Мервин Пик - Титус Гроан
– Ты хотел воды, – сказала она, – вот.
Стирпайк метнулся к тазику, стянул куртку с жилетом, и встал в полумраке бок о бок с Фуксией, очень тощий, с задранными плечами, со странным высокомерием, сквозящим во всей его осанке.
– А мыло? – спросил он, опуская в тазик руки. Холод воды заставил его содрогнуться. Лопатки, когда Стирпайк согнулся над тазиком, еще выше задрав плечи, резко выступили на спине. – Мне не смыть эту грязь без мыла и щетки, ваша светлость.
– Вон в том ящике должно что-то быть, – медленно проговорила Фуксия. – Поторопись, заканчивай и уходи. Ты в моей комнате, я никого сюда не пускаю, только старую няню. Так что поспеши и убирайся.
– Хорошо, – сказал Стирпайк. Выдвинув ящик, он порылся в нем и отыскал кусок мыла. – Но не забудьте, вы обещали свести меня с кем-то, кто сможет меня нанять.
– Ничего я не обещала, – откликнулась Фуксия. – Как ты смеешь врать мне в лицо? Как ты смеешь!
Тут-то Стирпайка и посетило гениальное озарение. Он понял, что, продолжая лгать, ничего больше не выгадает, так что ему остается лишь, очертя голову, кинуться, точно в омут, в неведомое. С великой живостью он отпрыгнул от умывальника. Лицо его густо покрывала белая мыльная пена, пальцем смахнув ее с губ, Стирпайк продрал в ней ложбинку – большой, темный рот – и на семь долгих секунд замер с приложенной к уху ладонью, в позе вслушивающегося комедианта. Откуда взялась у него эта мысль, Стирпайк и сам бы не сказал, однако с первой же встречи с Фуксией он почувствовал – если существует нечто, способное завоевать ее расположение, в нем непременно должно присутствовать нечто театральное: причудливость, остающаяся в то же время простой и бесхитростной, хоть в этом-то и состояла для Стирпайка главная сложность. Фуксия смотрела на него, не мигая. Она забыла, что ненавидит его. Да она его и не видела. Она видела клоуна, оживший росток несуразицы. Она видела то, что любила так же сильно, как любила свой корень, жирафью ногу, багровое платье.
– Здорово! – сжав ладони, закричала она. – Здорово! здорово! здорово! здорово!
Внезапным прыжком девочка взлетела на кровать, приземлилась сразу на оба колена и вцепилась руками в спинку изножья.
Под ребрами Стирпайка шевельнулась змея. Преуспеть-то он преуспел, но теперь усомнился вдруг, удастся ли ему удержаться на уровне, им самим установленном.
Краешком глаза, который, как и все его лицо, застилала пена, он различал смутные очертания Фуксии, маячившие немного выше него, на кровати. Этого ему было довольно. О клоунах он не знал практически ничего, зная, впрочем, что они совершают нелепые поступки, сохраняя при этом самый серьезный вид, вот ему и подумалось, что Фуксии они должны нравиться. Стирпайк обладал редкостным даром – способностью вникать в предмет, не понимая его. Подход его был почти исключительно головным. Однако понять это было совсем не легко, с таким искусством, с такой уверенностью он, казалось, входил в самую суть всего, что составляло средоточие его устремлений, и при этом ничто не изменяло ему – ни слово, ни дело, ни мимика.
Медленно выпрямившись, непомерно вывернув наружу ступни, он пробежал несколько шагов, направляясь в угол спальни, снова остановился и прислушался, приложив к уху ладонь. Затем пробежался еще, достиг угла и после нескольких попыток дотянуться рукою до пола поднял с него зеленую тряпочку, о которую запнулся, – ступни его по-прежнему оставались развернутыми так, что образовывали прямую линию.
Фуксия следила за ним, как зачарованная, и лишь прикусила костяшки правого кулачка, когда он, оказавшись прямо перед нею, приступил к доскональному изучению спинки кровати. Время от времени он обнаруживал на железной ее поверхности нечто решительно неуместное и принимался старательно оттирать обнаруженное тряпицей, отступал, чтобы, склонив голову вбок, издали вглядеться в плод своих трудов, и уголки темного, свободного от мыла рта его страдальчески отгибались книзу, затем вновь приближался и, подышав на металл, с нечеловеческим усердием и тщанием снова оттирал спинку кровати. И все это время он думал: «Вот же дурь – но ведь действует». Полностью раствориться в образе он не мог. Стирпайк не был художником. Лишь точной его имитацией.
Неожиданно он указательным пальцем сковырнул с середины лба большой клок пены, оставив на его месте неровный, темный кружок кожи, и тем же пальцем трижды размеренно стукнул по спинке изножья, всякий раз стряхивая на нее примерно треть налипшей на палец пены. Раскачиваясь вверх-вниз, он оглядел каждый комок, словно пытаясь решить, какой из них выглядит поимпозантнее, убрал один, потом другой, оставив лишь тот, что располагался посередине, и затем, с необычайным проворством отбросив назад одну ногу, низко склонился в позе почтительного повиновения.
Фуксия была слишком потрясена, чтобы вымолвить хоть слово. Она лишь смотрела, обуреваемая безмерным счастьем. Стирпайк распрямился, улыбнулся ей, – свет лампы блеснул на его неровных зубах, – вернулся к тазику и с удвоенной силой возобновил умывание.
Фуксия еще стояла на коленях у спинки кровати (Стирпайк вытирал голову и лицо стареньким, сомнительной чистоты полотенцем), когда в дверь постучали и тоненький голос нянюшки Шлакк пропищал:
– Ты здесь, совестиночка моя? Здесь, горюшко мое сладкое? Ты здесь, моя душечка, здесь, да? Здесь ли ты?
– Нет, няня, нет меня, нет! Не сейчас! Уходи и вернись поскорее, я буду здесь, – с трудом обретя дар речи, крикнула Фуксия и бросилась к двери. Затем, прижав губы к замочной скважине: – Что тебе? Что тебе нужно?
– Ох, мое бедное сердце, да что же с тобой, а? Что с тобой, а? Что там, совестиночка моя?
– Ничего, няня. Ничего. Что тебе нужно? – тяжело задышав, повторила Фуксия.
Няня давно привыкла к внезапным и странным сменам настроения Фуксии и потому, после паузы, во время которой она, как слышала Фуксия, посасывала свою сморщенную нижнюю губу, ответила:
– Я насчет Доктора, дорогая. Говорит, у него есть для тебя подарок, малютка моя. Он зовет тебя, единственная моя, вот я и пришла.
Услышав за своей спиной «тц! тц!», Фуксия обернулась и увидела, что Стирпайк, уже на удивление чистый, подает ей какие-то знаки. Он торопливо покивал головой, тыча большим пальцем в дверь, затем прошелся указательным и средним по краю умывальника, показывая, насколько она поняла, что ей следует принять приглашение и отправиться с нянюшкой Шлакк к Доктору.
– Ладно! – крикнула Фуксия. – Но я сама приду к тебе. Отправляйся в свою комнату и жди.
– Так ты поторопись, любовь моя! – плаксиво пропищал из коридора тоненький голос. – А то Доктор ждет.
Шаги госпожи Шлакк уже удалялись, когда Фуксия крикнула:
– А какой подарок-то?
Но старушка ее не услышала.
Стирпайк с особым усердием вытряхнул пыль из своей одежды. Он пригладил редкие волосы, теперь они походили на сырую траву, ровным слоем прилипшую к его обширному лбу.
– Можно мне тоже пойти? – спросил он.
Фуксия быстро повернулась и уставилась на него.
– Зачем? – спросила наконец она.
– Есть причина, – ответил Стирпайк. – Вы же не можете держать меня здесь всю ночь, верно?
Этот довод показался Фуксии основательным.
– Ну… да, ты тоже можешь пойти, – сразу ответила она и медленно добавила: – Только вот няня. Как быть с моей няней?
– Предоставьте ее мне, – сказал Стирпайк. – Предоставьте ее мне.
От этих слов Фуксию внезапно пронзила ненависть к нему, но она смолчала.
– Так пошли, – сказала она. – Что ты застрял в моей комнате? Чего дожидаешься?
И отомкнув дверь, Фуксия направилась к спальне госпожи Шлакк. Стирпайк тенью последовал за ней.
У ПРЮНСКВАЛЛОРОВ
Увидев Фуксию в обществе странного юноши, госпожа Шлакк впала в такое волнение, что прошло несколько минут, прежде чем она смогла успокоиться в мере достаточной хотя бы для того, чтобы выслушать какие-либо резоны. Глаза ее метались, перескакивая с Фуксии на незваного гостя. Она столько времени простояла, нервно подергивая себя за нижнюю губу, что Фуксия, наконец, осознала бессмысленность дальнейших объяснений и замолчала, не понимая, что ей делать. И тогда заговорил Стирпайк.
– Мадам, – сказал он, обращаясь к госпоже Шлакк, – мое имя – Стирпайк и я прошу вас простить меня за столь неожиданное появление в дверях вашей комнаты.
И он поклонился низко, очень низко, продолжая, однако ж, глядеть на старушку из-под бровей.
Госпожа Шлакк сделала три неуверенных шага в сторону Фуксии и вцепилась в ее руку.
– Что он говорит? Что он говорит? Ох, бедное мое сердце, кто он, а? Что он с тобой сделал, единственная моя?
– Он идет с нами, – вместо ответа объявила Фуксия. – Тоже хочет повидать доктора Прюнскваллора. Что за подарок? С какой стати подарок? Пойдем. Пойдем к нему. Я устала. Поторопись, я спать хочу.
Стоило Фуксии упомянуть о своей усталости, как госпожа Шлакк ожила и, не выпуская ее руки, устремилась к двери.
