Хольм Ван Зайчик - Дело лис-оборотней
— У лисы родилось множество лисят. Но… один-единственный мальчик! — на миг потеряв власть над собой, горестно выкрикнул суровый тангут. — Остальные – девочки, и… и это все были лисы!
Богдан вздрогнул. «Какие беды, — подумал он. — Невидимые миру… беспросветные страшные беды… Куда смотрело Срединное управление этического надзора в Ханбалыке!»
— А старший брат вскоре умер от истощения жизненных сил. Лиса залюбила его. Не простила насилия, хоть он и стал отцом ее детей. Она, должно быть, сама не сознавала, что делает, чувства взяли верх. Но когда поняла, что от ее злобы скончался муж, досуха исчерпав светлую мужскую силу, она… — Кэ-ци тяжело помотал головой. — От стыда она пыталась покончить с собой, но у нее не хватило духу. Тогда, взяв детей, она бежала прочь. Мы искали ее по всей стране. Нашли тут, на другом краю. Она надеялась в глуши скрыться от нас… от братьев того, кого погубила. Может, думала, мы будем мстить… Святой отец, — глянул он исподлобья, — дозвольте мне глоток воды?
Отец Киприан, не прерывая своего скорбного хождения, сделал бровями знак младшему Вэймину: возьми вон там. Молодой тангут вскочил, бросился к бутыли.
Старший действительно сделал один-единственный глоток и отставил почти полный стакан. Закаленный бедами тангут привык обходиться малым.
— Мы искали ее долго, очень долго. А когда нашли, все уже было, как теперь. Единственный сын пленил лису и пользуется ее силой… она, как всякая женщина, не способна ни в чем отказать единственному отпрыску мужского пола. И дочери обосновались неподалеку от матери…
Архимандрит наконец не выдержал.
— Почему в нашем монастыре? — прервав хождение, процедил он. В негромком голосе его ржаво гремела гневная сталь.
Кэ-ци горестно качнул головой.
— Нам трудно сказать… Они хорошие девочки, но жить-то надо. Мы рассудили так, что здесь, где приезжие паломники разлучены с супругами и возлюбленными, лисам достается больше их силы. Да еще я думаю… они не хотели встревать между мужчинами и их женщинами там, на большой земле. Разбивать семьи, отнимать у женщин их законное семя…
— К монахам они не приходят, отче Киприане, — сказал Богдан. Киприан кинул на него быстрый, пытливый взгляд.
— Уверен? — коротко спросил он.
— Почти, — честно ответил Богдан. Отец Киприан помолчал. Потом возобновил хождение.
— Продолжайте, Вэймин Кэ-ци, — сказал он.
— Сын держит маму в клетке, — продолжил Кэ-ци. — Мы не знаем, где именно… Вот уж который год мы чуть не каждую седмицу ходим к нему на поклон. Умоляем освободить ее… она не заслужила вечного заключения, и так уже достаточно страдала! Мы не испытываем к тетушке зла. Но он смеется нам в лицо. Он нехороший мальчик. Он пользуется ею. А мы не можем применить силу. Он же племянник наш по лисьей линии… — Тангут запнулся, потом протянул руку к стакану, взял его; пальцы заметно дрожали. Сделал еще глоток. Отставил стакан. — А в прошлом году… нас отнесло ветром к Муксалмской дамбе, потому и оказались мы в неурочном месте… И с катера увидели в воде возле берега распотрошенное тело одной из племянниц. Это было как гром средь ясного неба. Словно Тенгри ударил посохом в здешний Тибет… Мы перебрались из Кеми сюда, поселились в странноприимном доме и взяли за правило обходить остров… простите, но про такое мы никому не могли рассказать… слишком, слишком стыдно. Если бы этот добрый человек не поймал нас у капкана и не припер к стенке, мы бы никогда…
— Что вы успели выяснить? — тихо перебил Богдан. — Кто и зачем совершает эти зверские убийства?
Странно прозвучало это определение применительно к человеку, который убивает зверей. Но никого из тех, кто находился сейчас в гостином покое, оно не покоробило. Богдан сказал верно.
Тангут отрицательно покачал головой.
— Почти ничего… Зачем, кто – это для нас загадка. Как и год назад… Прошлой осенью мы успели найти еще один столь же изувеченный труп. После убийства прекратились. То было в десятом месяце… Последние паломники, если не остаются на зиму, уплывают как раз в это время. Позже сюда не пробиться по ледяной шуге… В конце этого лета мы опять начали обходы. Пришел сампан. Через несколько дней мы нашли труп и поняли, что убийца вернулся. А через два дня – еще труп, и от трупа шел этот добрый человек, — Кэ-ци чуть шевельнул в сторону Богдана лежащей на коленях треухой шапкой, которую на протяжении всего рассказа тискал в руках. — И поселился он на отшибе, как раз на том краю острова, где живут наши девочки. Близ берега, где мы впервые увидели убитую племянницу. И все время бродил один… — Степняк чуть поднял голову и виновато глянул Богдану в глаза. — Простите, преждерожденный.
— А я думал на вас, — сказал Богдан. — Простите и вы меня, преждерожденные Кэ-ци и Чжу-дэ.
— Сегодня такой день, — уронил отец Киприан, — что все просят друг у друга прощения, — он бросил взгляд на Богдана. — Вот что вы мне скажите… кто этот ваш мальчик?
Кэ-ци попытался ответить, но слова застряли у него в горле. Комкая шапку в крепких грубых ладонях, он поднял ее и уткнулся в нее лицом. Младший не нарушал молчания.
— Виссарион Неистовых… — вымолвил старший после долгой паузы.
Александрия Невская,
Александрийское великое училище,
14-й день девятого месяца, четверица,
начало дня
Частное расследование зашло в тупик.
Баг начал чувствовать это еще вчера, когда в расстроенных чувствах вернулся домой, рассеянно повозился, чтобы хоть немного успокоиться, со столь же рассеянным Судьей Ди – кот довольно вяло бил лапой со спрятанными когтями по протянутой руке, будто тоже думал о чем-то своем, — а потом позвонил наконец Стасе.
Разговор вышел долгим и грустным. Стася напомнила ему, что в пятницу, послезавтра, похороны; она не просила его прийти, но дала понять, что была бы рада опереться в такой час на его руку. Баг ничего не обещал – работа могла сыграть с ним любую шутку, и загадывать на два дня вперед он всегда считал сущей нелепицей, ибо, как говаривал Богдан, каждый день сам себя кормит; но сказал, что постарается быть.
Утром он окончательно понял, что зашел в тупик. Не на уровне ощущений понял, а всем своим существом.
Не умел он вести частные расследования. Может быть, оттого, что слишком привык ощущать у себя за спиной поддержку всей мощи человекоохранительных органов великой страны; даже не мощи, что ему мощь, он сам кому хочешь мощь покажет; не мощь – авторитет. Он не умел и, что греха таить, не хотел уметь притворяться, юлить, обманывать… Он хотел чувствовать себя в своем праве. Естественность во всем, и это – правильно.
Что с того, что он выяснил ключевую роль Кипяткова? Ее можно было предположить с самого начала; это же самое вероятное: больше всего о выпускаемом в отделе жизнеусилительных зелий лекарстве знает начальник этого самого жкзнеусилителыюго отдела. Очевидно же. Не надо быть хитроумным Янь-цзы[53], чтобы это предсказать, даже справки наводить незачем – ясно и так. И когда Баг вот так вот запросто себе в этом признался, его охватила такая тоска, что захотелось выпить эрготоу прямо с утра.
Что толку теперь ждать возвращения Кипяткова из отпуска? Все равно у него ничего нельзя спросить. С какой стати? Он ответит: вы кто такой? Ланчжун внешней охраны? А хоть бы и шаншу, ну и что? Зачем внешней охране междусобойные секреты изготовления «Лисьих чар»? У внешней охраны есть жалобы по поводу их действия? Внешняя охрана их принимала? Что, простите, у внешней охраны проблемы с нефритовыми стеблями? Ах, дело не в этом? Тогда, быть может, внешняя охрана сама хочет наладить выпуск нашего замечательного лекарства и сбить цену? Однако интересные настали времена: Управление внешней охраны начинает своими средствами лечить мужское бессилие! Прутняками, вероятно, смазанными нашим замечательным, прославленным зельем! Может, драгоценный ланчжун, вы для начала попробуете самые обычные прутняки? У вас получится!!
И все. Останется лишь скрипнуть зубами и поклониться, принеся сообразные извинения. И хорошо, если дом Брылястова не подаст на Управление исковую жалобицу.
Но даже если бы Багу неведомым чудом удалось убедить Алимагомедова предоставить ему хоть какие-то полномочия – хотя это абсолютно невероятно, — даже это ничего бы не дало. Потому что самое страшное и безнадежное – Баг не знает, о чем надо спрашивать Кипяткова!
Ну не о чем!
Какие, к Яньло-вану, лисы? Начитались Пу Сун-лина, понимаешь…
Психоисправительный дом по ланчжуну Лобо плачет, а ему ответственные мероприятия поручают, — вот что скажет Кипятков первому же встреченному им по выходе из кабинета Бага журналисту; и будет совершенно прав. Мы-де спасаем людей от неприятной и стыдной слабости, мы даем надежду тем, кто отчаялся иметь детей, мы обогащаем любимую Родину, справно платя огромные налоговые отчисления, — а заработавшийся ланчжунище толкует про каких-то лис да цитирует какого-то Пузатого!
