Том Пардом - Журнал «Если» №07 2010
Зато предрождественский декабрь — традиционное время для фэнтези и сказок. Центральные события месяца — третья часть саги «Хроники Нарнии: Покоритель зари» (The Chronicles of Narnia: The Voyage of the Dawn Treader) и долгожданная премьера римейка классики НФ «Трон: Наследие» (Tron Legacy).
Не обойдется и без большого блока анимации — на этот раз российские мультфильмы почти не уступают зарубежным. Наших полнометражных мультфильмов будет представлено аж три: «Волшебный кубок Роррима Бо», «Три богатыря и Шамаханская царица», «Щелкунчик 3D», Западная анимация ответит французским фэнтези-мультфильмом «Брэндан и секрет келлов» (The Secret of Kells).
Ну а что же игровое кино? Нас ждет язвительная фантастика от хулигана Вуди Аллена «Ты встретишь высокого незнакомого брюнета» (You Will Meet a Tall Dark Stranger), масштабная экранизация «Путешествий Гулливера» (Gulliver's Travels), а также российские ленты: триквел «Любовь-морковь 3» и уже переносившаяся премьера комедии «Поцелуй сквозь стену».
Тимофей ОЗЕРОВ
АРКАДИЙ ШУШПАНОВ
УДАР МОЛОТОБОЙЦА
Имя-отчество педагога были, как у Лермонтова, — Михаил Юрьевич. А фамилия подкачала — Савоськин. Когда Ростик вошел и поздоровался, тот, подобно легендарному Цезарю, занимался двумя делами одновременно. Вносил записи в журнал спецдисциплин и слушал плеер. Наверное, поэтому на Ростике Михаил Юрьевич сфокусировался не сразу. Даже посмотрел так, будто видел впервые.
— Он охотится за мной, — сообщил Ростик без всякого вступления.
— Кто? — Савоськин выпрямился, извлек крохотный наушник и убрал в карман черного пиджака.
— Помните, мы Чехова проходили? — Ростик посмотрел на классную доску. Михаил Юрьевич обернулся и взглянул туда же.
На доске твердая рука вывела дату и тему занятия: «Русский символизм».
Каллиграфический почерк Савоськина был предметом разговоров. Впрочем, не только он.
Выглядел Михаил Юрьевич лет на тридцать. В лицее появился недавно, с начала учебного года. Читал два спецкурса, а когда классная Эльвира вдруг подхватила грипп задолго до сезона эпидемий, согласился ее замещать.
Откуда взялся Савоськин, никто не знал. Лекторов из университета представляли: «Доктор наук, профессор такой-то». Михаила Юрьевича назвали просто по имени.
А Чехова должны были пройти еще в мае. Он значился последним в лицейской программе за десятый класс. Но тему Эльвира перенесла на осень, а сама вот занемогла.
Михаил Юрьевич повел дело основательно. Читали много, в том числе и вне программы.
— Вы тогда эпиграф на доске написали, — Ростик процитировал: — «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял бы кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные…»
— Да, было такое, — ответил Михаил Юрьевич. — Это из «Крыжовника». Вы его не проходили.
— Неважно. Он за мной охотится.
— Кто? — Разговор явно сворачивался в кольцо.
— Кто-нибудь с молоточком. Он есть. У меня — точно.
— Подожди, — остановил Савоськин. — Это ведь рассказ, там человек мечтал стать помещиком и посадить крыжовник. В конце концов посадил. И ничего ему стало больше не надо. Все по барабану, как говорит ваш Макс Разумовский. Вот потому его брат, доктор, — не Макса брат, а помещика, — и сказал, что у каждого за дверью должен стоять кто-то с молоточком. Чтобы тот, кто доволен и счастлив, не забывал, что есть несчастные. Фигура речи.
— Никакая не фигура, — мотнул головой Ростик.
— Подробнее.
— Я… не знаю, откуда он взялся. Это как раз после того урока было. Я стук услышал. А потом увидел его. На улице. Стоит и смотрит на меня. А в руке — молоток. И в одежде такой… ненашенской.
— Он тебе что-нибудь сделал?
— Ничего. Я убежал сразу. А потом часто его видел… то есть слышал. Он стучит в дверь. Открываю, а там никого.
— А зачем стучит? — вдруг поинтересовался Эльвирин наместник. — Что ему надо?
— Не знаю, — Ростик вздохнул. — Я же крыжовник не выращиваю. И есть не люблю.
Еще он хотел сказать, что не считает себя ни довольным, ни счастливым. Даже до появления этого типа в плаще-крылатке не считал, а после — и подавно. Тот пришел не по адресу, вот что обидно.
По стене тянулась коллекция портретов: русские классики устало наблюдали за тем, как ветреная младость читает их труды. Теперь, за неимением других объектов, внимание сосредоточилось на одном Ростике. Лишь Федор Михайлович был по обыкновению весь в себе: сложив на колене сильные руки каторжника, напряженно смотрел в пол. Зато Антон Павлович, который замыкал коллекцию, проницательно следил за Ростиком через пенсне. Будто сто лет назад поставил эксперимент и теперь с любопытством ждал результатов.
— Ты кому-нибудь говорил? — нарушил молчание преподаватель.
— Нет, никому. Только вам…
В самом деле, а кому еще? Родителям? Скажут: дурью не майся, поступать летом, в армию, что ли, захотел — и так далее, по тексту. Лучшему другу Виту Колосову? Крутанет пальцем у виска: фильмов меньше смотри да Кинга не читай на ночь. Классной Эльвире? Нет, Эльвире тоже нельзя, да и болеет она.
Так что оставался один Савоськин. В конце концов, он эту кашу и замутил… то есть заварил. Вместе с Чеховым. Но до Чехова уж точно не дотянуться.
— Чем я могу помочь? — спросил Михаил Юрьевич, словно прочитав мысли Ростика.
— Не знаю… Что мне делать? — Ростик невзначай скосил глаза на портрет Чернышевского, затем перевел снова на преподавателя. — Вы думаете, я того? Крыша съехала?
— Совсем нет, — задумчиво отозвался педагог. — Совсем нет…
Кабинет русского и литературы опять заполнила упругая, выжидательная тишина. Раздавался лишь тихий стук — это Михаил Юрьевич касался столешницы авторучкой. Стук — щелчок кнопки — стержень внутрь. Стук — щелчок — стержень наружу.
— Есть идея, — . вдруг произнес Савоськин. Ростик даже вздрогнул. — Познакомлю тебя с одним моим другом.
— Он кто? Психиатр?
— Бизнесмен. А еще коллекционер. До вечера потерпишь? Не доберется до тебя твой человек…
* * *До вечера Ростик не дожил, а именно дотерпел. Наконец мобильник завибрировал.
— В семь на остановке у магазина «Восток — Запад», — сообщил Савоськин. — Успеешь?
…Улица напоминала вокзал, куда ближайшим рейсом прибывала ночь. У магазина, спиной к Ростику, стоял Михаил Юрьевич в элегантном белом плаще, черной кепке и пестром, в клеточку шлафроке.
Только теперь Ростик перепугался по-настоящему. Доверился практически незнакомому человеку, и очень странному. Когда Савоськин услышал его телефон, то не стал никуда записывать или забивать в память сотового. Просто кивнул и поблагодарил.
Кто такой этот его коллекционер? Чего коллекционирует? Может, маньяк…
Некстати Ростик вспомнил и прочитанное на каникулах «Над пропастью во ржи». Посоветовал книжку Вит Колосов, сказал, это «что-то». Ничего особенного Ростик там не вычитал. Ну, ходит один туда-сюда, ерундой страдает. В душу запал единственный эпизод: когда этот самый неприкаянный Холден остался ночевать у своего учителя, а тот погладил его, спящего, по голове. Холден, разумеется, тут же сбежал. Ростик на его месте тоже сбежал бы. Американцы, они, конечно, на таких вещах свихнулись, и видимо, давно. Но все же, все же…
Отчетливо послышался стук молотка.
Кругом суетился народ. Ростик начал озираться. Стук он всегда различал очень хорошо, что бы ни грохотало рядом.
Потом побежал к Савоськину.
— Ты пунктуален, — одобрил тот.
А Ростик с запоздалым ужасом разглядел, что плащ преподавателя — точь-в-точь «крылатка».
Шли молча. Ростик заметил, что Михаил Юрьевич опять с плеером. Неприятные мысли он старательно отгонял, но те возвращались, как настырные комары.
Коллекционер жил в элитной новостройке.
— Дон Мигель! — воскликнул он с порога. — Привет, привет!
Протянул руку Ростику:
— Афанасий!
— Ростислав, — пробасил в ответ гость и смущенно поинтересовался: — Простите, а по отчеству?
Загадал: «Только бы не Афанасьевич!» Тезки Лермонтова и Фета в одной квартире — это слишком.
— Алексеевич, — представился коллекционер. — Но для друзей Дона Мигеля — просто Афанасий.
Коллекционер был весел, пышно русоволос и клочковато бородат. Глаза прятались за дымчатыми стеклами. В широкой улыбке не хватало одного зуба, и от этого Ростик тоже почувствовал себя весело и уютно. Решил: ничего плохого тут ему точно не сделают.
— Значит, вот он какой… — Афанасий смотрел, казалось, из-под потолка.
— Он самый, — ответил Михаил Юрьевич, которого здесь почему-то звали Дон Мигель.
