Богдан Петецкий - Люди со звезды Фери
Вот такие-то дела с нашей памятью. Прошли едва сутки, а я уже позабыл, как это было, когда мне приходилось изо всех сил держать себя в руках, чтобы справиться со слабостью. И не только, глядя на них или вспоминая Петра либо Реусса. Чувство отвращения, сдавливающего горло, враждебности, стало теперь таким же далеким, как забытое с детства решение отправить бабушку за то, что она не пустила меня гулять.
Забытое с детства? Не слишком ли этого много?
Я пожал плечами.
Петр встает. Далеко отодвигает кресло, выпрямляется и говорит что-то Муспарту. Второй Муспарт появляется под окном здания и сразу же снова исчезает в темноте. Иба поднимает голову и улыбается Петру. Тот кивает головой и уходит. Может, она попросила, чтобы он принес ей новую катушку ниток?
Да. Я туда полечу. И только потом дам знать на Проксиму. Я должен знать, что они там задумали. Может, это только забава? Игра в модели?
Ерунда. Не следует прятать голову в песок. Несмотря на это, я не воспользуюсь каналом, о котором говорил Гус при прощании. Пока не воспользуюсь. Утром. Или позже. Когда вернусь оттуда.
Я улыбнулся и загасил экран. Это ж надо, я уже могу не бояться собственной улыбки.
Собственной? Значит, чьей?
Сколько раз я повторял здесь, в этой кабине, подобные вопросы? Сколько раз я вдалбливал себе потом в голову, что они беспредметны? Особенно, в той конкретной ситуации, в которой я оказался.
Что, собственно, вызвало эту перемену? Улыбка Петра? Моя собственная улыбка? Или то, что я увидал в этой башне?
А если попросту прошло время, которое необходимо, чтобы я начал отдавать себе отчет в границах, до которых человек может двигаться безнаказанно, действуя наперекор собственной личности?
Не стоит к ним приближаться.
По крайней мере, пока.
Пойду проверю посты. Взгляну на записи, сменю барабаны с лентами. Вернусь, съем что-нибудь и отправлюсь спать. Сегодня впервые я засну так рано. И это не из-за того, что я закончил свое повествование, предназначенное для… Хватит об этом. Нет. Впервые за все это время мне просто спать хочется.
Я бросил взгляд в сторону пульта связи. Зеленый глазок, сигнализирующий о получении сообщения с Земли, мигал непрерывно. Не к спеху. Сегодня я уже не хочу ничем заниматься.
А может, чувствую, что я еще не готов дать ответ?
7
На этот раз я шел напрямик. Пилотировал сам. Отключил даже фонию на компьютере. Оставил только координационную сетку на экране. Как бы там ни было, этим коридором я шел в первый раз.
Над рекой я свечой пошел вверх и, не включая тормозных двигателей, ударил дюзами главной тяги. Корабль я удержал вертикально. Все шло как по маслу. Я опустился в метре, может, в полуторах, от центра круга, выжженного во время последнего старта.
Разумеется, они должны были поймать меня радаром. И уже несколько минут были предупреждены. Достаточно времени, чтобы спрятаться. Изобразить «обычный рабочий день». Слишком мало, чтобы замаскировать следы сегодняшней деятельности в «лаборатории».
И именно поэтому я был уверен, что застану их всех. Впрочем, впервые случалось, что я прилетаю, не предупредив, нарушая ежемесячное расписание рейсов, к тому же, через два дня после обычного визита. Такая неожиданная «инспекция» не предвещала ничего хорошего. Трудно, чтобы они думали иначе.
Я ошибался. На встречу со мной вышел один Може. Не к воротам. Он стоял посередине площадки и щурился, так как солнце светило ему прямо в лицо. Ждал.
Я приближался к нему неторопливо, поглядывая налево-направо, как человек, который заранее хочет, чтобы знали, что он прибыл, но не собирается ничего говорить. Во всяком случае, ничего приятного. Когда нас разделяло не больше пяти шагов, я остановился.
Сказал:
— Добрый день, Петр.
Впервые я обратился к нему по имени. Он принял это без содрогания.
— Опять тебя одного оставили? — спросил я. — Куда же все сегодня направились? К морю? Или до сих пор работают на поле?
Он не отвечал. На мгновение опустил веки, потом выпрямился и посмотрел мне прямо в глаза.
— При такой погоде дома усидеть трудно, — продолжал я. — Но у вас это нормальное явление. Так что?
Его левую щеку свела судорога. Лицо помрачнело.
— Значит, знаешь, — сказал он.
В этом не было ничего от раскаяния. Смущения. Ему не приходилось себя перебарывать. Он был просто зол, что я так ставлю вопрос.
— Догадался, что я там был? — спросил я. — Тогда уже?
— Какое это имеет значение.
— Для меня имеет.
— Нет, — ответил он. — Но что я еще мог подумать, увидев тебя сегодня. Хватив об этом, — добавил он и повернулся ко мне спиной. — Прошу. Они там.
И, не оборачиваясь, направился в сторону лаборатории.
Я хотел сказать ему, чтобы он подождал. Задержать. Но продолжал стоять молча, наблюдая, как он идет. Смотрел на его спину, неестественно прямую, словно она причиняла ему какие-то хлопоты.
Он был уже возле главного здания, когда сориентировался, что не слышит моих шагов. Остановился и оглянулся. Руки его опустились.
Я смотрел по сторонам. Кроме нас не было ни живой души. Обширная, залитая солнцем площадка, обнесенная оградой. За ней — стена леса. Со стороны реки — низко спускающаяся и тянущаяся в бесконечность голубизна.
Прошли добрые две минуты, прежде чем я шевельнулся. И сделал это как бы с сожалением. Атмосфера, которой я дышал на базе, была синтезирована согласно всем законам науки. Но это немного другое дело. Так же и экраны не заменяют собой пространства, а наилучшие химические осветители — солнца.
С людьми дело другое. Их не так сложно заменить автоматами. Кое-что об этом я знал.
Правда, уже не был в этом так уверен.
Я ни разу не посмотрел в сторону Петра. Шел прямо к столу, напоминающему скорее большую, широкую скамью. Взгляд мой был прикован к одному из стоящих на солнце кресел. Какое-то время между нами, казалось, не было ничего общего. И лишь когда я уселся поудобнее, вытянув ноги во всю длину, он кивнул. Движение было быстрым, почти неуловимым, но я понял, что оно означает готовность к попытке найти общий язык. Но ни к чему большему. Я не считал, что этого было недостаточно.
В конце концов, он тоже подошел и остановился напротив меня, по другую сторону стола. Я указал на кресло. Он какое-то время меня разглядывал, словно стремился выиграть время, потом сел.
— Могу я задать тебе один вопрос? — поинтересовался я.
Он покосился на меня и нахмурился. Шевельнул головой. Он не был приучен к таким вступлениям. Я — тоже.
— Почему именно ты вышел меня встречать?
Он немного подождал. Надеялся, что я скажу еще что-то. Но я не спешил. Пока не спешил.
— Это тоже имеет для тебя значение? — спросил он без улыбки.
— В той же степени, что и для тебя? — подхватил я.
— Как хочешь, — хмыкнул он. — Мы беседовали с тобой позавчера. И подумали, что что-то осталось недосказанным, потому ты и здесь…
— А не осталось?
Он вздохнул, словно ему неожиданно стало больно. Расправил плечи и положил руки на стол.
— Слушай, Жиль, — спокойно произнес он, — меня не касается, что ты там думаешь о нас. Что мы — не люди и так далее. Кем бы я, однако, ни был, я не любитель играть словами. Я всегда был слишком серьезным для своих лет… — добавил он, дрогнув губами. Словно подумал, что улыбается.
Мой стиль, честное слово. Я не считал его наихудшим. Склонялся к теории, что он помогает людям сносить то, что я собираюсь им сказать.
Но, что хуже, он был прав.
— Может, я начал не наилучшим образом, — согласился я. — Но сам видишь, что я выступаю в новой для себя роли. Честно говоря, не только здесь.
— Да? — бросил он. — Скажи мне только одно: ты будешь сообщать на Землю?
Я не позволил ему ждать. Кивнул. Какое-то время он изучающе вглядывался мне в глаза, наконец, словно только теперь поверил, что я говорю серьезно, пожал плечами и опустил голову.
— О чем же ты в таком случае хочешь говорить? — проронил он.
— Об этом. Но не о Земле.
— Поскольку она не должна нас касаться?
Я стал серьезным. Шутки остались позади.
— Именно, — сказал я. — Это не значит, что вас это должно касаться меньше, чем меня. По крайней мере, — добавил я, немного подумав, — в данном случае.
И подумал, сказав это, что речь идет о простой вежливости. Сам не знаю, с чего мне это пришло в голову.
— Ты в самом деле так считаешь? — спросил он. В его голосе я уловил новую нотку. Словно он обнаружил во мне что-то такое, что его поразило. Но не сказал бы, что этого следует стыдиться.
— Ты считаешь, что кому-то из нас двоих может пойти на пользу говорить не то, что думаешь? — ответил я вопросом на вопрос.
Теперь он улыбнулся.
— Нет, — он покачал головой. — Что нет, то нет.
Шевельнулся в кресле. Глаза его стали чуточку менее настороженными.
