Андрей Щупов - Сонник Инверсанта
— Даже коллекционеры?
— Особенно коллекционеры. Они ведь коллекционируют не живопись, а ее стоимостный эквивалент. Объяви, к примеру, что все картины Ренуара — дешевка уличного мазилки, и его тут же повыбрасывают на улицу. Не веришь?
— Нет, конечно.
— Тогда слушай, — я судорожно вздохнул. — Однажды в Питер мои приятели привезли с пяток собственных этюдов и попытались продать их, выдав за ранние шедевры Шагала и Гогена. Мои друзья специально старались — битый месяц изучали технику великих мастеров, даже с красками что-то там химичили, стараясь уйти от современного акрила.
— Ну и что?
— Ничего. Картины у нас купили иностранцы. Парочка японцев и один толстый немец. Слышала бы ты, как они охали и ахали. Клянусь, в те минуты картины им безумно нравились. Они были ослеплены именами художников.
— А дальше?
— Дальше нас всех арестовали. Не сразу, конечно, а дня через два. И эти же иностранцы чуть было не топтали наши этюды, брызгали слюной и вообще вели себя крайне некрасиво. Кто-то знающий объяснил им, что именно они купили.
— Вот видишь, значит, есть все-таки знающие люди!
— Ничего подобного. Этот знающий разбирался в почерке мастеров, качестве холста и сорте красок, но могу с уверенностью сказать, что он ни черта не смыслил в искусстве. Дело в том, что в искусстве разбираются лишь сами художники. Им открыта тайна, понимаешь? А критики — они потому и критики, что художниками стать не сумели. Им просто ничего иного не остается, кроме как бранить и высмеивать.
— Значит, по-твоему, я тоже ничего не понимаю в искусстве? Я ведь не художник.
— Значит, тоже, — вздохнул я. — Если не понимаешь тайны, значит, ты аутсайдер.
— Да-а, на комплименты ты не очень силен… — Аня, похоже, была рассержена. — Надеюсь, за тот обман вас крепко наказали?
— Нет. Я ведь уже учился на психологическом, так что знал, как защищаться. Мы объяснили, что в рамках институтских исследований проводили эксперимент под названием «Эпилятивное внушение» или что-то в этом роде. Деньги мы, разумеется, иностранцам вернули, хотя картины у нас тоже отобрали.
— А ты, оказывается, жучок! — Ангелина склонила голову набок. С тех пор, как я загрузил ее своей рукописью, она то и дело рассматривала меня таким вот загадочным образом. Взгляд то ли фотографа, угадывающего выгодный ракурс, то ли древнего тевтонца, прикидывающего, куда же лучше вонзить копье. Самое смешное, что неуютно от этих мыслей мне не становилось. Я уже сказал: я пребывал в первой стадии влюбленности. Кроме того, когда опасности перехлестывают через край, страх понемногу проходит. С некоторых пор мне стало абсолютно все равно, с какой стороны и кто именно попытается взять меня на прицел. Хотелось бы, конечно, чтобы это была не она, однако и такой вариант я готов был принять с философской стойкостью. Не столь уж страшная вещь — быть отравленным или зарезанным столь очаровательным существом. По крайней мере, привлекательнее пули грубого мужлана из неизвестных мне служб.
Покончив с кофе, я помахал липкими руками и направился в ванную комнату. Ополоснувшись, взглянул на себя в зеркало, с умудренной грустью улыбнулся. Подобные улыбки у меня всегда получались, однако в этот раз что-то не сработало, и зеркальный прообраз не повторил предложенной мины. Испытывая судьбу, я еще раз улыбнулся, и с какой-то строптивой замедленностью губы у моего отражения все-таки расползлись. Между тем, выглядел он по-прежнему как-то не так. Оставалось некое несоответствие…
Я рискнул улыбнуться повторно и вновь подметил определенное отставание. Положительно, у здешнего мира с юмором дела обстояли неважно. Как и ворону, я показал зеркалу кулак, и этот жест отражение повторило с виртуозной стремительностью. Мне стало чуточку не по себе. Я поспешил выйти из ванной.
— Может, прогуляемся? — Ангелина бродила по комнатам, подбирая там и сям детали разбросанного туалета. — Заодно тебя переоденем. Ты у нас хоть и врач, а одет, прости меня, как-то не по сезону…
«Как-то не по сезону»… Я хмыкнул. Однако против прогулки возражать не стал. Мы и впрямь засиделись, застоялись и залежались.
— Прогулка — дело хорошее, но, видишь ли, определенные товарищи могут нам помешать.
— Ничего страшного, вызовем охрану, — буднично рассудила она.
Я прикусил язык. У девочки имелась собственная охрана? Это было интересно! Хотя, конечно, у нее же золотой папаша! При больших деньгах можно и впрямь обзавестись собственными карманными монстрами.
— Что ж, пойдем. — Я быстро натянул на себя свой мятый костюм, привычно взялся за ручку дипломата. Хотя зачем он мне? Пусть полежит здесь… Забросив в чрево чемоданчика раскиданные по полу рукописи, я задвинул его за мраморного цвета пианино. Не отказал себе и в удовольствии лишний раз подергать за ручки выдвижных ящичков стоящего рядом шкафа. Все здесь было на бесшумных колесиках и роликах, выезжало без скрипа и скрежета. Белье, бижутерия, какие-то женские упакованные в целлофан причиндалы и…
Меня словно током дернуло. С отвисшей челюстью я глядел на дно очередного ящичка и не находил в себе сил, чтобы задвинуть его обратно. Говорят, ужасы ужасны только ночью, днем все рассеивается, как дым. Но общепринятые правила снова дали трещину. Есть нечто подобное у наших компьютеров — программы-оболочки, что очеловечивают машинную суть, прикрывая черное поле привычными таблицами, окнами и мнемоническими картинками. Но если их убрать, экран уставится на вас черным непроглядным пятном. Но кто сказал, что наш световой, прикрытый голубизной неба день на деле не является такой же камуфляжной оболочкой? Надо только делать вид, что веришь. И не соваться в темные углы. А я сунулся — и увидел…
На дне ящичка, подложив руки под голову и разбросав в стороны ноги, лежал тот самый человечек, что уже не раз и не два встречался мне под покровом темноты. Лилипут ростом сантиметров в тридцать, вполне нормального телосложения, с щетиной на щеках и подбородке, обряженный все в ту же несусветную шинель. Жухлое лицо, нос ветерана-пропойцы, засаленные края рукавов. Если бы он спал или хотя бы изображал сон, я бы так не перепугался. Но человечек лежал с открытыми глазами! Более того — с явной ехидцей он внимательно следил за моими действиями!
Может, и не было в нем ничего страшного, но сам факт, что он оказался здесь, оказал на меня тягостное воздействие. Очень медленно, словно боясь потревожить лежащего, я задвинул ящичек на место. Кажется, губы мужичка в последний момент язвительно дрогнули, но я уже не смотрел на него. Отойдя от шкафа, нервно прошелся до стены и обратно. Теперь мне хотелось уйти из этой квартиры как можно скорее.
— Готов? — свежая и благоухающая, Ангелина появилась в дверях. Даже бессонная ночь пошла ей на пользу, — легкие тени под глазами делали девушку только привлекательнее. Я машинально взглянул на ее ноги, но той первой щемящей сладости не ощутил. Беда всех сытых состояний. Я не был сытым, но, видимо, в какой-то степени успел все же к ней привыкнуть.
— Кажется, ты говорила что-то об охране?
Ангелина продемонстрировала мне черный футляр, чем-то очень похожий на коробочку, что давали мне дюжие охранники.
— Тебе хочется, чтобы они наступали нам на пятки?
Я помотал головой.
— Ни в коем случае!
Она рассмеялась. Подойдя ближе, потрепала меня по волосам.
— Какой же ты смешной! Ничего… Если что, шепнем пару слов, и наши орлы прилетят в два счета.
Я не стал ее разубеждать и говорить, что на пару слов порой не находится нужных секунд. Рука моя мягко скользнула по ее бедру, и тотчас появилось ощущение, что я глажу прогревшуюся на солнце виолончель. Так или иначе, но одного прикосновения хватило, чтобы забыть о человечке в шкафу, об опасностях, карауливших нас на улице…
Глава 7 Гроза…
Лифтом мы не воспользовались намеренно. Точнее, Ангелина сделала к нему шаг, но я жестом указал на лестницу. Потому как лифт — это всего-навсего тесная клетушка, подвешенный на зыбком тросе гроб. Словом, ловушка — лучше не придумаешь! Как бы то ни было, но подобных мест нам следовало по возможности избегать. Как сказал некто древний и невезучий: «Мир — редкостная западня. Порой, чтобы выбраться из него, требуется потратить всю свою жизнь». Не слишком гладко, зато убедительно, ну, а западня в западне вряд ли могла показаться привлекательной.
Мне показалось, что этажом выше кто-то осторожно переступил с ноги на ногу. Я не подал виду, а Ангелина не заметила. «Хеклер-Кох» без того был у меня за поясом, — больше противопоставить уличным агрессорам мне было нечего. О кулаках же своих после одной из стычек в стольном граде Киеве я стал менее высокого мнения. Они могли пригодиться разве что в честной потасовке и при многочисленных джентльменских оговорках, вроде тех, что запрещают пускать в ход ноги, метать в глаза песок, применять кастеты, цепи и кирпичи. Увы, все эти правила годились для прошлых веков, нынешняя генерация жила по иным кодексам. Как говаривал мой любимый Лермонтов:
