Ясутака Цуцуи - Сальмонельщики с планеты Порно
Итак, нас приравняли к собакам. После этого я упёрся так, что меня было не согнуть никому. Неужели я уступлю этому издевательству? Я что, не мужчина?
Раз в месяц ко мне домой из универмага доставляли десять блоков сигарет. Американских, марки «More». Блок — три тысячи иен, значит, в месяц выходило тридцать тысяч. В день я выкуривал штук шестьдесят — семьдесят. Но в один прекрасный момент импорт сигарет взяли и запретили. Правда, до этого я успел запасти порядка двухсот блоков, однако они скоро кончились, и мне ничего не оставалось, как перейти на местные.
Как-то раз мне пришлось поехать в Токио — надо было выступить на литературном вечере. С издательством, которое его организовало, я работал уже немало лет и был ему многим обязан. Я попросил жену купить билет на синкансэн.
— Места дня курящих подорожали на двадцать процентов, — объявила она, вручая мне билет, — Курить разрешено только в четвёртом вагоне. Когда я сказала, что мне курящий вагон, кассир так на меня посмотрел! Как на животное.
Войдя в тот день в четвёртый вагон экспресса «Хикари», я увидел поразительную картину. Разодранные сиденья, закопчённые, с трещинами, окна, с налепленными там и сям маленькими бумажными кружками. Пол грязный, и в этой грязи восседали хмурые пассажиры. Человек семь-восемь. На потолке развесили свои сети пауки. Из динамиков поездного радио звучали мрачные аккорды фортепианного концерта Грига ля минор. В общем, полный мрак. Пепельницы на пассажирских креслах были забиты окурками, и чистить их никто не собирался. На дверях красовались наклейки «Проход в другие вагоны запрещён». В задней части вагона располагался туалет для курильщиков, где вместо унитаза было устроено что-то вроде выгребной ямы. Я заглянул в дырку и увидел кучу дерьма. Раковина была без крана, вместо него — жестяная кружка на цепи и «груша», качать воду. Я так разозлился, что решил не ехать на вечер, и, сойдя с поезда на следующей станции, вернулся домой на такси. Если до такого дошло, кто знает, что бы я увидел в гостинице и в зале, где должен был проходить вечер.
Городские магазины и лавки, торговавшие сигаретами, стали подвергаться остракизму в своей округе. Табачные лавки по соседству с нашим домом закрывались одна за другой, вынуждая меня забираться в поисках сигарет всё дальше. В итоге в городке осталась всего одна точка, где они ещё продавались.
— Вы-то хоть не закрывайтесь, — убеждал я старика хозяина. — А уж коли до этого дойдёт, может, хотя бы все сигареты ко мне перевезёте?
И в тот же вечер старик неожиданно явился ко мне домой со всем своим запасом: «Всё! Не могу больше».
Похоже, он только ждал случая, чтобы прикрыть свою лавочку. Мои слова были сказаны как раз вовремя — он собрал всё, что у него оставалось, и свернул торговлю.
На курильщиков давили всё сильнее. В других странах курение уже запретили полностью. Япония, как всегда, числилась в отстающих — сигареты ещё продавались, были и те, кто их курил. Это воспринималось как национальный позор, поэтому к курильщикам стали относиться как к нелюдям, показавшихся на улице с сигаретой избивали.
Существует теория, по которой человеческая мудрость не позволяет подобным идиотическим проявлениям доходить до крайности. Я с этим не согласен. Где эта крайность начинается — каждый меряет по-своему, но, оглянувшись на прошлое, можно увидеть в истории человечества бесчисленное множество примеров, когда такое помешательство приводило к исключительным проявлениям — таким, как линчевание и суд толпы. Дискриминация курильщиков быстро переросла в охоту на ведьм. Однако дискриминаторы не считали, что творят беспредел, поэтому результат оказался плачевным. Человеческая жестокость никогда не приобретает таких масштабов и диких форм, как во времена, когда в ход идут «великие принципы» — будь то религия, справедливость или «правое дело». Гонения на курильщиков, которые разворачивались под именем новой религии, избравшей для поклонения Здоровье, и под знаменем справедливости и добра, в конечном счёте привели к убийству. Одного заядлого курильщика, довольно известного в городе человека, зверски убили на торговой улице средь бела дня. На него навалилось сразу человек двадцать — толпа взбесившихся женщин и двое полицейских. Они стали требовать от него бросить сигарету, он отказался. После этой бесчеловечной расправы пошли разговоры, что из ран, которые оставили в его теле пули и кухонные ножи, чуть ли не потоком изливались никотин и смола.
Когда в Токио произошло пятибалльное землетрясение и в густонаселённом квартале города возник пожар, поползли слухи, что во всех беспорядках виноваты курильщики. На дорогах появились полицейские кордоны, где останавливали всех подряд. Тех, у кого замечали одышку или другие проблемы с дыханием, признавали курильщиками и убивали на месте. А у тех, кто чинил расправу, похоже, на подсознательном уровне из чувства вины вырастала мания преследования.
В конце концов от Японской табачной корпорации остался один дым — она обанкротилась, — и для курильщиков настали мрачные времена. По ночам банды молодчиков, называвших себя Национальным фронтом борьбы с курением (НФБК), с лицами, наполовину скрытыми треугольными белыми масками, шатались по улицам, размахивая факелами и запаливая последние табачные лавки. Даже в то время я, пользуясь положением модного писателя, требовал от редакторов, чтобы они снабжали меня сигаретами, и продолжал курить как ни в чём не бывало.
— Я вам рукопись, вы мне табак. А то больше ничего от меня не получите.
Несчастные редакторы рыскали по всей стране, привозя сигареты, продававшиеся тайно, из-под полы, где-нибудь в деревенском захолустье, или добытые в гангстерских притонах и подпольных курильнях, где продавался контрабандный товар. Так они меня поддерживали.
Наверное, были и другие люди вроде меня. Неисправимые журналисты публиковали репортажи о знаменитостях, ещё продолжавших курить, всякий раз сопровождая их списком примерно из ста человек, которые, подобно мне, открыто объявили о своей приверженности табаку и курили в открытую.
«Кто из этих упрямцев окажется последним курильщиком?» — вопрошали писаки.
Дошло до того, что скоро я перестал чувствовать себя в безопасности даже в собственном доме. В любое время дня и ночи могло что-нибудь случиться. Мне били стёкла, у стен и живой изгороди часто кто-то разводил подозрительные костры. Баллончиками с краской разрисовали все стены; разноцветные надписи появлялись вновь, стоило мне только их закрасить:
Здесь живёт куряка
От никотина сдохнешь
Дом предателя японского народа
Я получал всё больше звонков и писем с оскорблениями, и теперь почти все звонившие и писавшие мне угрожали. Жена больше не могла оставаться в нашем доме — забрала сына и переехала к родителям. Газеты каждый день пестрили заголовками «Кто станет последним курильщиком?», появились даже комментаторы, занимавшиеся прогнозами. Список кандидатов неуклонно сокращался, пропорционально нарастало давление на тех, кто оставался в нём. Как-то я позвонил в Комиссию по правам человека. Снявший трубку сотрудник грубо оборвал меня и с полным равнодушием заявил, что ничем мне помочь не сможет.
— Не лезьте к нам с разной ерундой. Наше дело — защита некурящих.
— Но ведь теперь в меньшинстве те, кто курит.
— Так вас всегда было меньше. А наша организация защищает интересы большинства.
— Ага! Значит, вы всегда на стороне большинства?
— Само собой. К чему эти глупые вопросы!
Не оставалось ничего, как защищать себя самому. Закон, запрещающий курение, ещё не приняли. Зато ещё более жестокими стали расправы над курильщиками, на которых срывали зло за медлительность властей. Я обнёс дом колючей проволокой — по ночам к ней подключался электрический ток, вооружился новеньким пистолетом и самурайским мечом. В этом время мне как-то позвонил живший неподалёку художник. Его звали Кусакабэ. Вообще-то он курил трубку, но, когда его любимого «Хаф энд хаф» стало не достать, перешёл на сигареты. Разумеется, он тоже входил в число оставшихся двух десятков «курящих интеллигентов», бывших постоянной мишенью журналистов.
— Вот времена настали! — заговорил Кусакабэ, — Я слышал, скоро будут погромы. Газетчики и особенно телевидение подстрекают НФБК запалить наши дома. Чтобы было что в новостях показывать.
— Страшные люди, — сказал я. — Если они сначала ко мне заявятся, можно будет у вас укрыться?
— Давайте взаимно. Стану я первым — прыгаю в машину и к вам. И мы вместе едем в Токио. Я знаю, где там укрыться, и друзья у нас там есть. Погибать, так с музыкой — в столице, с сигаретой в зубах!
— Согласен. Умрём красиво, чтобы потом о нас в учебниках написали: «Даже смерть не заставила их выпустить сигарету изо рта».
