Сергей Шведов - Подкаменная Тунгуска
— И кто это избранник дьявола?
— Угадай с первого раза!
— Ерофеич? Тощий уродец?
— Батька Махно тоже не был красавчиком. И твой тёзка, Леон Троцкий, был похож на страшненькую обезьянку, пародию на дьявола. А харизма у них была, то есть народное обожание, — дай бог каждому!
— Богохульство — поминать всуе…
— Ах, Леон! Третья заповедь из декалога бытовых идиом не касается. Должен бы это понимать с твоим-то умом. На новом кастинге я предпочёл другого претендента, а тебя отпускаю на волю. Я умею быть благодарным в отличие от вас, людей. Оставляю тебе все твои деньги, что я дал тебе заработать с моей помощью.
— Жди щедрости и милости от чёрта!
— Православные говорят — с чужой беды не разживёшься. Вот и я становлюсь суеверным.
— Но ты-то как раз только и живёшь за счёт наших бед.
— Ошибаешься — питаюсь за счёт ваших удовольствий и развлечений. Я то самое зло, которое должно приходить в мир для ускорения природной эволюции и научно-технического прогресса. Теперь ты по-настоящему свободен и от Бога и от чёрта. Ни богу свечка ни чёрту кочерга, а так — плевок в навозной луже. Всё течёт от плохого к худшему. Этот мир будет моим. Не Он сотворит богочеловека своим святым причастием, а я слеплю человекобога. Изменю состав всех тканей человеческого тела. В обмен веществ введу ключевой химический элемент — серу.
— Ты хочешь превратить людей в насекомых, покрытых хитиновым панцирем?
— Пусть даже так. Тараканы выживают даже в активной зоне ядерного реактора. Человекобоги перестанут бояться проникающего излучения и ядовитой атмосферы чужих планет, а непробиваемый хитиновый покров сделает их более неуязвимыми. Идеальные солдаты для завоевания космических миров.
— Демоны.
— Нет, это будут творения из плоти и крови. Я же князь вещественного мира сего, а не владыка бесплотных сущностей. И заметь, всё произойдёт эволюционным путём без кровавых скачков-революций. Бога для вас больше не будет. Человек сам станет богом и преобразователем вселенной. Всё на свете подчинит себе.
— Надо понимать — тебе? Представляю себе твой мир. Кино и литература — чернуха, порнуха и мокруха, песни — похабные частушки, поэзия — похабный анекдот в рифму.
Карикатурный человечек в ответ улыбнулся и развёл руками.
— Шаман — из твоих прислужников, Ваал?
— Все ворожеи, звездочёты, колдуны, лжепророки и политики — мои. Даже олигарха без моей печати не утвердят. А с тебя печать стираю. Вася, сотри с господина мою метку!
Охранник, как и всякая прислуга в покоях владык, умел улучить момент, чтобы повыкаблучиваться перед своим господином:
— Я, между прочим, Васофронаил, а не Вася, ваше темнейшество!
— Ну и пусть твой чёрт будет старше, мелочь пузатая! Исполняй, о чём тебя просили. Убери с него тавро! Этот скот больше не из моего загона.
Охранник нажал кнопку на пульте индикатора. Сияние из цвета электрик стало багровым. Клеймо 666 на руке Шмонса медленно исчезло.
— Всё, теперь ты чист, как младенец. Хотя о чём это я! Наверное, стал сдавать умом с ходом тысячелетий… На каждом земном младенце есть мой знак после первородного греха вашей праматери Евы.
ГЛАВА 18.0 ЧУДЕСНОЕ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
Только через две недели Шмонс смог с трудом подняться на ноги. Ходил тяжело, опираясь на палки, которые выстругал ему Ерофеич. От прежнего красавца-мужчины остался лишь плоский отпечаток, как от доисторического зверя остаются неясные очертания на каменной плите из слоистых осадочных пород.
Он сильно похудел. Запали глаза и щёки, углубились виски. По лицу пошли глубокие морщины, появилась печеночная желтизна под глазами. Поседел и окончательно облысел. Волос лез клоками. Некогда густая ухоженная бородка превратилась в кудель с проплешинами, как на вытертом коврике у порога.
Тунгуска нянчилась с беспомощным Шмонсом, как с маленьким ребёнком. Умывала его, брила, мыла в бане и сажала на деревянный стульчак с ведром, когда он перестал ходить под себя. Ел больной совсем мало. Тунгуска кормила его насильно манной кашей на сгущённом молоке (свежего пока не было — корова только-только отелилась). Шмонс капризничал, больше выплёвывал на слюнявчик, чем проглатывал.
Забота тунгуски сделала своё дело. Со временем больной научился держаться на ногах без подпорок и кушать самостоятельно, не пронося ложки мимо рта. Теперь он расхаживал на своих двоих по избе, правда, на полусогнутых. Кисти рук держал перед собой, как собачка, вставшая на задние лапки. Рот всегда раскрыт, нижняя челюсть безвольно отвисла, а с нижней губы сбегали тягучие слюни.
Он бесцельно расхаживал в долгополом китайском стёганом халате и валенках с обрезанными голенищами, как пациент в психбольнице. Мог налететь на столб, дверной косяк или уткнуться лбом в стену. Будто и не видел перед собой преграды.
Говорить ещё не мог. На все вопросы отвечал односложными переспросами: «Э?.. А?.. О?». Жуткий взгляд глубоко запавших глаз просто пугал.
— Лёвыч, ты часом не того? — вздрагивал от его сумасшедшего взора Ерофеич.
Но в ответ лишь всё те же невразумительные междометия. На вопросы не отвечал. Разговаривал сам с собой нечленораздельным мычанием. И вот наконец от него услышали связную речь:
— Зачем покойников хоронить? Надо прирезАть перед смертью больных и старых, а мясо съедать или собакам скармливать, если самим есть противно.
Ерофеича аж передёрнуло, а глаза Фёклы сомкнулись за ресницами в непроницаемую чёрточку.
— Ты бредишь, Шманец! — попытался привести его в рассудок Ерофеич, но тот шарахнулся в сторону, как от внезапного испуга, упал затылком о пол и потерял сознание. Такое с ним случалось почти каждый день.
Но он не превратился в бесчувственное растение, а бурно жил в своём выдуманном мирке. Чаще всего Шмонс воевал с воображаемым бесплотным духом, иногда даже грозил ему кулаками. Точнее сказать, всего лишь пробовал грозить. Сжать руку в кулак ему пока не удавалось.
— Етагыр его попортил, — сказала как-то тунгуска в укромном уголке дровяного сарая, чтобы больной не услышал.
— Слышь, Фёкла, — шепнул ей Ерофеич. — Ты моё оружие-то запирай в кладовке на замок. Ножи тожить прячь от него, а вилки вообще не доставай из шкапа. Ложками обойдёмся, не паны всёж-таки. И чтоб нигде верёвки зазря не болтались, смотри у меня! А то этот дурной на всю голову над собою всяко учудить может.
18.1Однажды Ерофеич вернулся из заброшенной церковки, где досматривал щенных сук, и заорал на всю избу:
— Фёкла, мать твою распротак! Куда смотрела? Он же помер.
Лысый Шмонс неподвижно сидел наперекосяк в деревянном кресле. Голова неестественно запрокинута, рот раззявлен, а открытые глаза — как бы остекленели. Ерофеич приложил голову к груди Шмонса — сердце не билось. Его даже уложили на пол, как покойника, чтобы труп не окостенел враскорячку. Перевязали руки и ноги полотенцами, подвязали челюсть. Но через полчаса мнимый мёртвый дёрнулся и перекатился на опавший после болезненной голодовки живот.
— Ну, и напугал ты нас, сучий выблядок! — утёр потный лоб Ерофеич, когда они с тунгуской снова усадили Шмонса в кресло.
— Что? Где? — вертел тот головой, как очнувшийся лунатик.
— Ты, Лёва, так больше не шути. Ты мне живой нужон. Мне за твои миллионы без тебя лихие люди башку быстренько продырявят. И никакого тёплого моря не увижу, если ты загнёшься до срока.
— Он больше не придёт? — прошамкал подвязанным ртом Шманец, по-сумасшедшему оглядываясь по сторонам вытаращенными глазами.
— Кто?
— Ну, тот самый, который из меня ушёл.
— Чёрт с рогами, что ли?… Етагыр который?
— Ну пусть даже Етагыр, если тебе так проще понять.
— Он не придёт. Из тебя шаман изгнал злого духа и вырезанного чёртика над входом в избу повесил. То ись вход сюда для нечистой силы заборонил. Ты, Лёвка, знашь-ка, кинь из башки всё дурное и дыши спокойно. Тунгусские страшилки про нечисть — сказки для детей. Не дури, а выздоравливай по-взрослому. Ну, типа отвлекись чем-нибудь от своих бредней. Хочешь, я тебе щенят на забаву принесу? Такие смешные в этот год у одной уродились, лобастые да лапастые! Не иначе как волк поработал над сучонкой.
— Не выношу собак в доме!
— Уже можно и медвежонка добыть. Как раз самая пора. Медвежата забавные, мягонькие, когда крохотные, как хомячки.
