Кристофер Фаулер - Бесноватые
Она вернулась в свою комнату в мотеле, — она поклялась, что никогда не будет снимать жилье, как Сэл: достаточно небольшого просчета, и бюджет этого не выдержит, но сейчас у нее нет выбора, она снова в бегах. Она смотрит на свое лицо в зеркале в ванной и понимает, что ее возьмут не в любой ресторан. Она всегда была миловидной, но взгляд ее теперь стал ожесточенным. Она уже не так легко относится к работе, как раньше, и это становится заметно. Начальство любит, чтобы «девочки» были свеженькими, неозабоченными. Она всегда успешно скрывала свои заботы за улыбкой, она с легкостью оставалась на ногах целый день, и работу свою она знает лучше, чем молодые, — ее клиенты всегда так ей и говорили. Если бы она работала в офисе, она бы уже давно сделала карьеру, но когда ты официантка, ты не можешь быть больше никем — только официанткой, и чем старше ты становишься, тем больше у начальства возникает подозрений, что тебя просто привлекает медицинская страховка.
Чаевые в «Уинни» были солидными, и ей нужно похожее место. Некоторое время она раздумывает, не наняться ли на две работы сразу, просто пока не вылезет из этой денежной ямы. Она может по утрам работать на аллее, потом перехватывать пару часов сна и, как и прежде, работать свои вечерние смены, или так: работать в одном ресторане, но брать двойную смену каждые три дня. Но для начала ей надо найти хотя бы одну работу, не говоря уже о двух, а в объявлениях ничего хорошего нет.
Первое же собеседование, на которое она идет, провальное: оно проходит в выкрашенном в темно-красный цвет задрипанном заведении, где подают ребрышки, оно забито подавленными эмигрантами, для которых английский — не родной язык, а страшный управляющий по имени Этель предупреждает ее, что они не терпят бездельников. Следующее собеседование, которое она проходит там же, — столовка, располагающаяся за расписанной граффити автобусной стоянкой, населенная ископаемыми, питающимися подаянием в виде старого кофе. Чтобы войти и выйти из здания, надо пройти по темной неосвещенной стоянке. Учитывая, что ее преследователь может ожидать где-нибудь поблизости, это не стоит риска.
Наконец, она получает достойное место в «Аманде» — заведении, под завязку нагруженном десертами, — в небезопасном, но, к счастью, хорошо освещенном районе в центре города, где дети валяют дурака на огороженных металлической сеткой для курятников баскетбольных площадках, покуривая и постоянно курсируя от одной компании к другой. Молли восхищают десерты в «Аманде». Они стоят в высоком стеклянном шкафу, залитом неоновым светом оттенка перечной мяты, и кажутся выполненными из каких-то неземных ингредиентов. Желе здесь таких цветов, от которых слезятся глаза, таких оттенков нет ни в природе, ни за ее пределами, сливки настолько белые, что похожи на пластиковую краску, а тыквенный пирог как будто сделан из оранжевой набивки для диванов.
Но, черт возьми, это же работа, и другие девочки, кажется, нормальные, разве что немного отстраненные. Они испуганы, она это видит — они боятся притормозить, потому что тогда они остановятся, подобно механическим игрушкам, у которых кончился завод. Плохо то, что у нее поздняя смена — до двух часов ночи, а после этого надо накинуть полчаса на уборку, но люди, работающие в обслуживании, выбирать не привыкли, и вообще, ночные посетители не так уж разборчивы в еде.
Мотель, в котором она живет, пахнет сыростью и быстрым сексом. В нем есть мерзкий бассейн, боязливый уборщик-мексиканец и странный клерк на входе, который так тщательно изучает комиксы, как будто их написал Диккенс. Она возвращается из «Аманды» слишком уставшей, чтобы стирать форменное платье, но это все равно надо делать — иначе платье вовремя не высохнет. Чаевые там меньше, потому что десерты дешевле, и это неудивительно, учитывая, какой у них вкус. Амандой звали первую хозяйку заведения, но ресторан ее угробил, и теперь заведение продолжает работать благодаря остаткам персонала — у них всех уже плохая кожа и мрачный вид, как у наркокурьеров.
В те минуты, когда работы бывает чуть поменьше, Молли смотрит через зеркальное окно на продуваемую ветром, пустынную улицу и удивляется, как дошла до такой жизни. У нее нет ни настоящих друзей, ни кого-нибудь, чтобы обменяться неформальной шуткой, ни верного любовника, который только и ждет, чтобы сказать, что все будет хорошо. А в плохие вечера, когда дождь пригибает навесы из красного пластика и в кафе никого нет, она спрашивает себя, сколько сможет продержаться так, делая вид, что все отлично, сколько времени пройдет, прежде чем ее дежурный оптимизм и многообещающая улыбка дадут трещину и отомрут под грузом такой жизни.
Но стоит только начать так думать, и пиши пропало. Поэтому она прикрывает оставшиеся на запястье ожоги от кофейника, и даже с самыми неприветливыми клиентами заботлива. Она работает на автопилоте до самого конца недели, и однажды в дождливый воскресный вечер она даже не замечает, что он вернулся, тот преследователь вернулся и втиснулся в закуток в конце ее секции прямо перед самым закрытием ресторана.
Свет над алыми сиденьями тусклый, поэтому, когда она осознает, что это его лицо, — у нее шок. Он выглядит ужасно, как будто не спал целый месяц. Он похож на маньяка, которого преследует мысль о совершенных преступлениях. Волосы его давно не стрижены, он отрастил усы, которые его старят, и она знает, что не может попросить Розмари, вторую официантку, принять его заказ, потому что ее половина пуста и Розмари выскользнула на улицу покурить.
Теда, повара, нигде не видно. Никто ей не поможет. Она роняет меню на его стол и прихлопывает рукой, затем проверяет, уходя, что ее именной значок на месте. Но ей же надо вернуться и принять заказ, потому что в этом состоит работа, и именно это она и делает. И он говорит:
— Молли, я тебя повсюду искал. Ты единственная, кто может мне помочь. Пожалуйста, не уходи, я не сделаю ничего плохого.
Она хочет уйти, но вынуждена остановиться и спросить:
— Зачем вы подводите меня под увольнение? — Она держит кофейник прямо над ним, готовая швырнуть его в лицо посетителю, если тот двинется хоть на дюйм в ее сторону.
— Ты слишком необычна, чтобы работать в столовках, — говорит он, глядя ей в глаза. — Такие большие голубые глаза, как у ангела. Ты хорошая женщина, Молли. Знаешь, как мне трудно отпускать тебя? В первый раз, когда я тебя увидел, я знал, что ты можешь спасти меня от себя самого, остановить меня, не дать мне причинять другим зло.
— Вы сумасшедший, мистер, — говорит она ему. — Я даже себя-то спасти не могу.
— Молли… — тянет он к ней руку.
— Не называйте меня по имени, и если вы хотя бы шевельнете мускулом, клянусь Богом, я вылью на вас кипящий кофе, — предупреждает она. — А теперь вы можете либо поужинать и уйти, либо просто уйти, и я не собираюсь слушать всю эту вашу чушь ни при каких условиях.
Рука ее трясется, и она не уверена в том, что еще долго сможет удерживать стальной кофейник на вытянутой руке.
— Яблочный пирог и кофе, — говорит он ей совершенно нормально, как любой другой клиент. — Никаких проблем со мной не будет.
Она уходит к буфету и отрезает кусок пирога, на всякий случай припрятав нож в кармане передника, но он держит слово. Он ест кротко, как наказанный ребенок, и оставляет на столе двадцатидолларовую купюру, даже не попросив чек. Он забирает плащ и исчезает так быстро, что она даже не успевает увидеть, в каком направлении он удалился.
Ее смена заканчивается через пять минут, и сегодня у нее нет никакой дополнительной работы, потому что они успели убраться и зарядиться на завтра, пока ресторан был пуст. Снаружи идет такой дождь, что можно топить крыс. Через дорогу тянется испещренная точками желтая лужа — там, куда выходят водосточные трубы. Ни машин, ни людей — как будто декорация для фильма, просто выходи и говори свою реплику. Она подумывает о том, чтобы попросить Теда проводить ее до машины, но ей не хочется, чтобы кто-нибудь думал, что что-то не в порядке. Поэтому она говорит, что сама закроет ресторан на ночь, и ждет, пока остальные натянут куртки на головы и отправятся под ливень. Она гасит свет и смотрит наружу, но там ничего не происходит. Наконец ожидание начинает действовать ей на нервы, поэтому она выуживает ключи и запирает за собой входную дверь. От навеса до стоянки не больше пары сотен метров, но ей приходится выбирать дорогу, потому что некоторые участки разбитого асфальта затоплены и ее холщовые кроссовки промокнут.
Она обдумывает, не пройти ли к своему взятому на прокат «Датсуну» по перешейку, тянущемуся через воду, и уже держит ключи от машины наготове, когда до нее доходит, что он сидит в машине. Фары автомобиля включаются, когда он подъезжает к ней, распахивает пассажирскую дверь и падает поперек сидений, чтобы втащить ее внутрь, но она реагирует быстро и влепляет ему пощечину. Впрочем, она все-таки не ожидала, что на ее носу окажется салфетка, и поэтому при вздохе удивления в ее легкие попадает хлороформ. Вся штука заключается в том, чтобы не впустить его через нос, как это делают в фильмах, но теперь уже поздно — потому что у нее уже зажато все на свете, и она знает, что теряет сознание. Он убьет ее, выбросит ее тело в канаву, тупо соображает она, а это совсем не то, что она планировала в жизни.
