои дорогие, в этих лесах водилось множество волков — да, даже здесь, в чащобах Верхней Канады, где свет, который едва сочится сквозь плотные кроны елей, сосен и кленов, приобретает коричневый цвет и жалит так, будто его процедили через миллионы комариных крылышек. Здесь небо заслоняют деревья, оно заткано паутиной, здесь безжалостные черные мухи так и роятся под сенью ветвей, здесь из-под ног путника на каждом шагу летит опавшая хвоя или вздымается вихрь серо-бурого, точно пепел, снега. Здесь дорогу преграждают заросли терновника и корявые ветки диких яблонь, и, как бы тихо ты ни ступал, все равно спугнешь целую стаю маленьких жаб, похожих на комочки грязи, с крошечными глазками, сверкающими, как самоцветы…
Здесь, в угрюмых и безлюдных чащах, где высоко в кроне деревьев скачут с ветки на ветку какие-то существа, но так проворно и скрытно, что их и не разглядишь. Здесь, под толстым ковром гниющей палой листвы, прели и плесени, таится настоящий ковер из праха, настоящий пир — пожелтевшие кости, перемешанные с землей.
И потому, если, идя по лесной тропе, услышишь шаги у себя за спиной, лучше всего замереть, спрятаться и переждать — как можно тише! — пока тот или те не пройдут своей дорогой, не пройдут мимо. А если увидишь что-то там, в вышине, в кронах деревьев, — что-то похожее на глаза, которые сверкают из сумерек и всматриваются вниз, то лучше всего сделать вид, будто не замечаешь их, будто искренне принимаешь за пузырьки болотного газа, хотя, по чести сказать, поблизости нет ни одного болота, если не считать болотом тонкий пруд, погребенный под поваленными кленами, — эту замерзшую грязь ты уже миновал сегодня по дороге к «Бедной растерянной девочке».
В этих лесах даже в наши дни много неведомого, такого, у чего до сих пор нет имен: деревья, чьи вершины упираются в небо, как шпили церквей, — стволы их как нельзя лучше подходят для того, чтобы выдолбить колдовское каноэ; пещеры, в которых покоятся мумифицированные останки дикарей, затравленных или умерших от непонятных болезней, — тех, кто предпочел смерть участи животного, запертого в загоне. До сих пор в сумерках над лесом разносятся голоса их разгневанных духов, сулящие страшную участь любому белому, который осмелится отбросить тень на порог их усыпальниц. Вздымающееся озеро, обрушенный собор, женщина, облаченная в платье из бересты, она идет, она шуршит по опавшей листве, рука ее прижата к груди — белая костяная рука, одно прикосновение этих мертвых пальцев ко лбу несет живому безумие, а если рука коснется спины — то и смерть…
И тем не менее вот мы сидим в тепле и уюте, сытые и довольные, торговцы, переселенцы, странники, те, кто готов отправиться еще дальше, сидим вокруг гостеприимного костра; здесь можно поесть и выпить, здесь — по очереди, по кругу — рассказывают истории, потому что именно историей и можно заплатить за ночлег. Я с радостью расскажу свою историю, если только вы согласитесь ее внимательно выслушать.
Может быть, у вас за столом уже приготовлено местечко для такой бедной старушки, как я? Что скажете, madame?[26] Что скажете, monsieur?[27] Накроете ли вы лишний прибор для бедной, голодной, бездетной старухи, mesdames et messieurs, s'il vous plait?[28]
О, не важно, не важно; сегодня я проделала долгий путь и даже думала двинуться дальше, но потом увидела вывеску этого постоялого двора, услышала, как вы веселитесь. Я еще не настолько ослабела от голода, у меня найдутся силы усесться у огня.
Когда-то давным-давно, в те далекие времена, когда… о, что это были за времена…
…жили-были две сестрицы, жили-поживали одни-одинешеньки в самой чаще леса, и не было у них ни отца, ни матери. Жили они в доме у своей бабушки, которая частенько отправлялась в долгие путешествия и оставляла сестричек одних. Но они ничуть не скучали, нет-нет, что вы. Они научились придумывать себе всякие развлечения, чтобы скоротать время.
И что, спросите вы, заставило эту обездоленную семью поселиться в такой глуши, что загнало в чащу deux gamines[29] и старуху? Почему они жили вдали от уюта, цивилизации, от всего теплого, женственного? Их право на эту землю было давним — они получили его еще до Французской революции; право на пожизненную ренту, на землю как на владение и приданое, до тех пор, пока кому-то из них не захочется отдать или продать ее, — и если это звучит скорее как проклятие, чем как награда, что ж, пусть так. Не особенно добровольное изгнание в мир, который уже не назовешь Новым Светом — по причинам, о коих не говорят или кои, по крайней мере, не произносятся.
Как их звали, messieurs?[30] Ах, да ведь наши имена так мало значат в этих пустынных и диких краях! Да и наше положение с течением времени, с ходом веков сделалось таким… зыбким. Tessdaluye, TessedaPoeil, Tete-de-l'oeil — голова соглядатая, так? Или, возможно, вкралась ошибка, которую никто так и не удосужился исправить: голова кое-кого совсем, совсем другого. L'oeil, la luce, la loup…[31]
Так оно и осталось, в конце концов: Tete-du-loup, голова волка, Волчья Голова.
Что и говорить, странная фамилия. И все же я знаю ее как… свою собственную.
Дикари, населявшие этот край, начали избегать его вскоре после того, как семья впервые появилась, чтобы вступить в права владения своей охотничьей территорией. Ибо представители этой семьи были ярыми охотниками — что мужчины, что женщины; весной ли, летом ли, зимой ли, осенью ли — в любое время года они находили себе добычу. Там, откуда они прибыли, ходили слухи, что Тессдалью ведут свой собственный календарь и даже что у них будто бы и молитвенник свой; мол, они не примкнули ни к католической, ни к протестантской церкви, а держатся особняком. Это было в те мрачные времена, когда Екатерина Медичи и ее родня вспороли Францию, как брюхо ножом, и располосовали рану так, что ей больше никогда не зажить. Возможно, в таком случае они вообще не могли считаться христианами.
По крайней мере добрыми христианами их назвать было никак нельзя.
Вы спрашиваете, где же стоял этот дом? О, совсем неподалеку отсюда. До такой степени неподалеку, что их постоянно беспокоили шум и свет из «Бедной растерянной девочки», — шум и свет долетали до них через озеро, по воде; их это беспокоило, поскольку они никогда раньше не видели постоялого двора и путешественников. Музыка, смех, грохот повозок, запряженных волами, пестрые городские наряды, мужчины и женщины пляшут, как листья на ветру. Все это было в диковинку сестрам, ведь бедняжки жили в такой глухомани, без присмотра, совсем одни!
Почему они дивились? Видите ли, эти сестрицы много чего знали, но пути человеческие были им неведомы. Они знали, как изловить кролика и как освежевать его. Умели отличать оленьи следы от лосиных. Знали, как запечь ежика в глине, так чтобы облупить его потом и добыть из-под колючей шкурки нежное мясо. Какие части тела от какого животного лучше завялить, какие засолить, а какие съесть свежими, сырыми, пока мясо еще сочится кровью, съесть прямо там, где ты его добыл.
Единственным животным, на которое они никогда не охотились, был человек. Не говоря уже о том, что они ни разу не пробовали…
…человечину.
Девочки — любопытные создания, и это было прекрасно известно их бабушке. Самой природой им суждено проявлять в юности любопытство, точно так же как когда-то, в юности, проявляла его бабушка. Поэтому, хотя старуха и подозревала, что все ее наставления и наказы внучки пропустят мимо ушей или выслушают, но соблюдать не будут, она считала своим долгом все равно огласить их.
Подите сюда, мои малютки, подите поближе. Послушайте внимательно, что я вам скажу, пока еще не ушла туда, куда должна. Мы не якшаемся с чужими, верно? Поэтому всегда ходите самыми тихими, надежными, тайными тропами, поэтому помните, что кривой, но незаметной дорожкой путь домой короче, чем прямой да протоптанной. Домой, к бабушке, туда, где дернешь за веревочку — дверь и откроется.
