Боб Шоу - Миллион завтра
— Совершенно верно, — оживленно согласился Барнбойм. — Даже Вилли понимает, что слишком поздно испытывать угрызения совести. Итак…
Афина, которая отошла от них к лестнице, спазматически зарыдала, и Баренбойм направил фонарь в ее сторону.
Карев прыгнул вперед, но недостаточно быстро — его опередил Плит, ставший между лазером и Афиной.
— Хорошо, — быстро сказал он. — Я согласен, что Карева нужно заставить молчать, но ее нет. Мы заберем… заберем ее с собой.
— Что на тебя нашло, Мэнни?
— Но ведь она беременна! — выкрикнул Плит.
— И что с того? — спросил Баренбойм, слегка хмурясь. — Ты же не отец.
— В том-то и дело… — Горло Плита конвульсивно сжималось, а губы выгнулись вверх в карикатурной улыбке. — В том-то и дело, что я отец. Ты не запретишь мне иметь ребенка.
— Ты что, спятил?
— Нет, Хирон, нет. — Приподняв пальцами золотую сигару, Плит показал ее Баренбойму. — Мне было двадцать лет, Хирон. Двадцать лет, и я еще никогда не жил с женщиной. Это заслуга моей матушки: она воспитала меня в убеждении, что половые отношения — это отвратительная… болезнь. — Он весь дрожал. — И именно она, моя матушка — она не любила, когда ее называли «мать», — вошла однажды в мою спальню и поймала меня. Она назвала это самоосквернением… У нее был пистолет для уколов, не знаю откуда, и она выстрелила в меня… заставила стать перед ней на колени… и выстрелила…
— Не подходи ко мне, — слабым голосом сказал Баренбойм.
— Мне было всего двадцать лет, — пробормотал Плит, не отрывая взгляда от золотой сигары, — но я обманул ее, мою матушку… у меня были еще два дня, чтобы собрать свое семя… Как студенту-химику, мне удалось сохранить его в бактериостате… а потом я держал его в этой вот подвеске собственного изготовления… а она, моя матушка, никогда об этом не узнала.
— Ты болен, — прошептал испуганный Баренбойм.
— О, нет. — Раскрыв тайну своих секретных триумфов, Плит улыбнулся. Я по-прежнему исправен, Хирон, не то, что ты… По-прежнему ношу герб мужественности. У меня были другие женщины, даже без возбуждающих средств… но ни одна из них не забеременела. Когда я узнал, что укол для Афины содержит и возбуждающее, и средство, способствующее зачатию, что ж, разве настоящий мужчина может пройти мимо такой возможности?
Плит улыбнулся Баренбойму.
— Ты пошел к ней домой! — воскликнул Баренбойм, и лицо его посерело. Рискнул миллиардным предприятием ради… ради…
Резко, так что лопнула тонкая цепочка, на которой она висела, он вырвал золотую сигару из рук Плита и швырнул в печь. Сигара описала блестящую дугу, пролетела сквозь тепловые экраны и попала в самый центр яркокрасного ада. Они увидели короткую вспышку — и сигара исчезла.
— Матушка!!! — заревел Плит. — Я убью тебя!
И он бросился на Баренбойма. Они столкнулись, а спустя секунду лазер прожег в теле Плита дымящуюся дыру.
Карев двигался как во сне, даже окружающий его воздух превратился в прозрачный липкий сироп. В момент, когда лазер поворачивался к нему, он перескочил через потрескивающий труп Плита и ударил Баренбойма кулаком, тяжелым как свинец. Выхватив фонарь, он посветил ему в глаза, вглядываясь в их зрачки, которые становились все меньше, как удаляющиеся черные миры, и легонько двинул вперед выключатель.
— Вилл! — донесся откуда-то издалека голос Афины. — Нет!
Он замер, и усилием воли взял себя в руки.
— Я не такой, как ты, — сказал он Баренбойму. Пройдя через лабораторию, он пошел к Афине, которая сидела на ступеньке, и сел рядом.
— Почему ты не сказала мне о Плите? — спросил он.
— Я никому не могла рассказать о той ночи. — Она схватила его за руку и прижалась к ней губами. — Я не знаю, что со мной произошло. Я чувствовала себя такой испачканной, Вилл. И должна была как-то оттолкнуть тебя от себя.
— Но ведь я бы все понял и смирился с этим.
Афина грустно усмехнулась, левое веко ее подрагивало.
— Правда, Вилл? Я не поверила тебе, когда ты говорил об этом новом средстве… Какие у нас были основания считать себя людьми настолько исключительными, чтобы и наша любовь была бессмертной?
— Мы не были к этому готовы, — сказал он. — Но теперь — да.
Глава 17
Афина охотно дала бы ему годичную отсрочку, но Карев решил, что они подождут два месяца. Была середина лета, и воды озера Оркней, видимые из окон отеля, имели цвет аметиста и пылали, как солнце.
Карев вынул из сумки пистолет для уколов и положил возле стопки книг, которые привез с собой, чтобы прочесть за время отпуска. Книги были традиционные, отпечатанные на бумаге, не потому, что переживали сейчас свой ренессанс, а потому, что давали большее чувство течения времени и его непрерывности. Он учился понимать отрезок времени, который пришелся на его долю, как неразрывно связанный со всем временем, а себя самого как частицу истории и природы. Ему по-прежнему не очень нравилось чтение, и он сомневался, что это занятие займет у него все грядущие годы, но сами книги он научился уважать. Это были первые бессмертные…
— Пойду поплаваю, пока еще можно показываться людям, — сказала Афина, разглядывая в зеркальной стене свое нагое тело. Фигура ее за прошедшие два месяца округлилась, но только он замечал первые признаки выпуклости, под которой находился развивающийся плод, ребенок, которого они решили воспитать.
— Ты выглядишь чудесно, — сказал он. — Можно даже не надевать купальника.
— Ты так думаешь, Вилл? — Она начала поворачиваться, но когда заметила пистолет для уколов, довольная улыбка исчезла с ее лица. — Уже? — спросила она.
— Да, — подтвердил он и кивнул головой.
— Хочешь, я останусь с тобой? — спросила Афина, подходя к нему.
— Нет, иди на пляж и прими побольше этого дорогого солнца. Я сейчас тоже приду. — Она хотела запротестовать, но он тотчас спросил:- Ты мне не веришь?
Она закрыла глаза для поцелуя, потом накинула на себя и завязала свободный халат и, не оглядываясь, вышла из комнаты. Там, где она только что стояла, кружились и танцевали в косых лучах солнца пылинки. Карев взял пистолет и некоторое время сидел, опираясь левой рукой о книги. Возможно, если бы он достаточно много читал, то смог бы писать и сам — когда-нибудь, через сколько-то лет. Если бы однажды он приложил перо к бумаге, то написал бы философию для бессмертных.
Самая большая ошибка — это ненасытность, желание иметь для себя все свое прошлое и будущее. Бессмертный должен смириться с фактом, что бесконечная жизнь — это бесконечное умирание очередных личностей, которые населяют его тело, постепенно изменяясь с течением времени.
Однако прежде всего бессмертие — это непрерывное рождение новых личностей. Бессмертный должен принять к сведению, что его «я» существует в определенной точке времени и умрет так же неизбежно, как те безмозглые, анонимные ракообразные, чьи хрупкие останки принадлежат вечности.
На мгновение теплая, светлая комната показалась ему холодной, а потом он понял, что больше не является тем самым Каревым, которым был три месяца назад, и он не жалел об этой перемене. Он не был отцом ребенка, которого носила Афина, но в некотором смысле должен был стать отцом всех будущих Каревых. Эта ответственность компенсировала отсутствие физического исполнения потребности отцовства, и ее должно было хватить ему, если бы когда-нибудь пути его и Афины разошлись.
Он взял пистолет, выстрелил его содержимое в запястье, которое окружила ледяная дымка, а потом спустился на пляж к жене, чтобы провести вместе с ней начало их долгого совместного отпуска.
