Виктор Колупаев - Сократ сибирских Афин
Диониса-то я знал хорошо. Но вот что странно… Сократ, похоже, подводил теоретическую базу под винопитие. И остальные, как мне начинало казаться, заранее были с ним согласны.
В помещение с нарами вошли служанки Каллипиги. Они тащили столик, посуду для питья — граненые стаканы и кружки, алюминиевую, сорокалитровую флягу, отнюдь не пустую, железную миску с солеными огурцами и другую — с селедкой. А у одной в подоле было булок пять круглого хлеба по двадцать шесть оболов за буханку.
Служанки свое дело знали хорошо. Вот они уже и разносить наполненные стаканы начали. А поверх каждого, не падая в драгоценную жидкость, лежало по кусочку огурца и почищенной селедки. Все разом, включая славного Агатия, Межеумовича и медсестру с милиционерами, не договариваясь, выпили и закусили, а потом Сократ продолжил:
— Тут мы сталкиваемся с парадоксом, интуитивно знакомым всем цивилизованным мужчинам и женщинам. Цельность человеческого духа, наша психика требует дионисийских ощущений. Но одновременно нас ужасает, что они одержат верх и уничтожат разум. Если же в своей боязливой двойственности, а она правит нами, мы отвергнем эти ощущения, если убоимся риска оказаться в их власти, то скатимся вниз и окажемся хуже скотов. Те обычно не нападают на себе подобных. Так вот, нам необходимо узнать и признать природу необузданных дионисийских сил в самих себе. Но в то же время мы должны попытаться понять, как с помощью других подвластных человеку сил, — заботы, разума, порядка, — можно уравновесить, а если возможно — и перевесить силы разрушения.
Тут все согласно закивали головами, с достоинством опрокинули стаканы и кружки в удачно подставленные рты, при этом кто поморщился, а кто и нет, занюхали начавшийся процесс борьбы с пьянством хлебом и огурцом, некоторые даже закусили селедкой.
— И вот Дионис узнаёт, — продолжил Сократ среди всеобщего внимания и глубокой внутренней сосредоточенности, — что женщины отвергают истинность того, что его мать Семела возлежала с великим богом Зевсом. Среди усомнившихся была и мать Пенфея Агава. Скорее всего, женщины просто позавидовали Семеле. В качестве кары за отрицание его божественного происхождения Дионис лишил их рассудка. Помешательство это приняло парадоксальную форму. Женщины сделались фанатичными последовательницами культа Диониса, за что их вместе с другими пердячинскими вакханками изгнали на вершину горы. Пердячинский царь Пенфей тоже яростно поносил и отвергал культ Диониса, как когда-то Первый секретарь Сибирских Афин. Тогда молодой бог возвещает: если Пенфей попытается силой заставить этих женщин (в числе которых и его мать) вернуться к нормам благочестивого поведения, он, Дионис, примет облик простого смертного и поведет вакханок против царя. Пенфей же не подозревает об опасности, которая грозит ему, и подтверждает свое намерение покончить с непотребствами. Пенфей говорит, что велит взять под стражу и заковать в железо их всех, включая и прекрасного чужестранца. Дионис-то уже принял человеческий облик. Пенфей грозиться уничтожить место их поклонений и забить камнями изнеженного чужестранца с длинными кудрями. Тут начинается очень важный диалог между Пенфеем и Дионисом. Дионис утверждает, что он в здравом уме, а безумен сам Пенфей. Нам-то, находящимся на этом симпосии, понятно, что сила, которую отрицает Пенфей, постепенно сводит его с ума. А тут еще природные стихии разыгрались: землетрясение разрушает царский дворец, мировые цены на нефть падают, в магазинах очереди уже не только за вином, а и за хлебом и солью. Помутившийся умом Пенфей привязывает в хлеву быка, веря, что заковывает в кандалы изнеженного чужеземца. Ему даже чудится, будто он пронзает кинжалом призрак. Однако Дионис ускользает.
Уж я-то знал коварство Диониса.
А борьба с пьянством и алкоголизмом тем временем пошла уже по третьему кругу. Похоже, “трезвление” нравилось и задержанным, и самим работникам “трезвильни”. Все чувствовали себя много свободнее. Межеумович начал прохаживаться на небольшом свободном пространстве. Иммануил свесил короткие ноги с нар. Славный хронофил расчувствовался и, похоже, был не прочь наградить всех дармовым Временем. Аспазия уже перебралась на нары к Каллипиге, и теперь они о чем-то шептались, не очень вслушиваясь в слова Сократа.
А Сократ продолжал:
— Дабы ублажить Пенфея, пастухи сговорились захватить женщин и доставить их к поджидавшему в укромном месте царю. От этого вакханки, чей разум и поведение на время успокоились, вновь лишаются рассудка. Дионис обманул Пенфея, пообещав, что тот сможет без всякой опасности следить за вакханками. Этим Дионис решил наказать своего двоюродного брата за пренебрежение его божественной властью и чрезмерную уверенность в собственной, человеческой власти.
Вакханки напали на Пенфея, и уже ничто не могло удержать их, разгоряченных безумием. Агава не узнала собственного сына и стала рвать его на части. Агава настолько обезумела, что поверила, будто окровавленная голова сына, оказавшаяся у нее в руках, — это голова горного льва. Агава даже радовалась, что управилась своими руками и пальцами и обошлась без каких-либо изготовленных мужчиной орудий.
— И что же ты хочешь этим сказать, Сократ, — спросил славный Агатий.
— Если нам недостает сознания, если вместо проработки своей двойственности мы лишь отмахиваемся от нее, подобные состояния приходят вновь и вновь, — ответил Сократ. — Кадмус, дед Диониса и Пенфея, пробовал укорять Диониса, говоря, что тот не должен был проявлять такое бессердечие. Но внук отвечает: всем управляет Зевс, и судьбы не избежать. Но что такое судьба? Вокруг этой загадки, а также вокруг проблемы возникновения у человека способности к уничтожению (а она находится в вопиющем несоответствии с нашими созидательными способностями) сосредоточена масса историй. Жестокий обман Диониса и его подстрекательство к варварскому убийству нуждается в объяснении. Необходимо рассмотреть со всевозможных точек зрения, как и почему осознанное желание людей подвергнуться очищению в многотысячных демонстрациях по поводу великих революционных событий, а также и безо всякого повода, очень часто подрывается либо иным способом атакуется и уничтожается их сопротивлением боли, которую они бояться испытать при раскрытии потаенных уголков своей души. Их более всего пугает желание разорвать какого-нибудь секретаря первичной партийной организации в клочья с последующей участью самим быть растерзанными психопатическими или инфантильными силами, которые высвобождает процесс погружения в таинства.
Теперь служанки Каллипиги только наполняли стаканы и кружки, да едва успевали чистить селедку. Слушатели антиалкогольной лекции сами подходили к ним, принимали емкости и не спешили отходить.
— Надо бы расширить сеть “трезвилень”, — сказал хронофил.
А Межеумович в знак согласия важно кивнул головой.
— Нет, не уйду я отсюда на пенсию, — сказал начальник “трезвильни”. — Останусь посмертно. Куда еще с такой работы уйдешь?
А Сократ все говорил.
— Естественно, Пенфей с его приверженностью к порядку не мог не испугаться новых веяний, казавшихся одновременно безумными и таинственными. А Дионис, когда толпы и отдельные люди перестали воздавать ему почести и подносить вино, реагировал крайне агрессивно, как маньяк. Он наделил людей чистым разумом без всякой примеси веры, любви и совести. Находясь в угнетенном и подавленном состоянии, сибирские афиняне решили все перестроить по-новому. Но, поскольку мысли еще только едва мерцали в их воспаленных мозгах, а будущее представлялось исключительно прекрасным, начали они, как всегда, с разрушения, тотального обмана и массового воровства. Хотя, надо признать, что воровали и при развитом социализме. Но там, хотя бы, — по разнарядке: кто выше по положению, тот больше. А тут уж начали воровать, кто сколько мог. Некоторые, впрочем, настолько превозмогали себя, что тащили все подряд. Клевета какого-нибудь простака, что такой-то наворовал и награбил сверх всякой меры, воспринималась обществом, а особенно неподкупными средствами массовой информации, как посягательство на свободу слова. И действительно, какая может быть мера в воровстве или грабеже? Понятно, что никакой… А свобода словоговорения для сибирских афинян — дело святое.
Дионис показал, что непочтение ко всемогущему божеству — преступление, караемое безумием. Когда пациент, а мы все пациенты в этом космическом сумасшедшем доме, находится в глубоком отчаянии, он способен самым жестоким образом упрекнуть партийного воспитателя, что тот не заметил его соскальзывания в когти страха перед аидовыми муками. Демон тут обладает чудовищной силой. Он разрушает все.
