Советская Фантастика - Дорога в сто парсеков
— Штурман, вы знаете, что сказал в аналогичном случае старик Омар? — услышал я в радиотелефоне непривычно тихий голос Шатова. — «Вниманье, странник. Ненадежна даль, из туч змеится огненная сталь».
Громадная фигура Шатова протиснулась в прорезь люка. Я поспешил за капитаном. И тотчас же удар ветра бросил меня на землю. Падая, я успел схватиться за ветви ареситы. Все-таки мы были на Марсе!
— Держитесь крепче, коллега! — крикнул Шатов. — Ползите сюда.
Шатов лежал за невысоким, густо поросшим ареситой бугром. Я пополз, преодолевая сопротивление беснующегося ветра.
— Включайте рацию, — сказал Шатов.
Я повернулся на спину, взялся за регулятор настройки. В шлем тотчас же ворвался треск атмосферных разрядов. И вдруг откуда-то издалека донесся слабый голос: «Стрела, Стрела, Стрела… Стрела, Стрела…»
— Вы слышите, штурман? — кричал Шатов. — Давайте пеленговать.
К моему удивлению, рамка пеленгатора показывала вверх, в небо. В разрывах туч над нами мелькал небольшой, вдвое меньше лунного, желтый диск.
— Фобос! — Шатов махнул рукой вверх. — Фобос, спутник Марса. Они говорят оттуда.
Отвечать мы не могли. Слабые передатчики скафандров имели радиус действия около трехсот километров, а до Фобоса было девять тысяч. «Стрела, Стрела, Стрела…» — звали с Фобоса.
— Вот заладили! — сказал Шатов. — Затем последует концерт танцевальной музыки — и передача окончена. Спокойной ночи, дорогие радиослушатели!…
Цепляясь за ветви ареситы, он встал. Я видел, как содрогалась под ударами ветра его массивная фигура.
— Смотрите, штурман!
В голосе Шатова прозвучало нечто, заставившее меня привстать.
— Смотрите!
Он показывал в темноту. Я ничего не видел. Луч рефлектора растворялся в бездонной тьме.
Потом впереди низко над землей блеснул сиреневый разряд молнии. И как на застывшем киноэкране, я увидел: на нас шла стена воды. Холодный сиреневый свет вспыхнул на мгновение. Огромная волна казалась неподвижной — наклонившаяся, вспененная, страшная.
— Назад! — хрипло выкрикнул Шатов.
Он побежал к «Стреле», подпрыгивая, оборачиваясь. Порыв ветра отбросил меня в сторону. Я упал на колени. Луч света впереди замер, метнулся, уперся в глаза. Шатов помог мне подняться. В радиотелефон я отчетливо слышал его хриплое дыхание.
— Быстрее, штурман, быстрее…
Он втолкнул меня в люк. Взвизгнув, хлопнула крышка.
И тогда я услышал гул приближающейся волны.
Ровный, очень слитный, он неуклонно надвигался, поглощая все остальные звуки — шорох кустарника, треск дождевых капель, свист ветра. Он нарастал, превращаясь в яростный, вибрирующий вой.
— Держитесь! — крикнул Шатов, и голос его потонул в грохоте обрушившейся волны.
Я протянул руки -они схватили пустоту. Пол выбило из-под ног. Я упал на Шатова. И тотчас же наступила тишина.
— Осторожнее, коллега… — поднимаясь, сказал Шатов. — Вот так. Я догадался, что случилось с Марсом. Марс превращен в заповедник для любителей острых ощущений. Полагаю, сейчас начнется небольшое, хорошо организованное землетрясение…
Снаружи по-прежнему доносился свист ветра.
Унылый, бесконечно повторяющийся, он вызывал тягостное чувство. Кажется, я сказал об этом вслух, потому что в радиотелефоне послышался голос Шатова:
— Ничего не поделаешь… Нам придется выйти. Через полчаса Фобос уйдет за горизонт, и тогда мы ничего не услышим.
Медленно открылась крышка люка. Шатов, пригнувшись, нырнул в темноту. Я последовал за ним — и сразу почувствовал, насколько сильнее стал ветер.
Он уже не был порывистым, а давил плотной, почти осязаемой стеной. Я ощущал это давление сквозь толстую оболочку скафандра.
Шатов, прижимаясь к потрескавшейся, кочковатой земле, полз в заросли ареситы. Вода ушла, оставив изломанные. кустарники. Я отпустил поручни.
И тогда ветер — он словно поджидал это мгновение — набросился с удесятеренной силой. Нет, не с удесятеренной. С неимоверной, невероятной силой.
Я плохо представляю, что произошло. Это случилось с какой-то неестественной быстротой. Падение в пустоту, жестокий удар (меня спас скафандр), яркая вспышка света — луч рефлектора осветил коричневую, всю в трещинах, очень близкую землю — и темнота. Рефлектор был разбит вдребезги, антенна рации сломана. Голос Шатова (я не помню, что он кричал) оборвался на полуслове.
Ветер сталкивал меня куда-то в пустоту, в черное ничто. Я пытался ухватиться за кусты ареситы — они были вырваны с корнем, я цеплялся за землю — она ускользала. А ветер, нет, не ветер — ураган, бешеный ураган с неистовой яростью уносил меня от планетолета. Дважды во вспышках молний я видел «Стрелу». И сразу же, скрывая ее, навалились обрывки туч. Как гигантские холмы, они ползли по самой земле, отсвечивая непрерывными электрическими разрядами. Ураган был до отказа насыщен электричеством; когда я падал на землю, со скафандра слетали снопы голубых искр. Отчаянно напрягаясь, я старался задержаться, уцепиться за что-нибудь — и не мог. Ураган подбрасывал меня в воздух, швырял наземь, переворачивал и гнал, гнал, гнал…
Это продолжалось долго, нестерпимо долго и кончилось так же внезапно, как и началось. Я почувствовал удары упругих ветвей ареситы, провалился в какую-то яму — и все стихло.
Не сразу я осознал происшедшее. Болело ушибленное плечо, не хватало воздуха, в глазах мелькали красные круги… Откуда-то из глубины сознания пришла мысль. Сначала она была смутной. Потом, оттеснив хаотические клочки других мыслей, прозвучала с беспощадной ясностью: «Случилось то, что ты давно ожидал. То самое. Неотвратимое».
Над Морем Времени бушевал ураган. Где-то (я даже не знал, в каком направлении) был планетолет. Где-то очень далеко. Расстояние между нами не поддавалось измерению. Оно было бесконечным.
А стрелка кислородного индикатора прошла половину шкалы. Кислорода оставалось на час — может быть, на полтора.
Скосив глаза, я долго, до боли в висках, смотрел на маленький светящийся индикатор, вделанный в шлем скафандра. Стрелка передвигалась! Мне казалось, что я ясно вижу, как она движется к короткой красной черте, за которой — смерть. Леденящий ужас зато-плял сознание. Он поднимался, как вода, откуда-то снизу, постепенно сковывая тело. А предательская мысль звучала с яростной настойчивостью: «Случилось то, что ты давно ожидал. То самое. Неотвратимое».
Цепляясь за узловатые корни ареситы, я поднялся на ноги, раздвинул ветви. С прежней силой ревел ветер. Но небо было безоблачным. И над самым горизонтом я увидел двойную зеленоватую, очень яркую звезду.
Да, это была Земля. Земля и Луна. В этом чужом мире, где все было враждебно — и хлещущий ветер, и жесткая каменистая почва, и непроглядная тьма, — вдруг возникло что-то свое, родное. Земля! Родная Земля! Я твердил это слово, я повторял его вновь и вновь…
В спокойном, дружеском сиянии двойной заезды было что-то необыкновенное. Что именно, я не мог понять. Всматривался — и не мог. Но чем дольше я всматривался, тем важнее мне казалось понять это необыкновенное. Я забыл об урагане, я не слышал ветра, я не видел диска кислородного индикатора…
В двойной зеленоватой звезде, повисшей над черным изломом горизонта, было нечто необыкновенное.
И внезапно я понял. Звезда мерцала! Едва заметно, очень слабо, но мерцала. А в разреженной атмосфере Марса мерцания не могло быть. Земля, далекая, родная Земля помогла мне понять, что теперь у Марса есть плотная атмосфера. Я не знал, откуда она взялась, эта атмосфера… Я даже не думал об этом.
Сквозь бездну космоса Родина указала мне путь к спасению. И я принял этот путь сразу, без раздумий и сомнений.
Я открыл вентиль шлема.
В лицо ударил теплый ветер. Глубоко, полной грудью вдыхал я воздух Марса. Он был очень теплый, влажный, насыщенный мускусным запахом ареситы. У меня кружилась голова от этого воздуха, от этого запаха, от счастья…
Не помню, сколько прошло времени. Земля поднималась над горизонтом, и там, где она поднималась, небо светлело. Для Марса наша Земля была утренней звездой. Ее восход предвещал утро, рассвет.
Он казался хмурым, этот рассвет. Серые тени тянулись по кочковатой равнине, над горизонтом клубились черные дымки туч. Но ветер стихал. Я это чувствовал.
И тогда мною овладела веселая злость. Я ухватился за низкий, стелющийся кустарник, вылез из ямы и пошел. Я шел и кричал ветру какие-то слова, какие-то обидные слова. Ветер фыркал, налетал, отталкивал меня, но он уже ничего не мог сделать.
Я шел.
Куда идти, я не знал. И поэтому шел наугад, туда, где светилась двойная утренняя звезда. Я не смог бы повернуться к ней спиной.
Я прошел метров сто, полтораста. Из-за бугра (впереди и правее меня), роняя красные искры, выползла в небо ракета. Потом еще одна. И еще, ещеТогда я побежал. Ветер расступился, исчез. Я бежал, перепрыгивая через кусты ареситы, — на Марсе почти не чувствуется тяжесть скафандра.
