Всеволод Бенигсен - Раяд
– Значит, мы соседи, – улыбнулась Вика. – Заходи как-нибудь. 62-я квартира. Запомнишь?
– Обязательно. Но и ты заходи.
Вика кивнула, поежилась, вздернула плечи и вдруг спохватилась:
– А-а, совсем забыла. Тебя Бублик искал.
– А ты с ним общаешься? – удивился Костя.
Вика рассмеялась.
– Чаще, чем надо.
– А что он хотел?
– Не знаю.
– Давно искал-то?
– Да вот буквально четверть часа назад. Сказал, если вдруг встречу тебя, передать. Он рассказал мне о тебе. Я же не знала, что ты ему жизнь спас.
– Ну, так уж и жизнь, – засмеялся Костя. – Это он преувеличивает. И как мне его найти?
– А ты подходи к продуктовому. Он там сейчас.
– Ну ладно, попробую.
– Па-а-ап! – властно прикрикнула на отца выглянувшая из двери подъезда Ленка.
– Мы… – кинул он взгляд на Лену, – пойдем?
– Да-да, давай. Увидимся.
– Конечно.
Он чмокнул Вику на прощание в щеку. Показалось ему или нет, но она как будто слегка его приобняла.
Едва они вошли в квартиру, Лена быстро стянула с себя туфли и куртку, нацепила Вероникины тапочки-слоники и побежала в свою комнату.
– А руки мыть? – крикнул ей вслед Костя.
Лена громко и демонстративно застонала.
– О-о-о! Я же не за стол сажусь!
Она прошлепала в ванную, понурив голову и высунув язык, как будто была обессилена этим чудовищным требованием.
– Пришла с улицы, вымой руки. Не обсуждается.
– Опять «не обсуждается», – буркнула Лена, намыливая руки. – А тебе она нравится? Я видела, как ты на нее смотрел.
– На кого? – спросил Костя, подойдя к раковине и взяв у дочки мыло.
– На Вику твою.
– С чего ты взяла, что она – моя? Да и не смотрел я на нее.
Костя намылил руки.
– Ну, значит, она на тебя так смотрела.
– Да как?
– Влюбленно.
Лена произнесла это слово, кривляясь и растягивая букву «ё» на французский манер.
Костя рассмеялся.
– А тебе что, Вика не понравилась?
– Нет, почему? Нормальная. Тебе ж она нравится. Да?
– Ну хорошо. Дочка допрашивает папу. Ну хорошо. Нравится.
– А мама?
– А мама. Послушай, Лен. Вика мне как друг. У тебя же есть друзья в школе. И я бы хотел, чтобы я мог тоже дружить с теми, с кем я хочу.
– Это приказ? – кокетливо хлопая ресницами, спросила Лена.
– Это не приказ, это просьба, блин!
– Не ругайся! – строго помахала пальчиком Лена.
– Это приказ? – рассмеялся Костя.
– Это просьба, блин!
Вытирая руки полотенцем, Костя вдруг вспомнил про Бублика.
– Слушай, Ленок, мне надо в одно место ненадолго.
– Пап, но ты же мне обещал почитать сегодня книжку! Ты вообще мной не занимаешься! Это свинство!
Костя улыбнулся про себя – «свинство» было из Вероникиного лексикона.
– Я же сказал, не-на-дол-го. Скоро вернусь. Ну надо мне.
– А зачем, спрашивается, ты руки мыл, если снова уходишь?
– Пример тебе подавал, балда. Закроешь за мной дверь?
– А волшебное слово?
– Лен, не наглей.
– Требую волшебного слова! – сказала Лена, театрально топнув ногой.
– Пожалуйста, не наглей.
Ленка засмеялась, схватившись руками за живот.
– Ты меня уморил, папка! Я ж про то, чтоб дверь закрыть!
– Актриса, – шутливо щелкнул ее по носу Костя и пошел в коридор.
Ленка пошлепала следом.
XXV
А. ПЕРЕВЕРЗИН – Е. ВИНОГРАДОВУ
16 марта 1938 года
Уважаемый Евгений Осипович,
сказать, что я в смятении, – значит, ничего не сказать. Вы знаете, с каким нечеловеческим скрипом продвигается работа нашей группы – мне постоянно приходится пробиваться через стены непонимания, преодолевать различные бюрократические препоны, идти на бесконечные компромиссы и выслушивать поучения и нравоучения (первые от самых невежественных, вторые от самых безнравственных людей), но я стискиваю зубы и терплю. Ради того, чтобы не прекращать движения. Semper in motu – всегда в движении. Однако, когда я теряю опытных, умных, образованных и, наконец, просто нужных мне сотрудников, у меня руки опускаются. Я допускаю, что это ошибка, оговор, но слишком часто эти ошибки стали повторяться. Сам иногда не понимаю. Может, и я тоже враг народа? Я, знаете ли, далек от всей этой народовольческой чепухи, согласно которой народ надо оставить в покое, зря его не тревожить и дать ему полную свободу действий. Как только народ сам решит, что ему делать (а решает он все равно, как правило, под влиянием конкретных идей конкретных людей), наступит такой хаос, что святых будем вывозить целыми поездами (и «философскими пароходами»). Значит, не свобода действий ему нужна, а свобода мысли, сознание. Тогда и свобода действий будет пониматься не как анархия и хаос, а как необходимая ответственность. Поэтому и борюсь я вовсе не за абстрактную свободу (под этим кличем люди обычно любят друг друга резать), а за просвещение. Только оно способно привить сознание массам. А сознательная масса – это масса сознательных людей. Большая разница.
Впрочем, черт его знает. Я уже сам не понимаю, за что я борюсь – за историческую правду, за раядов или за своих сотрудников. То, что я рискую жизнью каждый раз, когда вступаю в бумажный бой, пытаясь хоть кого-то спасти от неминуемой гибели, меня уже не пугает. В конце концов, четверых мне удалось отстоять и вернуть к работе, и я уже счастлив. (...)
Знаете, какой-то очередной чиновник от культуры начал упрекать меня в том, что я, дескать, изучая раядов, гоняюсь за привидениями. А я подумал, что действительно гоняюсь за привидениями. Точнее, гоняюсь-то за реальными людьми, но в итоге оказывается, что за привидениями, потому что как только я сажусь за очередное письмо, адресат либо скоропостижно умирает, либо оказывается врагом народа. Очень, знаете ли, неприятное ощущение. Выходит, что со всеми врагами народа незадолго до их смерти или разоблачения я имел самый непосредственный контакт. Так, видимо, себя чувствует разведчик, когда рушится кропотливо выстроенная им агентурная сеть. Вот только боюсь, что в нашей стране любой интеллигентный человек – что-то вроде разведчика в чужой и недружелюбной стране. Правда, в нашем случае не совсем ясно, на какую же страну мы работаем. Выдуманную? Что ж, тогда мы не только гоняемся за привидениями, но и сами ими являемся.
Это письмо я передаю с Володей Рукавишниковым. Сами понимаете, почему.
Преданный Вам
А. Переверзин.
А. ПЕРЕВЕРЗИН – Е. ВИНОГРАДОВУ
7 апреля 1940 года
Уважаемый Евгений Осипович!
С удивительными людьми мне приходится иметь дело.
На днях мне потребовалось очередное разрешение для доступа в закрытый архив. Я позвонил начальнику архива и, естественно, мгновенно получил отказ. Тогда я попытался объяснить этому бюрократу значение моей работы и, раздраженный его немногословными репликами, излишне эмоционально спросил у него, не интересно ли лично ему знать свое происхождение.
На что этот долдон ответил мне, что не готов ответить на этот вопрос, потому что у него, видите ли, нет приказа от начальства интересоваться своим происхождением.
Тогда я решил написать ему письмо (конечно же, тайно надеясь, что его тут же арестуют и заменят на кого-нибудь более вменяемого). Но, очевидно, именно такие непроходимые тупицы не представляют интереса для наших правоохранительных органов и потому они – неуязвимы и бессмертны, как сама глупость. В своем письме я спросил его, в состоянии ли он еще отличать друзей от врагов, потому что, отказывая мне в доступе к архиву, он косвенно подтверждает, что я – враг. А коли так, то кто же тогда ему друг? Враг моего врага, может быть?
С перепуга эта выдающаяся личность написала мне такую белиберду, что я заучил ее наизусть.
«Выбирая между врагами врагов и врагами друзей, товарищ Переверзин, мы стремились и будем впредь стремиться к тому, чтобы не допустить факта существования разных мнений на эту тему, так как враг друга врага и друг врага друга – не одно и то же. И давайте не будем об этом забывать. Об этом же нам говорит великий опыт товарища Сталина, под руководством которого ведется безжалостная борьба против любых врагов нашего социалистического государства».
И попробуй с этим поспорь!
Впрочем, бог с ними, с чиновниками.
К сожалению, моя теория насчет раядов-варягов подтверждений не получила, но теперь оказалось, что от меня только этого и требуют. Выходит, раньше раяды были никому не нужны, они, дескать, не соответствуют интернациональному духу революции (знали бы раяды, что в ХХ веке они будут чему-то там не соответствовать), теперь же все наоборот – надо упирать на нашу национальную уникальность и народный героизм.
От меня требуют каких-то доказательств величия раядов: «Может, они кого-то там победили, разгромили». Это я не шучу, это я цитирую письмо из Наркомпроса. Я, конечно, отбиваюсь, как могу, потому что, по моим предположениям, если раяды кого-то и победили, то самих себя. По крайней мере появление Святополка Спасителя и его авторитет я не могу не связывать с дальнейшим распадом Раяда. Но, как вы понимаете, я не могу давать им такой ответ. Когда же я сказал, что не понимаю, о каких героях они говорят, мне посоветовали сходить на фильм «Александр Невский» Эйзенштейна. Самое интересное, что незадолго до этой беседы я буквально на улице столкнулся с Михаилом Николаевичем Тихомировым, которого мы оба с Вами прекрасно знаем. Он сказал мне, что читал сценарий фильма под первоначальным названием «Русь» и что это чистой воды издевка над историей.
