Борис Гайдук - Третья Мировая Игра
Но Петька встал на трибуну и о другом заговорил. Сказал, что предъявленных обвинений не признает, но сам правды искать сейчас не будет, предоставляет это дело историкам. Призвал всех восставших вернуться к игре. Скупо поблагодарил игроков за поддержку, но сам бунт гневно осудил. Сказал, что настоящему игроку должно играть за свою команду, каковой бы она ни была, соблюдать субординацию и выполнять тренерские указания. На том вся игра стоит, а кто не согласен — снимай форму и иди на все четыре стороны. Еще нашел Петька добрые слова для Дмитрия Всеволодовича, высоко оценил его решительность и игровую зоркость. Сказал, что с таким тренером команду ждет большое будущее. А сам Петька уезжает обратно за границу читать курс лекций в Парижскую игровую академию, где сам Бонафорццо на закате карьеры преподавал.
Вся площадь слушала Петьку не дыша, а когда он речь закончил, все до одного человека разразились слезами и стенаниями. Просили не покидать, не сиротить команду, простить обиды недругам, силой вернуть власть, разогнать старых тренеров и вести команду к победе. Но Петька, как всегда, был прям и тверд. Высказал благодарность игрокам, которые под его началом неприятеля из России изгнали, пожелал команде успеха, а зрителям радости. И уехал.
«Чем идти брат на брата и наводить противника на свое поле, лучше нам удалиться в чужие земли», — вот что на прощание через плечо бросил, и слова эти хоть на экране не показали, но люди в тысячи тысяч уст друг другу передавали. На том и кончилось Петькино короткое, но славное тренерство. Лет через сто теперь будет в России такой тренер. Если будет.
Все. Завтра же еду.
Рассказ этот весь мой прежний интерес к игре всколыхнул. Или сейчас же в путь отправлюсь, чтобы дело довершить, или уж вообще с места не тронусь. Распрощаюсь с Машей, обниму родных и поеду.
— Как будто бежишь куда-то…
— Нет, цветочек мой, не бегу. От плоти своей кусок отрываю. Отец мой, он ведь ветеринаром был, он бы сейчас сказал: надо резать, пока рана свежая. Начнет зарастать — хуже будет. Через месяц или два вернусь, и мы снова половинками срастемся, тогда уж навсегда.
— Боюсь я чего-то, Миша. А вдруг позовет тебя князь на новую службу? Ослепительную, знатную? Посулит тебе почести и златые горы? Или больше того — ключи к новому, запретному знанию? Что тогда?
— Ничего не выйдет. Я еду за увольнением. Удерживать меня не имеют права.
— Тогда прощай. Буду тебя ждать…
— Прощай. До встречи…
25
Полетели под копытами дни и дороги. Леса оделись в золото, по ночам стало прохладно. На постоялых дворах ярлыка не требуют, до границы он мне и не нужен. Всех встречных игроков и обозревателей спрашивал, как там игра. Говорили разное, но ясно, что еще неспокойно. Мятежные отряды вернулись в повиновение, только почти все питерские нападающие, верные Князевы соколы, попросились вслед за Медведем на замену. Удар по достоинству Дмитрия Всеволодовича тем самым нанесли сокрушительный. В газетах того не пишут, но на постоялых дворах говорили, что князь несколько дней плакал о таком обороте дела. Потом собрался с силами и сделал сразу несколько решительных шагов. Тренера Баратынова отправил в отставку, а Шугаева послал в Рязань формировать резервный отряд. Егору Карпину поручил командование над своим бывшим соединением. От прессинга на неприятельской территории князь отказался, все отряды спешно отводятся на линию Брест — Гродно. Там должна быть занята серьезная оборонительная позиция и выработана наступательная стратегия на тот случай, если в течение полугода противник не начнет атаку. С января будущего года в команду приглашены двое итальянских консультантов для работы с защитными отрядами. Издан указ об устроении новой школы нападающих в Нижнем Новгороде. Все это в течение двух недель Дмитрий Всеволодович сделать успел.
Все, кто собирался через голову Дмитрия Всеволодовича командой верховодить, так руки и отдернули. Родовитое боярство заворчало, захмурилось. Но Дмитрий Всеволодович не Петька безродный, от него так просто лицо не отвернешь. Без труда добился князь высочайшей аудиенции и выхлопотал себе особые полномочия. А кроткий нравом государь и сам был рад молодому энергичному тренеру все заботы поручить и избавиться от боярского наушничества. Игроки вернулись в повиновение, управление отрядами полностью восстановилось. Началась ретирада. Немцы за нашими отрядами не последовали, остались на своем поле. Так всегда в игре бывает — после вспышки активности следует затишье. Команды делают передислокации, лечат игроков, производят замены..
Не промахнуться бы мне мимо штаба, сейчас все отряды перемешаются, возникнут новые соединения, все бурлит, все в движении. И куда, собственно, ехать? При ком я сейчас ассистентом числюсь? Нашим левофланговым отрядом теперь Карпин командует. К нему, наверное? Но потом в любом случае надо Дмитрия Всеволодовича повидать.
«Машенька, сердце мое, здравствуй. Прошло семь суток с момента нашего расставания, а кажется, что целых семь недель. От охватывающей меня временами горькой тоски есть только одно средство — закрыть глаза и вспоминать тебя, каждый твой нежный изгиб, каждое горячее прикосновение. Тогда кажется, что стоит открыть глаза, и ты окажешься рядом. Я уже проехал две трети пути, движусь медленнее, чем предполагал: на игровых станциях мой дорожный ярлык рассматривают с большим подозрением, дата на нем просрочена, и Дмитрий Всеволодович там еще командиром соединения прописан. Но лошадей дают, хотя и самых дрянных. На дороге каждые полчаса навстречу или в попутном направлении скачут гонцы. За одним я поскакал было вслед, но куда там — скрылся из вида, как будто я на месте стоял. Вот уж у кого скакуны настоящие! И сами ребята все время в седле проводят, особенно в моменты перемещений и новых назначений. Но это неважно. Вернее, было бы неважно, если бы не наша с тобою разлука…»
Вручил письмо почтальонам. Обещали за три дня доставить до места.
Вот и Польша.
— Nie powiedziaіby mi pan gdzie moїna coњ zjeњж i konie nokarmiж?
— Jest coњ tu niedaleko, w nastкpnej wiosce. A lepiej panu dojechaж do Gorobca i zatrzymac siк u pana Stanisіawa Wargi. Wszyscy go znaj№ kaїdy panu pomoїe.
— Piкknie! Dziкkujк!
— Szerokiej drogi!
Чем ближе к передовой, тем теснее на постоялых дворах, больше суеты и неразберихи.
На игровые станции я уже и не лезу, останавливаюсь в польских трактирах. Но и там народу хватает, и наших полно, и немцы есть. Еще румын много, их игра с белорусами сейчас краешком через Польшу проходит. Польские кабатчики от такого столпотворения втрое задрали цены. За ночлег двадцать злотых просят, это по-нашему больше рубля выходит. Зато интересно — много всякой публики за один вечер повидать можно. Потом сообразил я в частных домах на постой оставаться, это намного дешевле. Попался один поляк, который против нас в свое время играл. Много русских слов знает. Вспоминал Кострому, Сергиев Посад. Даже песню нашу попробовал запеть, но все слова перепутал.
Что-то в лице моем Дмитрий Всеволодович прочел, прищурился.
— Пойдем. Еще один подарочек у меня для тебя есть.
Достал из кармана ключ, отпер особый железный шкафчик. Вынул картонную папку.
— Подойди-ка сюда. В руки не дам, так читай.
Приблизился к князю, вывернул шею, читаю: Прокофьев Михаил Антонович. Подозреваемый первой степени. Ниже — свежая небрежная приписка: сын государственного преступника.
Не успел я в голову себе это поместить, как Дмитрий Всеволодович снова командует:
— За мной!
Быстрым шагом вышел из палатки. Бегу за ним. А князь уже у полевой кухни стоит. Дождался меня.
— Отдать тебе не могу, не имею права. Но — вот, смотри…
Открыл дверцу, сунул папку в огонь.
— Пусть горит. Из ярыжкинского наследства…
Что там, интересно, было написано?
— А сам Ярыжкин?..
— Нет больше Ярыжкина. Скончался.
Так ответил Дмитрий Всеволодович, что сразу ясно — вопросов задавать не следует.
— Ну — не задерживаю, Прокофьев. Ты теперь свободен — живи, как знаешь.
— Спасибо, солнышко. Век не забуду.
— И тебе спасибо. За службу. За все. И — прости меня.
Все знал князь про ярыжкинские дела. И не помешал. Или помешал, но поздно.
— Прости и ты, солнышко, если что не так было…
Ответил, как приличия требуют, но смотреть на князя ни одной секунды больше не смог. Повернулся и ушел.
Подозреваемый первой степени. Сын государственного преступника. Исторический факультет закрыт. Вот тебе и дом под серебряной крышей. Что в нашем государстве творится?
Сдал ярлык и ассистентскую форму. Получил полный денежный расчет. Выписал конную подорожную смену до своего районного комиссариата. Теперь надо ребят повидать. В двух километрах их лагерь стоит. Дмитрий Всеволодович в своем бывшем отряде останавливаться не стал. Не может, видно, забыть их мятежного выступления в поддержку Петьки Мостового.
