Джефф Вандермеер - Подземный Венисс
— За спасение.
— Мне ничего другого не оставалось.
— Не верю, Шадрах.
— Но это правда. Я люблю тебя, — без надежды ответил он, ощутив, как запершило в горле.
— Знаю, — сказала она. И потом: — Николас мертв.
— Да. Сальвадор тоже. И Квин. Они все умерли.
— Так и знала, что брата нет, — без выражения проговорила Николь. — Я его больше не чувствую.
Она задрожала. Мужчина прижал к себе любимую. Он до сих пор поражался тому, что Николь рядом, что можно ее обнять.
* * *Даже после того как она проснулась, Шадрах какое-то время поддерживал спутницу под руку, позволял на себя опираться. Со второго уровня им еще пришлось шагать на выпускной пункт, который размещался высоко над землей, на городской стене, так чтобы перед выходящими сразу же раскрывался полный вид Венисса. Оставалось надеяться, что охранники примут серебристую бляху как подобает.
По мере того как женщина крепла, ее товарищ слабел. Миновав очередную проверку и уже приближаясь к рампе, ведущей на поверхность, он почувствовал, что готов потерять сознание. Теперь уже мужчина оперся на руку любимой, и та его поддержала.
— Все хорошо, — сказала она, гладя его по волосам. — Все хорошо.
Последний контрольно-пропускной пункт перед рампой состоял из тусклой серой стены очень твердого металла, внутри которой находился охранник, защищенный тремя слоями стекла. Даже издалека было видно, что это сурикат. Уже доставая бляху и свою идентификационную карту, Шадрах напрягся и потянулся в карман за пистолетом. Однако тревога оказалась ложной. Тот, кто дышал угрозой на расстоянии, во плоти не представлял собой ничего особенного: шелудивая шкура, изнуренный взгляд, глухой невыразительный голос. Едва скользнув глазами по символу власти, охранник махнул обоим рукой: проходите. Тяжелая металлическая дверь отворилась в открытое пространство. Из темноты повеяло свежестью. Люди прошли вперед и замерли на рампе. Стена за их спинами вновь превратилась в монолит.
* * *С трудом карабкаясь вверх сквозь сумрак, мужчина в глубине души по-прежнему не верил, что они действительно выберутся на волю. Ему постоянно мерещились подозрительные звуки, скрежет крадущихся лап.
— Не смотри назад, — шептал Шадрах своей спутнице, которая вновь оперлась на его плечо. — Не смотри назад.
Под весом предчувствий шаги становились все тяжелее. Казалось, крутой рампе не будет конца. Шадраху чудились по сторонам обрывки мерцающего граффити: «дитя во мраке», «ночной поцелуй», «перекраивает мир по своему подобию», «коверкает и лепит плоть»… Однако стоило сморгнуть и потереть глаза — и стены оставались совершенно пустыми.
Мысли Шадраха мало-помалу обретали объем и глубину. Шагая вперед, хотя и, как ему представлялось, всего лишь из тени в тень, мужчина вспомнил, как впервые поднялся на поверхность, как он впервые увидел Николь. Что же было написано на ее лице — счастье, печаль, скрытность? Что? Мужчина продолжал ломать голову, одновременно вслушиваясь в нарастающий за спиной топот. Может, это была тоска, или меланхолия, или пустая улыбка человека, учтиво исполняющего свои обязанности?
Вырвавшись из подземки, из темноты, которая лишь отчасти складывалась из полного отсутствия любви, он искал не любви, а света. И не позволял себе превращать людей в знаки: разве такое возможно, когда зачастую другой человек — лишь касание, запах, голос? Абстрактный символ не мог унять отчаяния в сердце Шадраха, болезненной тоски его земной оболочки по лучшей доле. Любимые, что были у него до Николь, состояли из голоса и тела, окрашенного в предсмертные сизые тона полумрака, заполнявшего лачуги бедняков. А кто из подземных жителей не был бедняком?
Или, может, размышлял мужчина в то время, как темноту над рампой прорезали крохотные огни, ее лицо заливала печаль? Что, если его привлекла к себе женщина, чья жизнь казалась трагедией? Нет-нет, совсем не это. Там, в шахтах, мужчина знал достаточно печальных и страдающих людей, чтобы стараться забыть о них. Конечно, он изведал не только любовь как прикосновение и голос, но и отчаянное совокупление в сумерках ради мгновенного освобождения, спасения от власти подземелий. Редкие, драгоценные секунды. Они заставляли забыть о времени, вырывали человека из когтей мира.
Веяние свежего ветра. Тяжесть Николь, опершейся на плечо.
Значит, в конце концов он все-таки верил в символы. Вероятно, впервые поднявшегося наверх приковал горящий ореол вокруг ее тела: слепая моль устремилась на слепящее пламя. Или такая возможность: мужчина вышел на свет, лучи озарили женщину, и та оказалась несовершенной. Чуть узковатое лицо, бледная красная родинка между большим и указательным пальцами, спутанные черные пряди на лице. Безупречное несовершенство — вот почему он утонул в ее глазах, ибо теперь, и только теперь, сумел поверить в неведомый мир, в котором ему предстояло переродиться. Этот мир населяли неидеальные, восхитительно неидеальные чужаки. Сердце Шадраха разбилось от нового знания: даже после долгих лет кромешного мрака свет может быть таким настоящим, таким живым. Несовершенство, но подлинность — вот он, целый мир, и женщина, и вся его жизнь. Под властью нового чувства мужчина поднялся на высоту запредельной любви, столь же реальной, как сама темнота.
Ветер подул в лицо, и Николь сказала:
— Звезды…
И лишь теперь Шадрах осознал, что смотрит в ночное небо, на просторах которого исподволь набирал силу рассвет. Мужчина отвык от бесценного зрелища: каждая звездочка стала для него откровением, новым способом увидеть мир, точно в первый раз.
Шадрах и его спутница стояли на вершине рампы, возвышающейся над городом. Внизу переливались огни.
— Красиво, — произнесла Николь.
«И смертельно опасно», — подумал мужчина.
Для него город стал непонятным и сокровенным местом с дорожкой из гравия и белым мостиком. Местом обитания смешавшихся видов и разумов. Что, если это и есть эволюция? Шадраху припомнилась изощренная красота карты-гусеницы. И несгибаемый дух Иоанна Крестителя.
Далеко под ногами виднелись толстые охлаждающие акведуки района Канала, сверкающие гирлянды вдоль темных русел. В мире царило безмолвие. Мужчине чудилось, что в тишине скрывается — и будет вечно скрываться — живое дыхание тайны. Пусть город когда-нибудь нарастит слой защитной кожи — сквозь молочную ткань будет тускло пульсировать кровавое сердце. Если Николас говорил правду, Венисс наполняли тысячи ключей, ожидающих своего часа в замочных скважинах. Чтобы они повернулись, достаточно жеста, оттенка, далекого звука. Особых цветов химического заката. Гортанной команды частного полисмена. Прощального поцелуя влюбленных на пляже у канала. Кто скажет, какой из знаков и символов, наводняющих полный хаоса город, выпустит цирк Квина в ничего не подозревающий мир? А может, ключи навеки останутся на своих местах, ожидая касания призрачной руки?
Под ногами лежала лестница, ведущая в дебри Венисса. Позади все отчетливее звучали шаги, слышался странный шум. Что же такое явилось из подземелья вслед за ними?
Заслонив собой Николь, мужчина положил руку на пистолет и обернулся, чтобы увидеть… чтобы ничего не увидеть. У подножия рампы не было ни души. Одни лишь тени. «Поцелуй в темноте». Шадраху все померещилось. «Живущий в утробе великой рыбы». Реальность и нереальность наконец поменялись местами.
Тогда, и только тогда, мужчина позволил себе заплакать: слезы беззвучно бежали у него по щекам, капали с подбородка, падали вниз. Шадрах рыдал от боли, вспоминая перенесенные испытания и все, что вынужден был совершить, чтобы спасти Николь. Он сокрушался о родителях, которые наверняка уже умерли. Плакал о Николасе, глупом дурачке, заблудившемся и выброшенном на свалку. Плакал о самом себе, так сильно переменившемся, что и сейчас не понимал половины этих перемен. Но прежде всего это были слезы облегчения: Николь жива, он тоже, и если человеческому роду суждено исчезнуть, то не сегодня. Не сейчас.
И пусть душа разрывалась от боли, пусть нестерпимо было видеть лицо любимой в кровоподтеках, и ничто, как она сказала, уже не будет идти по-прежнему — в конце концов от радости, а не от муки у мужчины, вдруг растерявшего остаток сил, подогнулись колени. Он лег на шершавый камень рампы и молча уставился на звезды. Николь опустилась рядом (они были вместе, но все-таки порознь), взяла его за руку и принялась глядеть на ночной Венисс.
Скитальцы ждали рассвета, чтобы сойти по лестнице в город. Еще не ведая, что их там встретит, они понимали: худшее позади. Со временем, как уже знал Шадрах, воспоминания успокоятся, детали сотрутся, прошлое исказится. Мужчина обязательно доживет до такой поры. Когда-нибудь он станет сентиментальным. Забудет, что был убийцей. О многом забудет. Но всегда будет помнить о том, как любил Николь, невзирая на сверлящую мысль, от которой никак не избавиться: «Достаточно ли я сделал? Нельзя ли было сделать лучше?»
