Кир Булычев - Глубокоуважаемый микроб (сборник)
– Остался пустяк, – сказал третий Белосельский. – Что будем делать с Дусями?
Два сапога пара
– Ты, Саша, – сказал Лев Христофорович Минц, – пытаешься добиться невозможного в пределах законов физики. Это бесперспективно.
– Не знаю. – Саша Грубин загнал длинные пальцы в лохматую шевелюру. – Но я верю в упорство.
– В упорство жука, который срывается со стекла, но снова и снова ползет вверх. А куда – не знает.
С этими словами Лев Христофорович осторожно подобрал со стекла черного усталого жучка и выкинул его в форточку.
– По законам физики, Саша, вечный двигатель невозможен.
– Знаю, – согласился Грубин. – Но прошлая модель три дня крутилась.
Минц задохнулся от возмущения. Спорить с Сашей Грубиным он считал своим долгом, но тут не выдержал.
Резким движением профессор схватил со стола лежавший там белый шар сантиметров шести в диаметре и запустил им в Грубина. Тот успел выставить вперед руки, но шар скользнул по ним и покатился в угол комнаты. Совершенно беззвучно.
– Что это еще такое? – спросил Грубин.
– А ты подними, не укусит.
– У вас никогда не знаешь, что укусит, а что нет, – сказал Саша и подобрал скользкий упругий шар.
– Что скажешь? – спросил Минц.
– Не знаю, – признался Грубин. – Мячик какой-то.
– Не мячик, а нарушение физического закона, – сказал Минц. – Не понравился мне закон, вот я его и нарушил. Но не так, как ты. Не в лоб.
– Расскажите, – попросил Грубин, понимая, что присутствует при рождении нового направления в науке.
– Ты присутствуешь, – как всегда, Минц угадал ход мыслей Грубина, – при рождении нового направления в науке. Пришел ко мне на днях Спиркин. Знаешь Спиркина?
– Нет.
– Директор нашего гастронома. Достойный человек, болеет за свое дело. Пожаловался на упаковку. Просто слезы на глазах. Присылают с фабрики молоко, кефир и прочие текучие продукты, а пакеты ненадежные. Течет молоко по полу, проливается кефир и ряженка. Жалуются покупатели, а толку нету. Что, говорит, делать?
– Это молоко! – воскликнул Грубин. – Молоко в новой упаковке. Я понял! Тонкий пластик, почти невидим.
Минц глубоко вздохнул и застучал кончиками пальцев по подоконнику, что было у него выражением крайней досады.
– Ах, Грубин, Грубин! – сказал он. – Я говорю, доказываю, убеждаю, наконец, что изменил закон природы, сломал константу! А ты мне – пластиковое покрытие, пластиковое покрытие. Да если бы я сделал пластиковое покрытие, то завод-изготовитель наверняка бы не нашел нужного пластика, а нашел бы – так нарушил бы технологию. Нет, спасти магазин от проливания жидких продуктов я мог только путем революции в физике. Иного пути нет. Гляди.
Минц взял со стола другой шар, кинул в пустую кастрюльку, достал толстую иглу и проколол оболочку шара. Шар исчез, а кастрюлька оказалась на треть наполненной молоком.
– Вот и все, – сказал профессор. – Вот и все.
– Погодите, погодите, – сказал Грубин. – Как же так?
Он взял кастрюльку, поболтал ею, чтобы посмотреть, где оболочка. Оболочки не было видно. Грубин перелил молоко в стакан, снова заглянул в кастрюлю. Кастрюля была пуста.
– Ничего не понимаю, – сказал Грубин. – Неужели оболочка пакета такая тонкая?
– Вот именно! – Минц расхохотался, как фокусник, которому удалось одурачить скептически настроенную аудиторию. – Где оболочка? Ищешь? Ищи. До вечера будешь искать, потому что твой мозг движется по проторенным путям.
– Но если нет оболочки, то как.
– Вот именно – нет оболочки! И не надо оболочки! Измени константу – и не надо оболочки.
– Какую еще константу?
– Поверхностное натяжение жидкости! Это просто и потому.
– Потому гениально, – тихо ответил Грубин.
– Именно поверхностное натяжение заставляет воду собираться в капли, когда она падает с небес на землю. Оно позволяет водомеркам бегать по реке.
Грубин глядел на Льва Христофоровича и поражался. В самом деле, тысячи умных людей обдумывали, как запаковать молоко. Пропитывали бумагу воском, изготовляли консервные банки и бутылки разного размера и формы. И никому не пришло в голову, что можно вообще обойтись без тяжелой, ненадежной и грубой тары. Какие перспективы открываются перед народным хозяйством!
– Ну, как тебе понравилась моя идея?
– Замечательно! – ответил Грубин. – Удивительно, как и все, к чему вы прикасаетесь. Вы просто Мидас! Прикоснулся – получилось золото.
– Да? – Минц был явно польщен. Он был не чужд человеческих слабостей. – Мидас – это слишком. Мидас – фигура отрицательная. Он не думал о человечестве, он думал только о себе. В этом наше принципиальное различие. Но стоит крикнуть.
Грубин внутренне содрогнулся. Он был готов поверить в любую неожиданность, в любой изгиб мысли профессора. А так как у Грубина было хорошо развито воображение, то он сразу представил себе страшную картину: профессор Минц решает пожертвовать собой, чтобы увеличить золотой запас нашей страны. И вот все, чего он коснется, превращается в золото. Сотрудники Министерства финансов стоят рядом и подают профессору небольшие слитки свинца или олова, профессор усталым жестом дотрагивается до них, и слитки, теперь уже золотые, тут же опечатывают и увозят на бронеавтомобилях в соответствующие кладовые. Профессор шатается от усталости и недоедания. И никто не может помочь ему. Никто не может придумать, как его накормить и напоить. Последним движением профессор дотягивается до бронеавтомобиля. Бронеавтомобиль вспыхивает золотым сиянием, оседает, потому что рессоры не выдерживают его веса, а рядом с бронеавтомобилем падает, выполнив свой долг перед Родиной, Лев Христофорович Минц.
– Ты о чем-то задумался, Саша? – спросил Лев Христофорович.
– Нет, – спохватился Грубин и постарался согнать с лица грусть. – Я думал о трагедии царя Мидаса.
– Тогда в дорогу, – сказал Минц.
– В какую дорогу?
– Нельзя же останавливаться на достигнутом. Если в моих силах изменить поверхностное натяжение воды, то мы должны испробовать иные возможности этого изобретения.
Профессор натянул стоявшие в углу резиновые сапоги, затем схватил со стеллажа пробирку, покапал из нее на тряпку, протер тряпкой швы сапог и направился к выходу.
Поздняя холодная весна стояла на улице. Дул пронзительный ветер, в тенистых уголках двора еще таился серый снег. На закраинах луж хрустел ледок. Минц остановился, поежившись. Грубин, догнав его, накинул ему на плечи пальто.
– Спасибо, – сказал Минц. – Ты понимаешь, куда и зачем я пошел?
– Нет еще, – сказал Грубин.
– Любое изобретение должно быть развито до пределов. Упаковка молока – лишь один из аспектов применения моего нового открытия. Причем это не самый важный аспект. Я увеличиваю тысячекратно поверхностное натяжение химическим методом. На молекулярном уровне. Состав, изобретенный мною, реагирует с молекулами жидкости и упрочивает их связи. Следовательно, мы можем обрабатывать им не только саму жидкость, но и предметы, которые с этой жидкостью будут соприкасаться. Ясно?
– Не очень.
– Я обрабатываю сапоги, и в тех местах, где они соприкасаются с водой, получается зона повышенного поверхностного натяжения. Гляди!
Минц шагнул к луже и смело вступил в нее. Вода в луже чуть прогнулась, но выдержала вес профессора. Он медленно и спокойно пересек лужу, не замочив сапог.
– А что будет дальше? – спросил гордый изобретатель, остановившись по ту сторону лужи. – Дальше мы обрабатываем своим составом шины автомобилей! И решена проблема мостов и переправ! Что ты на это скажешь?
Грубин ничего не сказал. Он любовался профессором, который резко повернулся и суворовским шагом, не обращая внимания на лужи, направился к воротам. Он быстро шагал к реке Гусь, а Грубин спешил за ним, обегая лужи.
По реке Гусь шел лед. Льдины плыли торжественно и неспешно, от реки веяло весенним свежим холодком.
– Лев Христофорович! – взмолился Грубин. – Не надо!
– Почему не надо? Я, как исследователь, должен сам сначала все испытать.
– Пускай этим займутся специальные люди, – возразил Грубин, придерживая профессора за локоть, чтобы он не бросился в ледяную опасную воду. – Пловцы, мастера спорта. А вдруг ваш состав кончится на середине реки? Вы ведь даже плавать не умеете.
– Я не собираюсь плавать! – возразил Минц. – Я собираюсь ходить по воде яко посуху.
– Я все-таки возражаю. Вы можете простудиться. Глядите, какой ветер!
Минц как будто только сейчас сообразил, что и в самом деле холодно. Он заколебался. И неизвестно, чем бы кончился этот спор, если бы острый взгляд профессора не уловил движения на маленьком островке посреди реки.
– Глядите, – сказал он. – Какая трагедия!
На островке, испуганно поджимая хвостик и лапы, в ужасе глядя на плывущие неподалеку льдины, сидел заяц. Вода поднималась, и ясно было, что бедняге долго не продержаться.
– Мы не можем ему помочь, – сказал Грубин и почувствовал, сколь неубедительны его слова.
