Макс Сысоев - Странники
Во сне я вспомнил, что убежище клана находится возле той же железной дороги, что и Зона, и эти два места соединяет один путь, призрачный, как и та сила, которая переместила меня во времени. И тотчас же убежище перестало существовать для меня; я оказался в чёрной трёхмерной пустоте, где даже теоретически невозможно спрятаться, укрыться, защититься. Каждой молекулой тела я ощутил невероятную по силе кинетическую энергию, которая медленно, со скоростью часовой стрелки, двигала меня куда-то.
Перемещение сквозь столетия не кончилось, понял я. Меня продолжает засасывать в пучину времени, а может, и не только времени. Проход здесь, за моей спиной, под моим матрацем; да и самая структура моего тела слишком сильно повреждена, чтобы я мог рассчитывать зацепиться хоть за какую-нибудь секунду и сантиметр. Если я шевельнусь, то сорок молодцев, о которых кричал в смертельном бреду Октавиан Август, схватят меня и утащат прямиком в ад.
Сила, перемещающая во времени и казавшаяся мне раньше освобождающей, стала давить на мозг и на сердце, как злобный дух, удушающий грудных детей по ночам. Да, да, провал рядом, а где провал, там и тот, кто зол, кто проник вместе со мной в век RRR. Его старческие руки, бесконечно удлиняясь, изгибаясь на поворотах, сжимаясь и расширяясь, пульсируя и подрагивая от нетерпения, тянутся сюда, в чёрную трёхмерную пустоту, которую люди по роковой ошибке назвали убежищем. Я думал, что враг скрывается внутри меня, но нет, он снаружи, он вовне.
Я несколько раз пытался проснуться, и тогда сила, умеющая перемещать во времени, искажала мою волю. Моё безудержное желание вырваться, встать, разбудить других и зажечь во тьме тысячу прожекторов, она направляла на разрушение, и я словно бы по собственной прихоти кидал своё тело из угла в угол, бился головой об пол, переворачивал этажерки и разбрасывал книги. Мне было больно, но вместо того, чтобы успокоиться, я пытался схватиться за нож, искромсать что-то мягкое и тёплое.
«Крикни! — слышал я чей-то хрип. — Крикни, крикни, крикни! И из каждого окна тебе ответят стоны мертвецов!»
Я кричал, и мертвецы отвечали мне из окон низким «о-о-о-о!», и это продолжалось целую вечность.
***
Эта ночь была ночь без рассвета. Я просыпался и оказывался в том же кошмарном сне, и опять просыпался. Мои ноги промокли от ледяной воды, по которой я бегал, мои руки были липкими от чего-то. Я думал, что от крови. И я ослеп. Я не видел ничего. Только тьму, в которой расплывались радужные пятна, словно я забыл открыть глаза. И тогда ложные пробуждения кончились.
В новом сне я стоял в кромешной тьме в подземелье. От моего хриплого дыхания во все стороны разлеталось жуткое эхо. Мои руки касались шершавого бетона, который был справа и слева, и сверху. Я стоял в огромной трубе, типа канализационной, по щиколотку в вонючей воде. Было холодно и нечем дышать. Я опять попытался закричать, как всегда в кошмаре, но крик в подземелье вышел настолько громким и размазанным от эха, что мой мозг едва не разорвался в мелкие клочья. Я надеялся, что крик вернёт меня в реальность, но кошмар держал крепко. Пробуждения не последовало, ни истинного, ни ложного.
Я упал на колени, поскользнулся, ударился виском о бетон, ногтями впился в щёки, размазывая грязь по лицу. Пальцы тряслись, ноги тряслись, челюсть. Я не спал. Я просто сошёл с ума. У меня был припадок буйного безумия; я убил ножом Свету и забрался в канализацию. Во сне в меня вполз дьявол — и это всё его проделки.
«Дьявол, — повторялось в голове, — дьявол. Он пришёл на Землю, когда ядерные взрывы разрушили перегородку между миром смертных и адом. И он до сих пор здесь. Планета больше непригодна для жизни. Дьявол будет приходить к людям во снах, пока все они не перебьют друг друга. И я не увильнул от судьбы. Я не спасся от мировой бойни. Теперь я пожалею, что не погиб в двадцать первом веке, вместе со всеми, кого знал».
Это была навязчивая идея. Я стоял на коленях во тьме, боясь открывать глаза и вновь всматриваться в проклятую подземную тьму. Я готов был стоять так, пока не умру, ибо знал, что отныне не принадлежу себе, что во мне дьявол, а сам я — убийца. И когда вдали раздались тяжёлые шаги, я даже не пошевелился.
Сорок молодцев явились за мной. Их надо было принять как данность.
Они приближались ко мне долго, словно парабола к асимптоте, но мне было от них не уйти. И лишь одно не давало мне покоя. Свет.
Сорок молодцев испускали голубоватый небесный свет: я хорошо видел это, потому что стоял в подземной трубе, и лучи здесь были видны издалека. «Может быть, — подумал я, — это никакие не сорок молодцев, а посланцы господа? Пришли взять меня на небо?» И я бросился прочь. Я не заслуживал рая: ведь на моих руках была кровь невинной девы. За мной погнались.
— Эй! — кричали мне. — Стой!
Труба впереди раздваивалась; я свернул в то ответвление, где было посуше; там меня настигли и повалили.
— Всё в порядке, — говорили мне сквозь тяжёлое после бега дыхание, — всё в порядке. Ты узнаёшь меня?
Я не узнавал. Меня медленно отпустили, и я долго всматривался в лицо, подсвеченное голубым шаром.
— Антон!.. Антон!.. — я обхватил ноги своего спасителя. — Антон, я убил её!
— Тише, тише...
Сильная рука подняла моё безвольное тело и повлекла обратно по мокрой трубе в большой кубический коллектор. На одной его стене в свете шара были видны ржавые скобы, ведущие наверх.
— Сможешь сам подняться? Один я тебя не втащу, придётся здесь ждать, пока я помощь найду.
— Нет... Я поднимусь...
Мокрые ботинки скользили; руки были как вата, но кусочек неба в круглом люке над нашими головами тянул меня вверх, как тянет электромотор кабину лифта, и вскоре лес заключил меня в объятия.
***
Наверху всё на удивление быстро забылось, как забывается обычный сон по пробуждении. Осталась лишь давящая слабость, да что-то вроде дурного предчувствия или неприятного осадка — уж не знаю, как это классифицировать.
— Выключили, — сказал Антон.
Мы сидели под деревом, и он, отпаивая меня портвейном, широко, хоть и несколько вымученно, улыбался. Он был не в лимонной куртке, а в одежде защитного цвета, и рядом с таким парнем я чувствовал себя как за каменной стеной.
Прошло уже около часа, однако ещё не рассвело, и среди деревьев лежал густой туман. Я кутался в зимнюю куртку из двадцать первого века, в которой всегда спал, и почти блаженствовал. Туман нравился мне, а алкоголь почти вернул моё сознание в норму.
— Пойдём в убежище? — спросил Антон?
— Подожди... — пробормотал я. — Дай мне ещё поваляться. Надо всё хорошенько осмыслить.
— Осмыслять тут нечего, — ответил Антон.
Злую ночь, объяснил он, устроили механисты, враги кланов. Сила, которая выжала мой мозг как тряпку, была оружием будущего: установкой, генерирующей во всём живом беспричинный и непреодолимый ужас перед ничем. Механисты время от времени накрывали весь город этим психогенным куполом, выкуривая кланы из убежищ. Однако в этот раз у них ничего не получилось. Ученики вовремя успели создать над убежищем колдовской щит. Вот только я убежал.
— Но это ничего, — утешал Антон. — В первый раз всегда тяжело.
— И я точно никого не убил?
— Нет. Только убежал. И кричал ещё что-то.
— А что я кричал?
Антон поморщился, но не успел ответить. Внезапно схватил меня за шиворот и прошипел:
— Бежим!
Я был вовсе не в том состоянии, в каком можно исполнять подобные приказы, но, увлекаемый мощной Антоновой рукой, всё же поднялся. А побежать не успел.
Антон, издав странный звук, упал прямо мне под ноги. Из густого тумана выступила тёмная фигура, державшая в руках винтовку, вперёд прикладом. Прикладом этим, как мне хотелось думать, и был оглушён Антон.
Слева возникла вторая фигура; она наставила на меня пистолет. И сказала:
— Это он.
И обратилась ко мне:
— Иди!
Я повернулся в указанную сторону. Человек с пистолетом легко подтолкнул меня свободной рукой. И, каким бы лёгким не было его движение, я всем телом прочувствовал, что пуля войдёт в меня ещё легче — и мгновенно, как если не прилетит из обоймы, а прямо материализуется в моём животе.
Я ускорил шаг и униженно просипел севшим голосом:
— Всё-всё-всё, иду.
*плоскость войны*
— Что же ты творишь? Убегаешь, заставляешь ребят бегать за тобой, под огонь лезть...
...Что делать, когда предерьмовейшим утром на тебя наводят ствол огнестрельного оружия и весьма красноречиво кладут палец на курок? — Я предпочёл обойтись без глупостей и объявить о покорности во всеуслышание. Но что делать (и думать), когда в ответ на смирение тебя тут же заверяют, что всё будет хорошо? — Я не делал ничего и просто подчинялся.
