Журнал «Полдень XXI век» - Полдень XXI век, 2010 №11
Но телеящик и интернет привели к отдалению от литературы как источника, наделённого знанием о мире, даже в России разрушился режим «литературоцентрической» культуры, её «врагом» выступает «особая прагматическая культура, предпочитающая оценивать источники информации и выбирать приоритетные».
А вот в шестидесятые годы XX века частенько именно НФ и была «приоритетным источником информации» — научной (псевдонаучной), технической и социальной. НФ создавала, а затем упорядочивала информационный хаос — и не только в голове подростка! А уж в школьном классе обязательно находились несколько любителей НФ, и уже из них впоследствии выделялся школьный «знаток» физики, химии, математики. В институтской общаге на прочтение интересной НФ-новинки образовывалась очередь, скучную и глуповатую фантастику «разделывали под орех», но и её предварительно прочитывали. Как давно всё это было…
Тихое вторжение IT я наблюдал на примере собственной семьи: сын, выросший среди книжных стеллажей, запоем читал только до знакомства с возможностями компьютера. Со временем спорить бесполезно, безо всяких восторгов с моей стороны был приобретён PC, и тут чтению вообще пришёл конец. Но вот какая штука — первоначальный импульс к познанию всё же был получен от литературы, и развитие его (уже с помощью других источников) кое к чему «хорошему» привело. И ставший «руководителем среднего звена» сын никак не может понять, почему приходящие в его фирму молодые специалисты такие «тупые»…
Вопрос «кто виноват?» даже не ставится — «бег часов не остановишь», но вопросом «что делать?» задаться придётся. «Общая ситуация с общеобразовательным уровнем молодой читательской аудитории ухудшилась настолько, что хоть возвращайся в XIX век», — пишет автор многих научно-популярных и научно-фантастических книг Антон Первушин, давно уже имплицитно ведущий борьбу за «возрождение НФ». Полностью согласен с ним, «что с учётом общего падения уровня культуры мы возвращаемся в ситуацию начала XX века, когда есть необходимость в разъяснении, как оно всё устроено…Лучшая форма для этого — „занимательная наука“…» Сам писатель предпочёл бы работать «на границе жанров, писать особую литературу, которая на заре XX века появилась в виде НФ-очерков, а ныне именуется научно-популярной реконструкцией». Но дело-то в том, что «…ни издатели, ни критики в современной России пока не готовы встретить возрождение „занимательной науки“». Особенно не готовы читатели, и не «пока» — нынешний «балласт» читать вообще не заставишь! Необходима долговременная целевая программа возрождения прежде всего интереса к чтению (хотя бы «электронному»), возрождения сначала «занимательной» а затем уже «просто» науки. Короче — национальный проект «Чтение и жизнь»!
Константин Фрумкин
Ключи от Новосибирска
(План антиутопического романа)
Если бы я был писателем-фантастом, я бы написал мрачный роман, в котором России предстоит проигрыш в войне, может быть, не кровопролитной, но чрезвычайно серьезной по своим геополитическим последствиям, — скажем, в ходе этой войны стране предстоит утратить огромные территории, и она перестанет быть тем, чем была. Скажем, она утратит всю свою азиатскую часть, а может быть, еще и северный Кавказ — и вообще, результаты этой катастрофы многими будут восприниматься как полная гибель. Разумеется, это может быть война с Китаем, но лучше о противнике не говорить ничего определенного, пусть он будет некоей условностью — хотя всё равно все будут думать, что автор намекает на Китай.
В романе может быть и детективная составляющая, но все же главное в нем будет — разговоры, диспуты между героями, которые пытаются осмыслить надвигающиеся на них события. Потеря страны, потеря почвы над ногами, потеря перспективы, потеря источников всякого смысла — с этим надо что-то делать: найти способ «сбежать» от реальности или найти возможности и силы ей противостоять.
Разумеется, найдутся умники-космополиты, которые будут говорить, что именно теперь, когда принадлежность к своей стране становится сомнительной, мы должны осознать свою принадлежность к человечеству, осознать себя гражданами мира. Будут цитировать Шиллера, сказавшего: «Я рано лишился родины и предпочел человечество». Таким образом, будет преодолен соблазн национализма, делающего акцент на наименее конструктивных элементах национального — а именно на тех, где отечество противопоставляется внешнему миру.
Слова космополитов вызовут резкие возражения. Знатоки социальной психологии будут предостерегать, что даже для человека, привыкшего к уединению и «внутренней эмиграции», потеря государства не является такой уж невинной вещью. Государство скрепляет сообщество, говорящее на одном языке, и без него язык обречен сначала на порчу и размывание, а потом и на исчезновение. Государство делает культуру нужной самой себе: ибо только в организующем собственную жизнь сообществе у человеческих усилий появляется хоть какой-то смысл, кроме самого прагматичного и ближайшего. Общество генерирует смысл жизни индивидов, которые без него превращаются просто в куски мяса, заботящиеся о своем биологическом выживании. Перспективы государства для всякого человека символически воплощают наличие перспектив вообще, и поэтому конец государства будет означать для всякого его гражданина отсутствие всякой жизненной дороги, отсутствие надежды, — а ведь невозможно жить, не имея веры в будущее! В конце концов, величайшее удовольствие, которое дано человеку, — высказать свое мнение и увидеть, что твои слова выслушиваются и чего-то стоят. Иностранная оккупация страшна не невозможностью высказаться, а незначимостью высказывания на своем языке, превращением человека в бессловесное существо, исчезновением власти у слов. Социальные лифты, социальные статусы нужны не для стяжания женщин и богатства, а для того, чтобы само слово было значимо.
Здесь кто-то процитирует слова из романа Нила Стивенсона «Алмазный век»: «В мире несколько миллиардов человек стремятся быть не глупее вас, все, что вы делаете, исчезнет — поглотится океаном, — если не делать это вместе с единомышленниками, которые запомнят ваш вклад и продолжат ваши усилия… Если культура не расширяется, ее поглотят. Построенное рухнет, накопленное забудется, записанное пойдет прахом».
Космополиты на это ответят, что надо научиться находить смысл жизни, не опираясь на большую коллективную общность, называемую страной. Миллионы эмигрантов это умеют.
Тут в спор вступят патриоты из числа историков и филологов, которые как раз и вспомнят судьбу белогвардейцев-эмигрантов, пытавшихся представить свое изгнание миссией, называвших себя посланцами русской культуры в Европе и даже говоривших, что их задача — сохранение оставшихся от России культуры и ценностей. Теперь, скажут патриоты-филологи, после гибели страны, нужно сплотиться вокруг русской культуры и пытаться ее сохранить вопреки всему.
Верующие люди будут возражать, что точкой истинного сплочения в несчастье может быть только религия, что попытка сделать религию из культуры будет лишь жалким подражанием и эрзацем, — да и зачем, вообще, спрашивается, создавать эрзацы религии, обнаружив в себе тягу к ней самой?
На это филологи будут отвечать, что религия не страдает от изменения границ и даже гибели царств земных, что она универсальна и одинакова хороша для всякого, имеющего душу, между тем, происходящее вокруг как раз не препятствует спасению души, а может быть, даже ввиду постигающих нас испытаний, этому спасению способствует (на чем, скажем, особенно настаивал блаженный Августин после разорения Рима вандалами). Грозящее геополитическое поражение — опасность утраты России, утраты национальной идентичности, а раз так, то и спасаться надо, сплотившись вокруг того, чему грозит утрата. Ибо бояться надо не утраты хлеба и крыши над головой — тут каждый как-то сможет решить свои личные вопросы, бояться надо утраты коллективного лица, а лицо народа — это его язык, культура и национальный характер, и именно они должны стать его религией, сохраняющей народ в изгнании и в рассеянии.
Верующие люди предложат обратиться к опыту иных эмиграции и диаспор и убедиться, что культура как таковая не может хранить коллективное единство слишком долго — уже дети и внуки белоэмигрантов стали обычными французами и американцами, почти забыв о своих русских корнях. Между тем, религиозность русских старообрядцев (не говоря — евреев) позволила им и в рассеянии сохранить свою культуру. «Религия, — скажет один из персонажей романа, священник, — сможет сохранить и себя и культуру, а культура сама по себе не сможет сохранить даже саму себя».
Впрочем, среди космополитов будут оптимисты, заявляющие, что ни о каком исчезновении государства речь не идет — наоборот, наконец-то начинается история России как государства современного, самосовершенствующегося, находящегося на пике прогресса, ибо, только получив хорошо по затылку и избавившись вместе с территориями от амбиций, Россия наконец-то признает себя частью европейской цивилизации, займется не вздохами о собственном величии, не паразитическим прожиганием ресурсов, а культурным и хозяйственным созиданием, а заодно совершенствованием социальных институтов. А если при этом Россия даже распадется на несколько частей, то это в некотором смысле будет даже лучше: ареал русского народа и русского языка от этого станет не меньше, но зато отдельные регионы наконец-то получат возможность проявить собственную инициативу и собственные амбиции, в результате русская культура и, говоря шире, «русский мир» станут даже разнообразнее и сильнее.
