СССР 2061 - СССР-2061. Том 9
А вот у Жорпетровича получается. Он может смотреть в глаза долго-долго, иногда даже не мигает и кажется, что заснул. Дядя Андрей говорит, что это потому, что Жорпетрович военный. Причем не солдат, а офицер и большой офицер. Я даже видела у него в комнате мундир с медалями.
— Жорпетрович, — спросила я тогда. — А как вы эти медали получили? Жорпетрович посмотрел на меня долго-долго и сказал:
— Так же, как получают все медали. За работу.
— За какую? — спросила я.
Он подумал, потер рукой щеку там, где у него большой-большой шрам и ответил:
— За хорошую.
— А вот эта медаль за какую из работ? — ткнула я пальцем в самую большую, звезду со множеством лучиков и портретом какого-то дяди в середине.
Жорпетрович улыбнулся. Когда он улыбается, шрам становится похож на молнию, как у мальчика в старой детской книжке, все время забываю ее название. Только он не на лбу, а на щеке. Я как-то спросила у Жорпетровича, читал ли он ту книжку про мальчика. А Жорпетрович хитро прищурился и сказал, что он и есть тот мальчик. А шрам просто переполз. Обманывал, конечно – но я сделала вид, что поверила. Взрослым очень нравится, когда делаешь вид, что веришь им.
— Это, Сашк, не медаль, а орден, — сказал он.
— А за какую работу?
— Ой, Сашк… пусть такой работы ни у кого больше не будет… - вдруг почему-то грустно ответил он.
Не понимаю взрослых. Разве это плохая работа, за которую медали дают? Вот у мамы есть три медали за картины. Я, правда, не понимаю, почему именно за эти – ведь у мамы много-много таких же, с деревьями и озером, но наверное, тем, кто дает медали, лучше знать. Я бы тоже хотела иметь медаль. Они красивые и звенят, когда их мелко-мелко трясешь. Бум!
Динозавтр снова тыкается, совсем рядом с моей головой. Глупый. Знает ведь, что не получится пробить – вот и бьет не сильно. А поговорить с ним не получается – не слышно ничего.
А потом дядя Андрей сказал, что Жорпетрович военный, за это у него и медали все. А я спросила у дядя Андрея, а разве на Марсе война, что Жорпетрович тут работает. А дядя Андрей ответил, что нет – но Жорпетрович умеет людей организовывовывать. И поэтому он здесь. Вот. Интересно.
Ну так вот, про маму-то я вам так и не рассказала. У меня всегда так – начну про одно, а потом как-то перескакиваю на другое, потом еще на другое, потом еще и еще… а потом и вообще забываю, о чем говорила. Папа говорит, что мне в школе будет сложно, потому что там надо будет рассказывать о чем-то одном.
Ну и ладно, в школе и научусь. Ведь для чего же еще нужна школа как не для того, чтобы учить.
Значит, присела мама на корточки, попыталась посмотреть мне в глаза и сказала:
— Сашка… Не буду говорить, что ты уже взрослая. Потому что это не так. Не буду говорить и что ты еще ребенок – потому что тебе это не понравится…
Да нет, почему же. Это зависит от того, как говорят, что я ребенок. Когда это говорят, вроде «нуууу….ты же еще ребенок, ничего не понимаешь, ничего не можешь, не умеешь» – конечно, мне это не нравится. А кому это понравится? Вот скажи им «нуууу…вы же уже взрослые, о чем с вами говорить, вы ничего не понимаете, забыли и разучились» – ведь им же тоже не понравится. Взрослые очень любят сказку о мальчике… я плохо запоминаю названия книжек и имена героев – много очень читаю, по три-четыре за день, из головы сразу вылетает… про мальчика, который умел летать и никогда не взрослел. Наверное, они все завидуют этому мальчику. А вот всем моим друзьям эта книжка не понравилась. Точнее, она была все равно. Может потому, что мы еще не взрослые.
— Но видишь ли, Сашка, — продолжила мама. — Ты очень нужна папе в работе. Я не совсем уверена, что он прав – но рассказывает он это очень убедительно.
Папа тогда стоял за маминой спиной, кивал и хитро мне подмигивал. Ну я и согласилась. Ну а что? Я люблю, когда мы вместе с папой. И когда с мамой люблю тоже. Но у мамы на Земле я все знаю – а вот у папы на Марсе я не была никогда.
Меня положили в какую-то стеклянную ванну, сказали закрыть глаза – и я увижу сон. Обманули, не было сна. Папа потом сказал, что, наверное, я просто забыла его – не, я никогда не забываю сны. Это только взрослые забывают. Или когда они не видели сон, они обманывают себя, говоря, что он был – только они забыли. Взрослые очень любят обманывать – только обычно сами себя.
Вот так я и стала помогать папе здесь. Недолго, конечно, до осени. А потом папа полетит домой в отпуск и заберет меня и дядю Андрея с собой. Мне надо будет в школу поступить, а дяде Андрею – в восьмой класс перейти.
С мамой у нас каждые утро и вечер видеозвонки. Она сначала очень беспокоилась за меня, а потом перестала. Или сделал вид, что перестала.
Мне здесь нравится. Правда, немного скучно. Хотя мне и дома бывало скучно. Так что можно сказать, что я на Марсе как дома.
Папа случайно понял, что я могу ему помочь, когда как-то приехал в отпуск. Он тогда как раз привез маме букет ромашек – первых, которые они вырастили на Марсе. Нет, конечно, не на самой планете, а под куполом, но, как сказал папа «тем не менее».
Вообще, лепестки у ромашек надо отрывать, так по правилам. Но это для земных ромашек. А это марсианские. Редкие. Может быть даже единственные на земле. Поэтому я не отрывала их, а просто осторожно касалась пальцем. Как бы понарошку отрывала.
Я не знаю, что значит «любит-не любит». Точнее, мне про это рассказывали, но как-то мне это совсем неинтересно. Поэтому я решила, что в моем гадании «любит-не любит» означает, исполнится загаданное желание или нет. И вот представляете – я загадывала, загадывала желания – а эти марсианские ромашки мне все говорили, что желания не исполнятся. Все время! Мне стало обидно и я подошла к папе:
— Папа, папа… — подергала я его за рукав. — Это плохие ромашки. Он удивился.
— Почему, Сашка? Пахнут плохо или цвет не такой?
— Не радуют, — сказала мама и они с папой рассмеялись. Я знаю, что это такое. Это значит, что мама сейчас напомнила папе какую-то смешную историю… аниктот, вот. Папа ее тоже вспомнил и они посмеялись. Мне не обидно. Мама как-то пыталась рассказать мне эти аниктоты, но я не поняла. Наверное, потом пойму, когда взрослой стану. Не страшно.
— Папа, они несчастливые.
— В смысле несчастливые?
— Ни одно желание не исполнится. Смотри, как их много – а ни одно не исполнится.
Папа задумался, а потом подошел к букету и стал внимательно рассматривать его. Рассматривал долго-долго, потом даже взял у мамы карандаш и бумажку и стал лепестки считать.
А потом стал куда-то звонить. Я хотела сесть к папе на колени, а мама сказала – «Тсссссс, папа сейчас с Марсом будет разговаривать».
— Матвей, — сказал папа кому-то. — Матвей, пошли кого-нибудь в пятую оранжерею посчитать лепестки у ромашек.
— Посчитать что? У кого? — голос у кого-то был хриплый-хриплый. Или это просто помехи, такое бывает, когда звонишь далеко-далеко, в Антарктиду или под море.
— Лепестки у ромашек, — ответил папа.
— Павел Сергеевич… вы что?
— Матвей, пошли кого-нибудь, пожалуйста.
Потом на том конце – на Марсе, значит – долго молчали, и наконец ответили:
— Павел Сергеевич, значит так…Всего десять тысяч четыреста шестнадцать корзинок и…
— Среди них нет нечетных, — задумчиво перебил папа.
— Нет, — ответили ему.
В следующий свой приезд папа привез мне еловую веточку с шишкой и улитку. С веточкой и шишкой все было правильно, а вот если пустить улитку ползти по руке, то потом рука будет пахнуть как будто зубной пастой вымазали.
Оказывается, у папы в лаборатории улитки никогда по рукам не ползали – только по специальному стеклу. И лепестки там не считали. Там вообще не знают ничего, что дети знают. Точнее нет, когда-то они же тоже были детьми и знали – а вот теперь забыли.
И папа попросил меня помочь ему. Ему нужно было, чтобы я делала тут все то же, что и на Земле делаю – играла, рассматривала, ловила. Главное – чтобы цветы не срывала. А я и не срываю, мне и так все хорошо видно и удобно.
А потом я папе говорю, если что-то где-то совсем не так, как на Земле. Вот как сейчас, с божьей коровкой. Я папе уже помогла с дождевым червяком – папин червяк, когда его трогаешь пальцем, не извивается, а становится прямой, как палка. А так делают совсем-совсем другие гусеницы! И с анютиными глазками помогла, и с львиным зевом, и с…много с чем, всего уже и не вспомню.
А потом папа о чем-то поговорил с людьми на Земле – и прилетел дядя Андрей с друзьями. Они сначала очень гордились, что помогают на Марсе, а потом увидели меня – и перестали гордиться. Хотя может быть они только тут так, а перед друзьями с Земли продолжают хвастаться. Ну и ладно. Мама говорит, что мальчишки всегда такие, это у них игра такая. Ну и пусть, мне не жалко.
Ну вот, а теперь мне пора идти. Надо будет еще книжку почитать, про рыцарей. Надо же к школе готовиться. А школа – это серьезнее, чем папины коровки и ромашки.
