Лев Аскеров - Приговоренные
— Помните, что я обещал вам? — перекрывая гвалт, спросил он.
— Банкет! — пискляво, сорвавшимся голосом отозвался один из них.
— У вас феноменальная память! — засмеялся Строптивый. — Приводите себя в порядок. Через час собираемся в банкетном зале.
Он плясал, шутил и радовался вместе со всеми. А на душе неприятно поскребывали кошки. Лучше бы Вэкос промолчал. Не говорил, мол, насчет тебя указаний не получено.
Улучив момент Строптивый оставил буйствующую молодежь и поднялся к себе на КП. Завидев вошедшего шефа, диспетчер доложил:
— Дежурные сообщают: состояние новорожденного отменное.
Кивнув, он прошел не в кабинет, а в комнату отдыха.
4. Заряд на сверхчеловека
«А что теперь мне поручат и что я буду делать?» — усаживаясь в кресло спросил он себя и, закрыв глаза удобно пристроил голову на мягкой спинке.
Оставалось только ждать указаний свыше. Обычно, после каждого окончания одного дела, он тут же получал новое назначение. Зачастую оно приходило заранее. И в том, и в другом случаях, еще не остыв от завершенного, и ни на что не отвлекаясь, он, предвкушая предстоящее, вполне полезно проводил время в дороге. Читал, изучал, рассчитывал… Вобщем, вникал. А тут злосчастное «окно». Теперь хочешь не хочешь, а те — другие мысли, которых он избегал и загонял куда подальше, одолеют его. Они и так в последнее время все чаще и настойчивей, и в самый неподходящий момент ломились к нему. Запоры уже не выдерживали. Все-таки им, ни мало ни много, а сорок три годка.
Первый и мощнейший удар они получили, когда прошла половина срока. Как они не разлетелись — удивительно. Понадобились нечеловеческие усилия, чтобы ни им, ни себе не позволить сломаться. Вероятно Всевышний испытывал его.
Через Верховного Координатора Он послал Строптивому небольшой видеокристалл. Крохотный и неказистый, он мало чем отличался от десятка других, что лежали в его столе. Но заряд, заложенный в него, расчитывался скорей всего на сверхчеловека.
Полагая, что в нем видеоряд проблемы, которую ему в ближайшее время придется решать, Строптивый не спешил брать его в руки. Не до нее было. Он корпел над выкладками, в которые вкралась ошибка. И из-за нее застопорилось все дело. Это на самом финише. Полдня потратив на расчеты, Строптивый наконец вышел на уравнение, на которое он возлагал большие надежды, и, которое, как он сразу понял, тоже заводило в тупик… Разозлившись, Строптивый отшвырнул от себя постылые листы бумаги, вскочил с места и машинально взял со стола присланный сувенир. Шагая из угла в угол он нервно теребил его…
Вспыхнул экран. Появились титры. Речь в них шла о третьей Венечной планете и о каком-то находящемся там провинциальном городишке…
Объектив пошел по одной из зеленых улиц, выхватывая фигурки фланирующих людей. Остановился на табличке с наименованием улицы. «Поющие Кроны», — прочел он.
И та табличка, и резная из красного дерева дверь, над которой она висела, и сам особнячок принадлежали другому, канувшему в Лету, столетию. Впрочем, как заметил Строптивый, вся улица Поющих Крон представляла антикварный архитектурный ансамбль.
«Неужели придется заняться градостроительством? — невольно подумалось ему. — А что, попробуем и профессию каменщика. Чем она хуже других?» — подтрунивал он над собой. И как технолог стал в уме перебирать какие строительные механизмы он знает. «Подъемный кран — раз», — загибая пальцы начал считать он.
— Экскаватор — два, бульдозер — три, транспортер — четыре, и… — Строптивый запнулся, — и… и… — потирая лоб вспоминал он, а вспомнив вслух выкрикнул:
— Да! И мастерок — пять!
Он с язвительной усмешкой посмотрел на зажатый им кулак. Его знаниям хватило одной ладони. Градостроительство явно дело не его…
Дверь особнячка между тем отворилась и на тротуар Поющих Крон выбежал мальчонка. Трех лет. Не больше. Он задрал голову к небу и на его тонком горлышке Строптивый заметил ярко-розовый лепесток родинки. Объектив показал мальчика ближе. Теперь Строптивый видел родинку гораздо ясней. Открытая и поднятая кверху — то ли для приветствия, то ли для прощания, а может для того и другого — ладошка. Точь в точь такая же, как у него. Наверное, этот мальчик он и есть. Но Строптивый знал, что в таком доме ему отродясь не приходилось жить. Тем более на третьей Венечной…
Из глубины особняка доносится женский голос.
— Пытля! Пытля! Шкода несносная! Куда ты запропастился?! — вероятно, бегая по комнатам, женщина звала малыша.
Этот грудной со встревоженной ласковостью голос заставил Строптивого остановиться и пристальней посмотреть на экран. Очень знакомый голос. Очень-очень…
Вот женщина выбегает на порог. Камера дает ее крупным планом…
И гром, и молния, и обвал — все разом и в один миг обрушилось ему на голову. Лицо стало белым, как снег. Жесткий обруч спазма удавкой стянул гортань. Он ни в силах был ни сглотнуть слюны, ни вздохнуть…
На весь экран лицо молодой женщины. Нежное. Породистое. Шевелящаяся на сквозняке густая копна белокурых, отливающих медью волос. Точеный прямой носик. Высокая шея. Золотистая кожа. И под тонким разлетом надменно изогнутых бровей две чернущие грозовые ночки лета.
— Чаруша! — завопил Строптивый, подбегая к экрану.
Давняя, казалось, уже затянувшаяся рана, оказалось совсем не зажила. Брызнувшая из лопнувшего рубца кровь окатила сердце…
Все возвращалось на круги своя. Все начиналось сызнова. А еще малыш. Их мальчик. Его сын…
Строптивый не мог сдержать слез, когда на вопросы маленького Пытливого — кто и где его папа? — Чаруша рассказывала ему о человеке по имени Ведун. Рассказывала и о его товарищах. И рассказывала черте что. Она ничего не помнила. Все выдумывала. Кроме имен, которые ее соплеменники понапридумывали для них.
Только однажды, отвечая на те же вопросы сына, она вдруг вспомнила, что Ведун был любимчиком Всевышнего. Вспомнила и аж встрепенулась.
— Правда, так оно и было, сынок, — воскликнула она. — А вот потом… — Чаруша тряхнула головой, пытаясь добраться до чистых вод своей памяти.
Но, увы!..
— Что потом? — спрашивал сын.
— Потом… Потом он отправил папу в дальнюю командировку, — потерянно вздыхает она.
К тому времени уже закончивший школу юноша воспринимал услышанное, как очередной мамин вымысел. Больше он к ней никогда с выяснениями не приставал.
Во всяком случае, в последующих записях об этом ничего не было. А Строптивый получал их регулярно. По истечению каждых пяти лет. Последняя по его подсчетам будет года через два. А потом закончится срок наказания и Строптивый все узнает из первых рук.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1. Гончар из Вавилона
Чарушина память была заблокирована надежно. Она даже не помнила своего настоящего имени.
А звали ее Евой. И был у нее брат Адам. Постарше ее почти на три года. Он был непоседливым и ленивым малым…
Авраам, отец их, черногривый великан, был мужиком работящим. И на всю Вавилонию слыл искусным гончаром. Просто удивительно, как в таких огромных ручищах, из-под кривых и толстых пальцев, мявших кусок глины, вдруг рождалась изящная чарочка или кувшин, похожий силуэтом на замершего в хлебных колосьях журавля. И самое удивительное, что эти руки, которыми впору гнуть железо и корчевать деревья, стоило им взяться за кисточку и краски, начинали порхать, как мотыльки над цветами. И чарочка становилась дивной вещицей, от одного взгляда на которую хотелось коснуться ее губами. И кувшин превращался в синего журавушку, завороженно стоявшего на тонкой ножке в золотых хлебах.
Краски на его изделиях не блекли, как у других мастеров. Наоборот, со временем становились сочнее, а рисунок глубже и выразительней. И в заказчиках у Авраама ходили сами цари. Заказывая, они предупреждали, чтобы поделка не похожа была на ту, что он делал другим. И обязательно лучше.
И гончар это делал с удовольствием. Самозабвенно. Не всегда, правда, у него получалось с первого раза. И тогда Аврааму лучше было не попадаться под руку. Тогда он начинал замечать, что сын не рядом с ним. И вообще нет его дома. То на охоте бьет живность, то до утра гуляет с девицами. Никакой помощи по дому. И никакого желания учиться отцовскому ремеслу. Не раз Авраам прикладывался тяжелой рукой к жилистой вые зевающего в небо сына. И тогда выходил скандал. Руфь, жена его, тотчас же вырастала из-под земли и становилась между отцом и сыном. И так начинала вопить, и яростно набрасываться на мужа, что тому ничего не оставалось, как, неуклюже отмахиваясь, отступать.
— Ну что ты дерешься? — жалобно гудел громадный мужчина, мягко отбиваясь от натиска жены. — Из него по твоей милости ничего путного не получится. Кому я ремесло свое передам?
