Яна Вагнер - Вонгозеро
— …да что я такого сказала? Ладно вам, странно, что ей вообще об этом нужно было напоминать.
Что-то было не так за этим столом — и дело было не в том, что кого-то не хватало, — все, кроме Марины, были на месте, но позы у них были напряженные; вначале я подумала, что просто пропустила какое-то выяснение отношений — и не удивилась, она наверняка опять сказала что-то резкое, что-то лишнее, редкий талант у этой женщины — никому не нравиться, я увидела пустой стул — скорее всего Маринин, и села, отодвинув от себя тарелку с остатками еды, и только потом подняла глаза. Дом уже нагрелся — дети были без курток, они уже поели и оба клевали носом — и Антон, и девочка, но все еще сидели тут же, сонные и безучастные ко всему; посреди стола стояла большая, немного облупившаяся эмалированная кастрюля — наверное, хозяйская, — в которой оставалось еще немного макарон с тушенкой, уже покрывшихся пленкой остывающего жира. Едва взглянув в кастрюлю, я поняла, что совершенно не хочу есть — возможно, из-за того, что мы только что делали с Леней, а может быть, из-за спирта, бушевавшего у меня в желудке.
— А-неч-ка, — раздельно произнес вдруг папа, голос у него был странный, и я повернулась к нему — он сидел в дальнем углу стола, полная тарелка возле правого локтя — и то ли его поза, то ли нетронутая еда на столе рядом с ним заставили меня взглянуть на него внимательнее. Больше он ничего не сказал и даже не шевельнулся, он все так же сидел, низко опустив голову, но я как-то сразу, в одно мгновение поняла, что он пьян — мертвецки, почти до бесчувствия, настолько пьян, что еле держится сейчас на своем стуле.
— Он что?.. Он..? — Мне не нужно было глядеть на Андрея и Наташу, которые были совершенно ни при чем, или на Иру, которая невозмутимо ела, не поднимая глаз; у Мишки на лице было несчастное и какое-то брезгливое выражение, а когда я взглянула на Сережу, я увидела, что он зол — очень зол, настолько, что не может даже смотреть на меня, как будто он сердится на меня за то, что я вижу это, как будто это я виновата.
— Не знаю, когда он успел, — отрывисто сказал он, — я нашел еще одну печку — в другой комнате, — он неопределенно махнул рукой куда-то в темноту, в глубь дома, — и пока я возился с дровами… он собирался отнести вам спирт, он донес хотя бы немного?
— Донес, — ответила я, — там была целая бутылка…
— Видимо, не одна, — со злостью сказал Сережа, — черт бы его побрал совсем!
Мы помолчали; тишину нарушал только звук Ириной вилки, звякающей об тарелку, потом папа вдруг завозился, раскачиваясь на своем стуле, и попробовал было засунуть руку в карман, но она только беспомощно скользнула по плотной ткани его вытертой охотничьей куртки — после нескольких бесплодных попыток он снова замер, с рукой, безвольно повисшей вдоль тела, головы он так и не поднял.
— Наверное, надо его спать уложить? — неуверенно сказала я. Ира вдруг громко, отчетливо хихикнула.
— Да-да, — ответила она и положила локти на стол, — и очень желательно как следует его запереть. Если я правильно помню, до следующего акта осталось совсем чуть-чуть.
— Что значит — до следующего акта?.. — спросила я, чувствуя себя очень глупо.
— О, так ты не знаешь, — сказала она весело, — ты ей не рассказывал, Сережа? Он любит пошутить, когда выпьет, наш папа.
— Ир, хватит, — сказал Сережа, поднимаясь, — положим его в дальней комнате. Поможешь, Андрюха? Мишка, подержи дверь.
Казалось, папа и не заметил, что его подняли со стула и несут куда-то — если бы не открытые глаза, бессмысленно смотрящие в одну точку, он был бы похож на человека, который очень крепко спит. Они скрылись за дверью — Мишка держал ее — и через минуту снова появились на пороге, с усилием пытаясь протолкнуть через узкий дверной проем тяжелую кровать с металлической спинкой; вытащив ее, они плотно прижали спинку кровати к косяку двери — так, что открыть ее теперь было невозможно.
— Прости, Мишка, — сказал Сережа, голос у него был виноватый, — придется тебе сегодня спать тут, на проходе.
Мишка пожал плечами и сел на краешек кровати, но тут же вскочил с нее, потому что и хлипкая деревянная дверь, и кровать, прижимавшая ее к косяку, внезапно содрогнулись от сильного толчка, и тут же из-за стены послышался голос, который едва можно было узнать:
— Откройте, черти, — крикнул он, — Серега, кто там еще… Откройте быстро!
— Вот и он, — сказала Ира вполголоса, — старый добрый цирк с конями. — И Сережа болезненно скривился.
Я подошла к Мишке, обняла его, и несколько минут мы просто стояли возле двери и слушали, а с другой ее стороны папа бился об нее плечом, дергал ручку и ругался — отчаянно и зло, и я думала, вот она, причина, по которой его не было на нашей свадьбе, вот почему я видела его всего несколько раз, вот почему Сережа никогда не приглашал его к нам на выходные, а вместо этого встречался с ним отдельно, в городе. Девочка, сидевшая за столом, неожиданно громко заплакала, и Наташа подхватила ее на руки, шепча ей на ухо что-то успокаивающее, и тогда Сережа сильно ударил по тонкой двери ногой — она жалобно затрещала — и закричал:
— Да заткнись ты наконец, черт тебя подери!..
— Ну, ну, — сказала Ира, подходя к нему, — ты же знаешь, это бесполезно. Если не обращать на него внимания, он быстрее успокоится. — Она протянула руку и легонько сжала его плечо, и он тут же кивнул и сел на кровать, мрачно смотря себе под ноги, он никогда мне об этом не рассказывал, ни слова, я просто знала, что между ними что-то не так, хотела бы я знать, что еще осталось за кадром, сколько их еще — важных вещей и незначительных мелочей, которые случились с ним без меня, до меня и которые, похоже, я никогда уже не смогу разделить с ним — в отличие от нее. Чтобы не думать об этом, я попробовала пошутить:
— Видимо, глупо будет сейчас предложить всем нам дернуть немного спирта после ужина, да? — И сразу же пожалела об этом: хмыкнул только Андрей — Наташа была занята девочкой, Сережа даже не обернулся, а Ира подняла брови и закатила глаза.
Минут через десять папа наконец затих; настроения разговаривать ни у кого больше не было, все понимали — лучшее, что мы можем сделать сейчас, после этого бесконечно длинного дня, — это лечь спать. Одна комната из трех была теперь занята — даже с учетом того, что Марина с Леней в эту ночь оставались в бане, куда мужчины отнесли им матрас и несколько одеял, для оставшихся двух комнат нас по-прежнему было слишком много — пятеро взрослых и трое детей.
— Андрюха, давайте с Наташкой в маленькую комнату — дров возьмите с собой, там еще одна печка, — предложил Сережа. Подожди, хотелось мне сказать, так нельзя, мы не можем спать с ней в одной комнате, я не смогу, это неправильно, он поймал мой взгляд и вдруг подмигнул мне, и продолжил: — Ир, уступаем тебе место возле печки — кровать большая, ты же поместишься с двумя детьми? — Она кивнула. — Я тебе спальник сейчас принесу. Пойдем, Мишка, пробежимся до машины.
Присев на корточки возле девочки, которая, успокоившись, снова превратилась в неподвижного, отрешенного болванчика нэцке — маленькие глазки, толстые щечки, Ира снимала с нее сапожки и не обращала на меня никакого внимания, но мне все равно совершенно не хотелось оставаться с ней наедине — накинув куртку, я вышла на холодную веранду и достала сигарету. Сквозь замерзшее стекло я смотрела на то, как они идут по засыпанному снегом двору к воротам, проваливаясь в сугробы и освещая себе дорогу фонариком, — единственные, кто у меня остался, бесценные и незаменимые, два человека, чья жизнь мне важнее всего остального мира.
Едва я успела докурить сигарету и затушить ее прямо о деревянный подоконник (простите, безымянные хозяева), они вернулись; нагруженный двумя спальными мешками, Мишка направился было к входной двери, но я остановила его и еще раз обняла, как всегда в таких случаях удивившись про себя тому, что мой тощий, смешной мальчик, оказывается, выше меня почти на голову, наверное, я никогда к этому по-настоящему не привыкну, щека у него была холодная и колючая — совсем чуть-чуть, покрытая полупрозрачным юношеским пухом; он привычно застыл, терпеливо позволяя мне обнять себя, обе руки у него были заняты; ты сегодня спас нам жизнь, подумала я, и никто даже не успел поблагодарить тебя за это, никто не хлопал тебя по плечу, не говорил тебе, что ты молодец, совсем взрослый, но ты же знаешь, как сильно я люблю тебя, даже если я не говорю этого вслух, ты же знаешь, правда, ты должен знать. В конце концов он, как обычно, осторожно освободился и, смущенно буркнув что-то, толкнул дверь плечом и скрылся в доме, и мы остались на темной веранде вдвоем — на фоне покрытого инеем окна я видела только темный Сережин силуэт, и как только за Мишкой закрылась дверь, он шагнул ко мне и сказал вполголоса:
— У меня для тебя сюрприз, малыш. Пойдем со мной.
