Аркадий и Борис Стругацкие - Возвращение
– Потому что как бы я мог пойти в такую экспедицию, если б был женат?
Подошел океанский охотник Джонсон, который три года назад был строителем и сейчас взял на себя руководство работами, покивал одобрительно, погладил Кондратьева по спине, сказал: «О, вери, вер-ри гуд!» – и ушел.
– Тогда почему вы, Сергей Иванович, такой нелюдимый? Почему вы так боитесь женщин?
– Что? – Кондратьев перестал работать. – То есть как это – боюсь? Откуда это, собственно, следует?
«А ведь и вправду боюсь, – подумал он. – Вот ее боюсь. Все время привязывается и вышучивает. И все вокруг хохочут, а она нет. Только смотрит странными глазами».
– Дайте-ка насадку, – сказал он, сдвинув брови до упора. – Нет, не эту. На малую мощность. Спасибо.
– Я, наверное, неудачно выразилась, – сказала Ирина тихо. – Конечно, не боитесь. Просто сторонитесь. Я думала, может быть тогда, в своем веке…
– Нет, – сказал он.
Она и говорила как-то странно.
– Сегодня вечером будем танцевать, – быстро сказала она. – Вы придете?
– Я же не умею, Ирина.
– Вот и хорошо, – сказала Ирина. – Это самое интересное.
Кондратьев промолчал, и до конца работы они больше не разговаривали.
Работа была закончена к вечеру. Затем было много шума и смеха, много плеска в бассейне и в ванных, и все сошлись в столовой, чистые, розовые, томные и зверски голодные. Ели много и вкусно, пили еще больше – вино и ананасный сок главным образом, затем стали танцевать. Ирина сразу вцепилась в Кондратьева и долго мучила его, показывая, с какой ноги надо выступать под левый ритм и почему нельзя делать шаг назад при правом ритме. Кондратьев никак не мог разобраться, что такое правый и левый ритмы, вспотел, рассердился и, крепко взяв Ирину за руку, вывел ее из толпы танцующих в коридор.
– Будет с меня.
– Еще немножко, – просительно сказала Ирина.
– Нет. У меня уже бока болят от толчков. А что я ног сегодня отдавил – счету нет…
Он повел ее по коридору, бессознательно прижимая ее руку к себе. Она молча шла за ним. Потом он вдруг остановился и нервно рассмеялся.
– Куда это я вас веду? – сказал он, глядя в сторону. – Идите, идите, танцуйте.
– А вы?
– А я… это… Да что я, пойду к старичкам, сыграю в го.[4]
Они остановились посреди коридора. Из раскрытых дверей доносились звуки хориолы, кто-то пел сильным, свободным голосом:
Deep blue sea, baby, deep blue sea,
Deep blue sea, baby, deep blue sea.
Deep blue sea, baby, deep blue sea…
Hit was Willy, who got drowned in the deep blue sea…[5]
– Джонсон поет, – тихо сказала Ирина. – Красиво поет Джонсон.
– Да, красиво, – согласился Кондратьев. – Но вы тоже красиво поете.
– Да? А где вы слыхали меня?
– Ну господи, да хотя бы месяц назад, когда ребята с комбината приходили в последний раз.
– И вы слушали?
– Я всегда слушаю, – уклончиво сказал Кондратьев. – Встану у себя в дверях и слушаю.
Она засмеялась:
– Если бы мы знали, мы обязательно…
– Что?
– Ничего.
Кондратьев насупился. Затем он встрепенулся и с изумлением осмотрелся. Да полно, он ли это? Стоит в коридоре, не зная, куда идти, не желая никуда идти, чего-то ожидая, что-то предчувствуя, чему-то странно радуясь… Наваждение. Колдовство. Эта синеглазая тощая девчонка. Праправнучка. Если бы у него были дети, это могла бы быть его собственная праправнучка.
Мимо пробежала юноша и девушка, оглянулись на них, подмигнули и скрылись в открытых дверях. Из дверей сейчас же донесся взрыв многоголосого хохота. Ирина словно очнулась.
– Пойдемте, – сказала она.
Кондратьев не спросил куда. Он просто пошел. И они пришли на «ловерс дайм». И сели в кресла под пахучей смолистой сосной. И над ними замигала мягко слабая газосветная лампа.
– Сергей Иванович, – сказала Ирина, – давайте помечтаем.
– В мои-то годы… – печально отозвался Кондратьев.
– Ага, в ваши. Очень интересно, о чем в ваши годы мечтают?
Положительно, никогда за свою жизнь Кондратьев не вел таких разговоров. Он удивился. Он до того удивился, что серьезно ответил:
– Я мечтаю добыть Моби Дика. Белого кашалота.
– Разве бывают белые кашалоты?
– Бывают. Должны быть. Я добуду белого кашалота и… это…
– Что?
– И все. Тогда моя мечта исполнится.
Ирина подумала. Затем сказала решительно:
– Нет. Это не мечта.
– Почему не мечта? Мечта.
– Не мечта.
– Ну, мне-то лучше знать…
– Нет. Это… Цель работы, что ли… Не знаю. Вот если бы белых кашалотов не существовало, тогда это была бы мечта.
– Но они существуют.
– В том-то и дело.
Она смотрела на лампу, и глаза ее вспыхивали и гасли.
– А раньше… Сто лет назад какая была у вас мечта? Большая мечта, понимаете?
Он стал добросовестно вспоминать.
– Было всякое. Но теперь это неважно. Мечтал… Мы все мечтали достигнуть звезд…
– Теперь это уже сделано.
– Да. Мечтали, чтобы всем на земле было хорошо.
– Это невозможно…
– Нет, это тоже сделано. Так, как мы тогда мечтали. Чтобы все на Планете не заботились о еде и о крыше и не боялись, что у них отнимут…
– Но ведь это так мало!..
– Но это было страшно трудно, Ирина. Вы тут и представить себе не можете, как это много – хлеб и безопасность…
– Да, да, я знаю. Но теперь это история. Мы помним об этом, но зедь все это уже сделано, правда?
– Правда.
– Вот я и спрашиваю: какая теперь у вас большая мечта?
Кондратьев стал думать и вдруг с изумлением и ужасом обнаружил, что у него нет большой мечты. Тогда, в начале XXI века он знал: он был коммунистом и, как миллиарды других коммунистов, мечтал об освобождении человечества от забот о куске хлеба, о предоставлении всем людям возможности творческой работы. Но это было тогда, сто лет назад. Он так и остался с теми идеалами, а сейчас, когда все это уже сделано, о чем он может еще мечтать?
Сто лет назад… Тогда он был каплей в могучем потоке, зародившемся некогда в тесноте эмигрантских квартир и в застуженных залах экспроприированных дворцов, и поток этот увлекал человечество в неизведанное, ослепительно сияющее будущее. А сейчас это будущее наступило, могучий поток разлился в океан, и волны океана, залив всю планету, катились к отдаленным звездам. Сейчас больше нет некоммунистов. Все десять миллиардов – коммунисты. «Милые мои десять миллиардов… Но у них уже другие цели. Прежняя цель коммуниста – изобилие и душевная и физическая красота – перестала быть целью. Теперь это реальность. Трамплин для нового, гигантского броска вперед. Куда? И где мое место среди десяти миллиардов?»
Он думал долго, вздыхал и поглядывал на Ирину. Ирина молча смотрела на него странными глазами, такими странными и чудными, что Сергей Иванович совсем потерял нить разговора.
– Что же это, Ирина, – произнес он наконец. – Что же, мне теперь и мечтать не о чем?
– Не знаю, – сказала Ирина.
Они смотрели друг на друга – глаза в глаза. Господи, подумал Кондратьев с тоской. Вот взять ее тихонько за руку и погладить тонкие пальцы. И прижаться щекой…
– Сергей Иванович, – сказала Ирина тихо, – мы хорошие люди?
– Очень.
– Вам нравится здесь?
– Да. Очень.
– И вам не одиноко?
– Нет, что вы, Иринка…
Это «Иринка» получилось у него как-то само собой.
– Мне очень хорошо. И Моби Дик… Мне это очень нравится, Иринка, – Моби Дик. Пусть сначала Моби Дик, а потом видно будет.
– Жаль.
– Ну, что делать. Не великой я мечты человек. Моя звезда – близкая звезда.
Ирина усмехнулась и покачала головой. Она сказала:
– Я не об этом. Я думала, вы одинокий… Я думала, вам тяжело одному… Я люблю вас.
Утром звено субмарин Кондратьева подняли по тревоге. С дежурного вертолета Океанской охраны сообщили, что в стаде кашалотов, идущем на кальмарное пастбище, произошла драка между старым самцом – вожаком стада и одинцом-пиратом. Кашалоты ходят стадами до тридцати голов, старый опытный самец-вожак и старые и молодые самки. Вожак не подпускает других самцов к стаду и изгоняет молодых, а иногда и убивает их, но время от времени стадо подвергается нападению злющего одинца, которого Океанская охрана называет пиратом. Тогда происходит бой. Океанская охрана всегда старается помочь вожаку. Прежде всего потому, что вожак, как правило, приручен и водит стадо по привычным и известным трассам – к специально организованным пастбищам кальмаров и подальше от трасс миграций усатых китов. Известны случаи, когда одинец, которому удавалось отделить от стада нескольких самок, вел их прямо в районы китового молодняка и устраивал там кровавую бойню.
Летчик вертолета атаковал одинца, но вертолет так сильно трепало и противники находились так близко друг от друга, что он расстрелял весь боезапас и попал анестезирующей бомбой только один раз – и не в пирата, а в вожака. Оглушенный вожак перестал сопротивляться. Одинец быстро добил его, ловко отделил от стада молодых самок и погнал их на юг, в район планктонных полей, где благоденствовали молочные, только что ощенившиеся матки. Вдогонку пирату были брошены два звена субмарин охраны, и еще одно звено готовилось встретить его на дальних подступах к району щена.
