Леон де Винтер - Право на возвращение
— Может быть, я слишком много говорю об этом, но мне придется смотреть на эту плитку годами, лучше один раз заплатить.
— Все будет в порядке, миссис Путман. Я приеду завтра днем.
— Замечательно, большое спасибо.
— Не стоит благодарности.
О'Коннор поставил мешок на землю у ног и отключил мобильник. Потом порылся в карманах, выудил солидную связку ключей и вставил нужный в замок.
Дверь медленно отворилась, и яркий фонарь вспыхнул под крышей, осветив выложенную плиткой террасу — сработал контактный выключатель. Опасно. Кто-нибудь, случайно проезжая мимо, может его увидеть, но уйти он уже не мог.
Брам сделал три шага вперед. У него вдруг закружилась голова и подогнулись колени; он чувствовал, как силы покидают его.
О'Коннор нагнулся, чтобы поднять мешок с покупками. Когда он распрямился, Брам саданул его битой, и сразу понял, что удар, пришедшийся на куртку, оказался слишком слабым. Звук был, как от плюхнувшегося в воду камня.
О'Коннор не пошатнулся. Он попытался оглянуться через плечо, сжимая обеими руками мешок, потому что боялся рассыпать его содержимое, и у Брама появилась возможность повторить удар прежде, чем О'Коннор успеет перехватить биту.
На мгновение Брам увидел испуганные глаза О'Коннора и понял, что победил собственную нерешительность. Перед ним — убийца его малыша, невозможная, сумасшедшая мысль. Брам замахнулся, сжимая зубы, и снова ударил, стараясь вложить в удар все свои силы.
Бита врезалась в плечо О'Коннора, Браму почудилось, что он услышал треск.
О'Коннор, казалось, захлебнулся воздухом. Секунду он стоял, потом упал на колени, уронив мешок.
Покупки вывалились и раскатились вокруг: банки супа, пачки печенья, апельсиновый сок, замороженные обеды, глянцевые пакетики М&М. Вид покупок — таких мирных и обычных — снова лишил Брама сил. Он должен был ударить еще раз, но не мог.
Брам уронил биту, вытащил из кармана пистолет и с изумлением услышал собственный голос, произнесший:
— Ползи в гараж. Попробуешь встать — убью.
Это говорил Абрахам Маннхайм, когда-то — многообещающий ученый, когда-то — профессор университета, человек со вкусом и недюжинными способностями, служитель искусств и науки — вот до чего довел его О'Коннор.
О'Коннор пополз на четвереньках, как младенец, и тихо заплакал.
— В гараж, — прошипел Брам, стараясь не поддаваться жалости. — Ползи. И без глупостей.
— Мои ноги…
О'Коннор дышал с трудом, ища сочувствия.
— Ползи!
О'Коннор выпрямился, издав звук, похожий на стон кита: долгий, жалобный крик испуганного животного, страдающего от боли.
Но двигался он не как кит, а как гигантская черепаха. Выставив широкую задницу в потертых джинсах, он тяжело полз на четвереньках по гравию к двери гаража, скуля жалобно, как младенец.
В гараже горел свет и было пусто. Контора О'Коннора со складом была в другой части города, там он держал грузовики, строительные машины и инструмент. Беспомощно распластавшись на чистом бетонном полу, О'Коннор боялся поднять глаза, чтобы не спровоцировать новых несчастий.
— Сюда, — указал Брам.
О'Коннор с трудом повернулся.
— Я пришел сюда… — начал Брам и не закончил фразы.
Зачем он здесь? Чтобы свершить возмездие. В современном обществе люди отказались от возмездия. Но он не сможет жить дальше, если не отомстит за гибель малыша. Так велитдревний закон.
— Сколько детей у тебя было? Я знаю только о девятнадцати. Сколько всего?
О'Коннор лежал на животе. Он тихонько стонал от боли и оттого, что ему было тяжело дышать.
— У тебя нет выбора, О'Коннор. Сколько?
О'Коннор покачал головой.
— О чем ты? — спросил он тихо. — Я… я не понимаю, какие дети? Я не женат.
Брам пожалел, что оставил биту на улице. Сейчас она пригодилась бы, он должен заставить этого типа говорить. Несколько лет назад здесь, в Принстоне, и в средствах массовой информации шла оживленная дискуссия о том, что пытки не помогают установить истину. Пытки бесчеловечны и должны быть запрещены. Но где здесь человек? Этот тип — животное, и Брам хотел, прежде чем убить, услышать его покаяние. «Что за странный рефлекс, — подумал он, — эта жажда покаяния. Почему было не выстрелить сразу и спокойно вернуться к своему автомобилю?»
Брам нагнулся и стукнул О'Коннора рукояткой пистолета по тому плечу, куда раньше пришелся удар биты. О'Коннор взвизгнул.
Испытывая к самому себе отвращение, Брам выпрямился — он ненавидел этого типа, доведшего его до подобных зверств, — выскочил наружу, схватил биту и мгновенно вернулся.
О'Коннор не пошевелился. Быть может, удар биты повредил ему позвоночник, под толстой курткой не разглядишь.
Брам должен был сразу выстрелить, и все было бы кончено, — но ему потребовалось время, чтобы принять решение. Он чувствовал отвращение, но возмездие еще не свершилось.
Он спросил:
— Типы вроде тебя держат у себя фото, видео — не знаю, что еще, — где это?
О'Коннор лежал, сжав кулаки и тяжело дыша.
Брам несильно хлопнул его битой по спине, и О'Коннор вскрикнул громче, чем раньше.
Ближайшие соседи жили метрах в двухстах отсюда, и Брам надеялся, что стены гаража, кусты и деревья заглушат крик.
Он снова спросил:
— Где ты держишь фото? Хочешь, чтобы я тебя снова ударил?
— Нет, — завыл О'Коннор, — нет…
Браму пришлось снова ударить его — он уже не мог остановиться. Он должен дойти до конца, но до чего же ужасно делать такое, даже с мерзавцем О'Коннором.
Он еще раз ударил бейсбольной битой, сильнее, чем прежде, целясь в лопатку.
И этот тип заорал долгим, тяжким нутряным воем.
— Заткнись! — гаркнул Брам.
О'Коннор рыдал и прерывисто стонал, повторяя:
— Нет — нет — нет — нет — нет…
— Я хочу поглядеть на твои фото и видео, — сказал Брам.
— Я… нет… я… шкафчик над кроватью.
— Шкафчик?
— Сейф…
— Код?
— Два два — четыре четыре.
Теперь, решил Брам, этот тип для него не опасен. Он убрал пистолет, присел на корточки, заложил руки О'Коннора за спину и стянул веревкой. Тот остался лежать на животе.
Брам дернул за веревку и приказал:
— Вставай.
Но у здоровяка О'Коннора не было сил подняться без помощи рук, он мог только лежать, стонать и бессмысленно возить ногами по бетону. И Брам, схватив О'Коннора за плечи, поставил его на колени.
И смог наконец как следует разглядеть его лицо. Из ссадин, образовавшихся, пока он елозил по полу в гараже, текла кровь, смешиваясь со слезами, и пачкала щеки. Глаз О'Коннор не открывал, хотя теперь уж он мог бы поглядеть на Брама.
— Вставай, — повторил Брам.
И помог О'Коннору подняться, поддерживая его за локти теми самыми руками, которыми — уже скоро — влепит в его тело несколько пуль, чтобы прикончить зверя, который прикидывается беспомощным человеком, соседом, нуждающимся в снисхождении. Снисхождения Брам не мог себе позволить — из-за малыша. Но он начал сомневаться в том, что сможет хладнокровно убить человека.
О'Коннор стоял, качаясь, морщась от боли, руки связаны за спиной, глаза закрыты.
— Покажи мне их, — сказал Брам. — Выходи.
О'Коннор вышел и, покачиваясь, побрел по тропинке к двери дома.
— Без глупостей, Джон, — услышал Брам свой собственный голос. Пистолет снова оказался у него в руке.
В воздухе пахло сыростью, дождем или снегом. Звезд не было видно в затянутом облаками ночном небе. Издалека доносился шум машин; кто-то подъезжал к торговому центру, чтобы купить еду и рождественские подарки, но здесь, у дома, царила тишина.
Они вошли в круг света, отбрасываемого фонарем под крышей, О'Коннор наступил на рассыпанные покупки, пакетик с М&М лопнул, и сладкие разноцветные пуговки раскатились по плиткам пола.
— Света не зажигать, — сказал Брам.
Он шел вслед за едва передвигающим ноги человеком, слушая, как хрустят раздавленные конфетки. Они вошли в кухню, по-американски просторную, со столом для готовки посредине и огромным двухдверным холодильником. В полутьме, отражая свет уличного фонаря, блеснула кухонная раковина. Браму бросились в глаза цифры на дисплее магнетрона: 8:14. Пахло краской, свежей штукатуркой и ошкуренным деревом — запахами дома, готового к приему семьи, в которой будут расти дети и праздноваться дни рождения, и противень с печеньем будут вынимать из духовки и ставить на каменный стол, чтобы остыл.
Дверь в холл была открыта, лестница широким винтом закручивалась вверх, к спальням; здесь пахло паркетным лаком.
О'Коннор, едва переставляя ноги, опустив голову, шел вперед, ошеломленный тем, что делал с ним человек, распоряжавшийся сейчас его жизнью.
— Куда ты идешь? — спросил Брам.
И он, едва пошевелив головой в направлении двери, ответил:
