Анатоль Имерманис - Пирамида Мортона
Я думал, что не выдержу. Но выдержал, как и все, пять часов подряд, триста минут, за которые показали гибель половины Франции. Потом был перерыв — всего на двадцать минут. Тут же, рядом с кинозалом, были автоматы с закуской и напитками. Люди жадно набрасывались на них, и я тоже. Едва ли я чувствовал голод или жажду, но только что я видел миллионы уцелевших при катастрофе, которым предстояло или умереть от голода и жажды, или глотать радиоактивную пищу и воду.
Это не был художественный вымысел, это был документ, настолько убедительный, что временами казалось — я сам расхаживаю среди трупов. И непостижимое чудо, что я, умерший в первый день войны, все еще жив, могу есть и пить, не боясь страшной расплаты, заставляло меня поглощать с яростным аппетитом все, что выпадало из автоматов.
Зрители опять уселись, ни одно место не пустовало.
И начался новый пятичасовой кошмар — пятьдесят миллионов, постепенно умиравших от последствий ожогов и облучения, от радиоактивной пищи, от массовых эпидемий. Время от времени секретные агенты, спрятавшись где-нибудь в развалинах, с тысячью предосторожностей вскрывают свои контейнеры с концентратами, слушают радио, обычное радио, и из последних сообщений еще работающих станций узнают, что все восточное полушарие постигла такая же участь. Когда они добрались до своей атомной подлодки, во Франции мало кто оставался жив.
Последняя серия. Ужасы кончились. На телеэкранах подводной лодки прозрачные морские глубины, еще не затронутые радиацией живые существа. Четверо агентов стоят в центральном пункте управления. Внезапно радар показывает впереди сплошное препятствие. Повинуясь команде электронного навигатора, подлодка сворачивает, пытаясь обойти препятствие. Миля за милей, сотни миль, тысячи, автоматический курсограф уже вычертил линию от Антарктиды до Северного полюса, но показания радара не меняются. Подводная лодка всплывает.
Тут, на поверхности, тот же недвижимый барьер. На самой малой скорости субмарина подплывает как можно ближе. На обзорном экране — поразительное зрелище: акула раскрывает пасть для смертельного прыжка, бросается вперед, отскакивает как мячик от невидимой преграды. А по ту сторону прозрачной стены продолжает резвиться намеченная ею жертва. И не только рыбы, даже волна поворачивает вспять, как только она соприкоснулась со Стеной.
Ракетоплан с двумя агентами поднимается в стратосферу. На высоте 50000 футов радар снова предупреждает о сплошном барьере. Агенты снижаются, понимая, что им суждено погибнуть. Вместе с той половиной человечества, которая осталась по эту сторону волшебной брони. Снижаясь, они видят за прозрачной стеной огромный воздушный лайнер. Телескопический бинокль показывает пассажиров за большим ярко освещенным иллюминатором. Они танцуют.
— Ради этого стоило умереть! — говорит майор Эдвард Уэлтон своей спутнице.
— Будьте счастливы! — Капитан Марджит Обрайен плачет.
Заключительный кадр. Они решились умереть сразу, не дожидаясь медленной смерти, которая накрыла своим лучевым саваном четыре континента. Атомная подводная лодка погружается на дно Атлантического океана. Повинуясь электронной команде, открываются кингстоны, вода заливает жилой отсек, поднимается все выше. По горло в воде, все четверо поют национальный гимн. Один из них последним усилием поднимает над водой руку с гравителеоном, затем экран заливает тьма. Торжественная тишина. И на черном экране золотые титры: “Телемортон показывал документальный фильм “Стена”. Во второй декасерии вы увидите кадры, заснятые Куртом Бахманом и Сибиллой Бойона в Экваториальной Африке”.
4
Я долго не мог сдвинуться с места. Наконец, пошатываясь, побрел к выходу. Широкий, как улица, коридор кишел людьми. Как и меня, их, должно быть, обуревало одно только желание — поскорее добраться до своей комнаты, упасть на кровать — и спать, спать! Спать так долго, пока отдыхающий организм не переборет трупный яд, который десять часов подряд впитывался каждой нервной клеткой, проникал в кровь, засасывался сердечными клапанами. Я не мог смотреть на живых людей. Они казались мне призраками, привидениями, выходцами с того света.
Главный поток двигался к лифтам. Я сначала тоже направился туда. В толпе промелькнула женщина с рыжими волосами. Тора! Это слово опять распахнуло один из запасников памяти, из него беспорядочным ворохом вывалились воспоминания — первая встреча в отеле “Уолдорф-Астория”, вторая встреча на Бродвее, третья, когда Мефистофель представил ее в качестве звезды Телемортона. Женщина с рыжими волосами, мелькнувшая и исчезнувшая, пока я нерешительно топтался перед лифтом, была очень похожа на Тору. Но я ничего не почувствовал при виде ее — ничего, кроме ужаса.
После такого фильма естественно узнавать в чертах окружающих близких тебе когда-то людей, а теперь мертвецов. Я бы ничуть не удивился, если бы из двери со светящейся надписью “Ресторан-кабаре” вышел в золотом сверкающем комбинезоне Лайонелл Марр, или Мефистофель, или мой покойный отец. Их подлинники лежали на кладбище, а кругом были обитатели биодома, для которых фильм, в сущности, являлся только лишним напоминанием о Стене, благодаря которой они живы.
Спать? Я страшился этого. Сон дает отдых от переживаний дня, но ены повторяют их, иногда тысячекратно увеличивая.
Мои теперешние современники имели тридцать три года, чтобы пообвыкнуть — и со Стеной, и с тем, что произошло по ту сторону. Я — нет! Миллирентгены на датчике внешней радиации, глобальное время, празднично одетые люди в Новом Вашингтоне — разве я подозревал, какой ценой заплачено за это благополучие?!
Нет, куда угодно, только не в свою комнату, в ее замкнутые четыре стены, где я останусь наедине с кошмарами Судного дня…
Я повернул обратно и, затерянный среди возбужденных людей, двинулся к манящим надписям увеселительных залов. Не думаю, чтобы зрители после фильма очень жаждали наслаждений. Просто хотели поскорее хоть чем-нибудь перебить убийственный термоядерный вкус. Так же, как и я.
“Зал галлюцинаций” оказался темным помещением, настолько темным, что у меня не было никакого представления о его размерах. Я споткнулся о что-то, упал, почувствовал под собой пушистый ковер, а рядом чье-то тело. Мужское или женское, трудно было разобрать в темноте. Какие-то не то вздохи, не то бессвязные фразы доносились из темноты, а в промежутках такой же бессвязный смех. Я подумал было — звуковые галлюцинации. Но лежавшее рядом со мной сонное тело исторгло такой же непостижимый вздох, и я с новой надеждой принялся изучать темноту. Не могла же, ей-богу, быть у моих новых современников такая детская непритязательность. Что-то сейчас должно случиться — над моей головой затанцуют радуги, или из стен выйдут крылатые боги, или хотя бы появится самый нормальный цирковой кудесник и предложит желающим разрубить их на десять частей, а потом снова воссоединить. Кто-то упал рядом со мной, и я увидел на фоне разреженной темноты тянувшуюся куда-то белую руку.
Я тоже потянулся, мои пальцы нащупали поверхность столика, какие-то длинные трубки, нечто вроде чаши, а в ней маленькие шарики.
— А для чего эти шарики? — спросил я.
— Как для чего? Чтобы видеть нереальность, — ответил женский голос. — Если ты новичок, больше двух не советую для первого раза.
Я проглотил рекомендуемую дозу и весь сжался в ожидании результата. Вдруг брызнет ослепительный свет, я увижу мою соседку, а затем сквозь одежду и кожу необычайное дерево с красными ветками артерий и синими ветками вен. Именно таким красочным деревом мне запомнилось строение кровеносной системы со страниц анатомического атласа. Я его, действительно, увидел, и в тот же миг понял, почему шарики показались такими знакомыми на вкус. Это был ЛСД — наркотик моих дней, к которому меня в Стамбуле пытался приучить Джон Крауфорд. Боже мой! Этого мне еще не хватало после фильма “Стена”! Я знал, что последует за кровеносным деревом. Оно все вырастало, ветви, извиваясь, обвили Эйфелеву башню, и когда на горизонте показалось огромное солнце невиданного блеска, из разодранных веток полился красный и синий дождь.
Цветными каплями он падал на Лувр, на Триумфальную арку, на мосты через Сену, на прилавки букинистов, на автомобили, на людей — и все немедленно превращалось в грязную вонючую жижу, а по ней, разбрызгивая ее антирадиационными сапогами, шли четверо американских разведчиков с гравителеонами, похожими на проглоченные мною шарики.
Меня стошнило. Кое-как я нашел двери, а в коридоре — туалет. Потом долго умывался, высыхал под инфракрасным фонтанчиком, но меня опять и опять прошибал пот, и, когда я заглядывал в вертящееся зеркало, то находил в нем вместо своих глаз оптические линзы гравителеонов.
Браслет показался мне спасением. Вспомнилось, что буквы “ПБ” обозначали, согласно справочнику, плавательный бассейн. А может быть — паровую баню?.. Все равно, чем смыть с себя красно-синий дождь — паром или водой, мылом или серной кислотой, лишь бы смыть!
