Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению
А уж и самые тихие дотоле гости кричали и топали ногами, требуя привидения, и сейчас же! «Оно здесь не выйдет! – убеждал Дударев. – Оно здесь не выйдет! Оно не является в гостиной! Оно лишь внизу! Оно при свечах…»
– Вниз! В подвалы! В подземелья! – нервически вскричал латиноамериканец. – И свечи! Берите свечи! – Вскочили не только иностранные охотники, но и все, кто их занимал беседами с обхождением, а за ними и черные музыканты, вскочили, бросились к столикам со свечами у выхода из гостиной, разобрали, расхватали свечи, столики уронили на пол, кто-то указал: «Вон тем коридором! Тем!» – и неслись тем коридором, а куда – неизвестно, в темноту, в темноту, к привидению, толкались, ударяли друг друга локтями, лбами, ногами, били кулаками, бранились, оскорбляя при этом в высокомерии самоуважения малочисленные народы и малые государства, добежали, дорвались до лестницы, ведущей вниз, узкой, горной, чуть ли не винтовой, выложенной плитами известняка, подобные ходы в шестнадцатом веке устраивали внутри стен в боярских палатах и воеводских домах, прыгающий свет факела лишь немного облегчал движение, на лестнице вопили, стонали, матерились, всякий по-своему, и все же никто не погиб, не был задушен, измят или изодран в клочья. Прорвались, добежали, в подвале, в подклети при свете факела уселись на деревянные лавки под сводами из тесаного мячковского камня.
А дальше что? Что дальше? Куда неслись? И зачем?
19
Сидели, притихнув или устыдившись, и будто ждали теперь укоров или даже березовых розог, оберегали зажженные свечи. И похоже, были напуганы. Порой шептали что-то. Или молились. Среди прочих тихих слов Шеврикука (а он из опасения быть раздавленным на лестнице из таракана переоделся в дрозофилу, в подвале же пожелал стать пауком) услышал и на русском: «Сюда бы сейчас Всемирную Свечу. Да, Всемирную Свечу…» Слова эти Шеврикуку поразили.
Всемирная Свеча! По случайности ли было сказано так? Или это произнес человек знающий? И произнес не зря? Памятны были Шеврикуке впервые высказанные народу фантазии (или мечтания?) о Всемирной Свече, памятны были и страшные события, вызвавшие эти фантазии. Лучше было о них не помнить. И не надо было помнить, что недавно Всемирная Свеча встретилась ему в бумагах Петра Арсеньевича. Шеврикука приказал себе забыть о Всемирной Свече. И более о ней никто не шептал и не шутил.
Пауком Шеврикука провисел поначалу на короткой нити у опорного столба с распалубкой. Обустройству уделил секунду. Но нашлось время и сплести сначала гамак, потом беседку с кружевами и узорами, а потом воздушный замок со смотровой башней. Плести паутину приходилось от скуки. Так он говорил себе.
Привидение не являлось.
Дударев в подвалах вел себя тихо, лишь раз деликатно высказался о том, что без сгущения полей и энергии все равно не обойтись и надо набраться терпения.
А публика тем временем опять стала нервничать. Хотя чувства выражали здесь шепотом и с опаской. Испорченным телефоном передавали Дудареву, как несомненному авторитету, вопросы и простодушные желания. Где оно может появиться и в каком виде? Будут ли звуки? Возможно ли общение с привидением и если да, то каким способом. Включены ли в программу эротические сцены и позволительно ли в них участие? Пользуется ли привидение туалетом или в нем совсем прекращен обмен веществ? А если пользуется, то где этот туалет и будет ли он доступен зрителям и за какую плату? И так далее. Некоторые егозили, вертелись на лавках и не только спрашивали, но уже и давали советы. Одна из деловых дам позволила себе даже съехидничать, поинтересовавшись, не придется ли привидения выклянчивать. И пошли советы, как привидение вызвать. И духов, если не откликнутся. Либо заклинаниями. Либо шаманским камланием с бубном. Либо приношением жертвы. Добыть животное, хотя б и кота, а в крайнем случае – пса, таксу или пуделя, прибить его в магическом месте гвоздями к чему-либо деревянному, чтобы были лужа крови и стенания под сводами. Дударев эти предложения отверг как неприемлемые, сославшись на особенности московской духовной жизни. Сообщил лишь, что звуки и стенания возможны, но внятных слов и тем более фраз от привидения никто не слышал. Общаться оно, если пожелает, станет знаками. Тут Дударев поднял руку со свечой и произнес:
– Тсс-с-с!
«Что? Где? Ой! – вскрикнула одна из дам. – Вон! Там!» – «Что? Где? Где? Что?» Заходили, задергались огоньки свечей, возникло колыхание стен, они задергались тоже, поплыли куда-то, вправо, влево, вверх, вниз, в глубины земли. «Вон! Вон! Оно наплывает, оно невесомо-нежное, оно в бурых пятнах!» – «Где? Где? Где в пятнах?»
– Тсс-с! – раздалось снова. Нижние палаты дома Тутомлиных (теперь – подземелье) для гостей были черны, зловещи, неведомы, не измерены. Шеврикука их узнал и измерил. Они были велики. Веками в них хранили припасы, товары, оружие. В последнюю войну в них устраивали прачечную для ближних госпиталей. Чем только позже не захламляли и не позорили палаты! В них и теперь после долгих мучений реставраторов лежал хлам. До безобразия необязательный. Грифы, блины штанг, мишени для пулевой стрельбы – от домашних атлетов, запрещенных вмиг. Брошенные сантехниками, чтоб далеко не волочь, ванны, унитазы, радиаторы, дырявые и ржавые. Рваные татами, подстилки для юных балбесов. Остатки трапез и меланхолических бесед забредавших сюда по случаю бражников. Теперь во мраке объявленного Дударевым сгущения полей и энергий подземелье для гостей было пространством тайны.
Голоса, указующие: «Вон оно! Вон! Там!» – затихли. Колыхание теней, блуждание световых пятен по стенам, по граням столбов, по выпуклостям сводов, будто втягивающее всех в черное небытие, возбуждало беспокойство, а то и страх. Там, между столбов и за ними что-то оживало, шевелилось, разбухало, протягивало к сводам лапы и вот-вот, уродливое, жадное, несытое, могло двинуться к деревянным лавкам. Шеврикуке и тому мерещились там уродины и призраки. Присутствие же Гликерии не чувствовалось. А Шеврикука уже и сам нервничал. Скверно становилось ему. Нет, Ужас, испытанный им при последнем визите в Дом Привидений, пока не приходил. Но что-то явно было обещано неладное. Что-то приближалось, мрачно-неуклюжее и осерчавшее.
Полпрефекта Кубаринов тыкал Дударева начальственным жезлом, недоумевая в связи с задержкой выхода и показа и требуя от Дударева и привидения профессионального соответствия. Дударев, чьи жесты и позы выражали крайнюю растерянность, бегал за столбы и по возвращении что-то шептал в ухо полпрефекту. Ехидная деловая дама, теперь, правда, заикаясь, предложила известным ей способом на плитах пола выстроить свечами, ножами и всеми драгоценностями, какие есть, мистический круг и приманить в него привидение. Опять же и магическими танцами. С раздеванием и эротикой. Можно было считать и это приношением жертвы. Магические танцы и прежде отвергались. Сейчас же прозвучал нервно-зыбкий, с дрожью, смешок неприятия. Нервный и с дрожью – понятно отчего. Смешок же неприятия явно относился к пожеланию устилать сырые плиты пола драгоценными камнями и металлами.
Новые упреки разгневанного уже полпрефекта выслушивал Дударев, и тут метрах в десяти от него и от Шеврикуки нечто взорвалось, зазвенело, потом взорвалось еще дважды, гулом покатилось в черные углы, к теням, уродинам и тварям, седым дымом поплыло к деревянным лавкам, заставляя гостей чихать, кашлять, тереть глаза, а на стене напротив заплясали цветовые пятна, малиновые, лиловые, оранжевые, и – Шеврикука подумал сначала, что ему показалось, но нет, так и было в яви – то ли из стен, то ли из сводов проистекли музыкальные звуки, чрезвычайно дальние и как бы ненамеренные. Шеврикука услышал английский рожок, гобой и челесту. Цветовые пятна исчезли, а в черноте возникло бледно-белое свечение, оно медленно стало разрастаться и превратилось в нечто протяженное, по линиям – схожее с человеческой фигурой. Да, конечно, там в стене или за стеной стояла женщина. Или подобие женщины. Бледно-белая фигура тихо уплотнялась, приобретая формы искомой реальности. Теперь она стояла изваянием, будто бы навечно утвержденным на незримом пьедестале. Рука изваяния поплыла вверх. Женщина оживала. Покорно или печально склонилась к левому плечу ее голова. Дернулись, но потом плавно, словно в подводном сне, стали двигаться ее плечи, руки, бедра, ноги. Открылись глаза.
И снова – черная стена. И тишь.
Но сейчас же – возобновление дальней музыки. И, лишь на секунду отменяя ее, – взрыв, с грохотом, с дымом. И световая вспышка. А в этой вспышке – явленное привидение.
Гликерия удивила Шеврикуку.
Как она могла допустить то, что происходило в ЕЕ доме?!
Вдоль стены, а может быть, и внутри нее образовался свето-цветовой коридор, опять с малиновыми, лиловыми и оранжевыми пятнами, скорее всего, имеющий энергетические границы, в нем и путешествовало привидение. Умолкла челеста, вместо нее скромно, тоже из глубины стен, вступил ударник и томно стала грезить гавайская гитара. Не из-за настройки ли световых и музыкальных установок и произошла задержка привидения? Освещали привидение хитроумным способом, оно и при яркости мелькавших вокруг цветовых пятен пребывало в тумане, в клочьях облаков, по облакам ступало, подробности же его (ее) лица и тела рассмотреть было затруднительно. Но постепенно подробности эти стали проступать. Женщина плавала в грезах просветляемого покровского бытия привлекательная. Но отчего явилась не Гликерия? Неужели Гликерия воспротивилась и ее заменили? Кем заменили? И Гликерия вовсе не была прохладная, тем более ледяная, а уж особа, плавающая нынче в грезах, Шеврикука чувствовал это, вовсе пылала жаром. И не потому, что на ней были вигоневый салоп (догадались летом-то!) и плотная накидка, скрывающая лицо, а по причине общей пылкости натуры. Нет, и Гликерия умела быть пылкой. Но не в служебные часы. Теплый салоп, впрочем, был сброшен, и обнаружилось обнаженное плечо, смуглое, гладкое. «Да это же Совокупеева!» – Шеврикука в волнении чуть было не порвал паутину. Но он мог и ошибиться. Проявился в клочьях тумана и наряд, назначенный привидению для ночной прогулки. Похоже, это был пеньюар и явно из нынешних магазинов. Пеньюар подобрали легкий, но движения привидения порой выходили стесненными. Тело привидения Шеврикука узнавал. Однажды ему в нетрезвую голову зашла мысль о том, что тело это сложено из ядер, способных разорвать любые тряпки. Но открыл Шеврикука и иные причины сегодняшних несвобод Совокупеевой: исторический корсет под пеньюаром – от предгорий грудей и до бедер – и ватные валики, эти для пышности. Привидение сбросило накидку, откинуло голову и застыло. Лиловый, надо полагать, исторический парик был увенчан шишаком Минервы. Хороша стояла Совокупеева, хороша! И второе плечо свое привидению удалось высвободить и предъявить публике. И все поняли: не то что хороши, а роскошны были явленные шея и плечи. А какова распирала пеньюар грудь!.. Нет, Шеврикука не имел ничего против Совокупеевой. Наоборот. Но какое она имела отношение к дому на Покровке? И он сразу стал обнаруживать в привидении изъяны. «Пеньюар-то этот, да и туфли, и не туфли, а штиблеты – небось из Военторга! – возмущался Шеврикука. – А серьги, а браслеты! Ясно, чужие и со стекляшками! А зад какой! Откуда у привидения такой зад!» Чувствовал, что лицемерит: и зад Совокупеевой в своем роде был хорош, и не всем привидениям выпадало жить несчастно-духовно-воздушными. Но возмущался. Сейчас этих надувателей, этих врунов, предполагал, освищут. А то и в очи им плюнут.
