Аркадий и Борис Стругацкие - Полдень, XXII век
Валькенштейн поднял ногу и несколько раз согнул и разогнул ее. Все внимательно следили за его движениями.
– «Увы мне, чашка на боку», – сказал он нараспев.
– А вот я вам сейчас массаж, – сказал Диксон и тяжело поднялся.
«Тариэль» двигался по меридиональной орбите и проходил над северным полюсом Владиславы каждые три с половиной часа. К концу цикла планетолет с Горбовским, Валькенштейном и Сидоровым отделился от звездолета и бросился вниз, в самый центр черной спиральной воронки, медленно скручивающейся в оранжевом тумане, который скрывал северный полюс Владиславы.
Сначала все молчали, потом Горбовский сказал:
– Разумеется, они высадились на северном полюсе.
– Кто? – спросил Сидоров.
– Они, – пояснил Горбовский. – И если они построили где-нибудь свой город, то именно на северном полюсе.
– На том месте, где тогда был северный полюс, – сказал Валькенштейн.
– Да, конечно, на том месте. Как на Марсе.
Сидоров напряженно глядел, как на экране стремительно разлетаются из какого-то центра оранжевые зерна и черные пятна. Затем это движение замедлилось. «Скиф-Алеф» тормозил. Теперь он спускался вертикально.
– Но они могли сесть и на южном полюсе, – сказал Валькенштейн.
– Могли, – согласился Горбовский.
Сидоров подумал, что, если Горбовский не найдет поселения чужеземцев у северного полюса, он так же методически будет копаться у южного, а потом, если не найдет у южного, будет вылизывать всю планету, пока не найдет. Ему даже стало жалко Горбовского и его товарищей. Особенно его товарищей.
– Михаил Альбертович, – позвал вдруг Горбовский.
– Да? – отозвался Сидоров.
– Михаил Альбертович, вы когда-нибудь видели, как танцуют эльфы?
– Эльфы? – удивился Сидоров.
Он оглянулся. Горбовский сидел вполоборота к нему и косил на него нечестивым глазом. Валькенштейн сидел спиной к Сидорову.
– Эльфы? – спросил Сидоров. – Какие эльфы?
– С крылышками. Знаете, такие… – Горбовский отнял руку от клавиш управления и неопределенно пошевелил пальцами. – Не видели? Жаль. Я вот тоже не видел. И Марк тоже, и никто не видел. А интересно было бы посмотреть, правда?
– Несомненно, – сухо сказал Сидоров.
– Леонид Андреевич, – сказал Валькенштейн. – А почему они не демонтировали оболочки станций?
– Им это было не нужно, – сказал Горбовский.
– Это неэкономно, – сказал Валькенштейн.
– Значит, они были неэкономны.
– Расточительные разведчики, – сказал Валькенштейн и замолчал.
Планетолет тряхнуло.
– Взяли, Марк, – сказал Горбовский незнакомым голосом.
И планетолет начало ужасно трясти. Просто невозможно было представить, что можно вынести такую тряску. «Скиф-Алеф» вошел в атмосферу, где ревели бешеные горизонтальные потоки, таща за собой длинные черные полосы кристаллической пыли, где сейчас же ослепли локаторы, где в плотном оранжевом тумане носились молнии невиданной силы. Здесь мощные, совершенно необъяснимые всплески магнитного поля сбивали приборы и расщепляли плазмовый шнур в реакторе фотонных ракет. Фотонные ракеты здесь не годились, но и первоклассному атомному планетолету «Скиф-Алеф» тоже приходилось несладко.
Впрочем, в рубке было тихо. Перед пультом скорчился Горбовский, примотанный к креслу ремнями. Черные волосы падали ему на глаза, при каждом толчке он скалил зубы. Толчки следовали непрерывно, и казалось, что он смеется. Но это был не смех. Сидоров никогда не предполагал, что Горбовский может быть таким – не странным, а каким-то чужим. Горбовский был похож на дьявола. Валькенштейн тоже был похож на дьявола. Он висел, раскорячившись, над пультом атмосферных фиксаторов, дергая вытянутой шеей. Было удивительно тихо. Но стрелки приборов, зеленые зигзаги и пятна на флюоресцентных экранах, черные и оранжевые пятна на экранах перископа – все металось и кружилось в веселой пляске, и пол дергался из стороны в сторону, как укороченный маятник, и потолок дергался, падал и снова подскакивал.
– Киберштурман, – хрипло сказал Валькенштейн.
– Рано, – сказал Горбовский и снова оскалился.
– Сносит… Много пыли.
– Рано, черт, – сказал Горбовский. – Иду к полюсу.
Ответа Валькенштейна Сидоров не услышал, потому что заработала экспресс-лаборатория. Вспыхнула сигнальная лампа, и под прозрачной пластмассовой пластинкой поползла лента записи. «Ага!» – закричал Сидоров. За бортом был белок. Живая протоплазма. Ее было много и с каждой секундой становилось все больше. «Что же это?» – сказал Сидоров. Самописцу не хватило ширины ленты, и прибор автоматически переключился на нулевой уровень. Затем сигнальная лампа погасла, и лента остановилась. Сидоров зарычал, сорвал заводскую пломбу и обеими руками залез в механизм прибора. Он хорошо знал этот прибор, он сам принимал участие в его конструировании и не мог понять, что разладилось. С огромным напряжением, стараясь сохранить равновесие, Сидоров ощупывал блоки печатных схем. Они могли расколоться от толчков. Он совсем забыл об этом. Они двадцать раз могли расколоться во время прошлых поисков. «Только бы они не раскололись, – думал он. – Только бы они остались целы». Корабль трясло невыносимо, и Сидоров несколько раз ударился лбом о пластмассовую панель. Один раз он ударился переносицей и на некоторое время совсем ослеп от слез. Блоки, по-видимому, были целы. Тут «Скиф-Алеф» круто лег на борт.
Сидорова выбросило из кресла. Он пролетел через всю рубку, сжимая в обеих руках вырванные с корнем обломки панелей. Он даже не сразу понял, что произошло. Потом он понял, но не поверил.
– Надо было привязаться, – сказал Валькенштейн. – Пилот.
Сидоров на четвереньках добрался по пляшущему полу до своего кресла, пристегнулся ремнями и тупо уставился в развороченные внутренности прибора.
Планетолет ударило так, словно он налетел на скалу. Сидоров, разинув пересохший рот, глотал воздух. Очень тихо было в рубке, только хрипел Валькенштейн, – шея его наливалась кровью.
– Киберштурман, – сказал он.
И тотчас снова дрогнули стены. Горбовский молчал.
– Нет подачи горючего, – сказал Валькенштейн неожиданно спокойно.
– Вижу, – сказал Горбовский. – Делай свое дело.
– Нет ни капли. Мы падаем. Замкнуло…
– Включаю аварийную, последнюю. Высота сорок пять… Сидоров!
– Да, – сказал Сидоров и принялся откашливаться.
– Ваши контейнеры наполняются. – Горбовский повернул к нему свое длинное лицо с сухими блестящими глазами. Сидоров ни разу не видел у него такого лица, когда он лежал на диване. – Компрессоры работают. Вам везет, Атос!
– Мне здорово везет, – сказал Сидоров.
Теперь ударило снизу. У Сидорова что-то хрустнуло внутри, и рот наполнился горькой слюной.
– Пошло горючее! – крикнул Валькенштейн.
– Хорошо… Прелесть! Но занимайся своим делом, ради бога. Сидоров! Эй, Миша…
– Да, – сипло сказал Сидоров, не разжимая зубов.
– Запасного комплекта у вас нет?
– Ага, – сказал Сидоров. Он плохо соображал сейчас.
– Что «ага»? – закричал Горбовский. – Есть или нет?
– Нет, – сказал Сидоров.
– Пилот, – сказал Валькенштейн. – Герой.
Сидоров скрипнул зубами и стал смотреть на экран перископа. По экрану справа налево неслись мутные оранжевые полосы. Было так страшно и тошно видеть это, что Сидоров закрыл глаза.
– Они высадились здесь! – закричал Горбовский. – Там город, я знаю!
Что-то тоненько звенело в рубке в страшной шатающейся тишине, и вдруг Валькенштейн заревел тяжелым прерывистым басом:
Бешеных молний крутой зигзаг,
Черного вихря взлет,
Злое пламя слепит глаза,
Но если бы ты повернул назад,
Кто бы пошел вперед?
«Я бы пошел, – подумал Сидоров. – Дурак, осел. Нужно было дождаться, пока Горбовский решится на посадку. Не хватило терпения. Если бы сегодня он шел на посадку, плевал бы я на экспресс-лабораторию».
А Валькенштейн ревел:
Чужая улыбка, недобрый взгляд,
Губы скривил пилот…
Струсил Десантник, тебе говорят.
Но если бы ты не вернулся назад,
Кто бы пошел вперед?
– Высота двадцать один! – крикнул Горбовский. – Перехожу в горизонталь!
«Теперь бесконечные минуты горизонтального полета, – подумал Сидоров. – Ужасные минуты горизонтального полета. Многие минуты толчков и тошноты, пока они не насладятся своими исследованиями. А я буду сидеть, как слепой, со своей дурацкой разбитой машиной».
Планетолет тряхнуло. Удар был очень сильный, такой, что потемнело в глазах. И Сидоров, задыхаясь, увидел, как Горбовский с размаху ударился лицом о пульт, а Валькенштейн раскинул руки, взлетел над креслом и медленно, как это бывает во сне, с раскинутыми руками опустился на пол и остался лежать лицом вниз. Кусок ремня, лопнувшего в двух местах, плавно, как осенний лист, скользнул по его спине. Несколько секунд планетолет двигался по инерции, и Сидоров, вцепившись в замок ремня, чувствовал, что все падает. Но затем тело снова стало весомым.
