Ромен Гари - Спасите наши души
— Может, Китай…
Он выдвинул эту гипотезу не без надежды. В сложившейся обстановке ему нужно было что-то простое, предсказуемое. Пентагон разработал несколько возможных сценариев развития событий, война между китайцами и русскими считалась наиболее желательным среди них.
— Не думаю, господин президент, — сказал Элкотт. — Наши спутники наблюдения не передавали никакой информации такого рода. Китайцы слишком заняты своими внутренними проблемами.
— Их военным может понадобиться отвлекающий маневр с внешней угрозой, чтобы сплотить вокруг себя китайский народ, — предположил президент.
«Цепляется за соломинку», — подумал Элкотт.
— Русский сигнал — «угроза незамедлительного уничтожения».
— Shit[44], — сказал президент и надел домашние туфли.
Оперативный зал был модернизирован, в соответствии с соглашением, заключенным с русскими в начале албанского кризиса. Передаваемые по спутниковой связи изображения уже были на экранах, и голубоватый свет делал их лица похожими на лица утопленников.
Президенту пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить, что русские тоже его видят, и он упрекнул себя за то, что остался в пижаме. Это несколько умаляло его достоинство. Да пошли они ко всем чертям, подумал он, и настроение его стало совсем мрачным.
Его команда была рядом с ним, но в неполном составе. Генерал Франкер был откомандирован в Белград. Помощник президента по делам национальной безопасности лежал в больнице после сердечного приступа. Система оповещения продолжала рассылать во всех направлениях сигналы тревоги. Большинство лидеров Конгресса находились в предвыборных поездках. Присутствовали профессор Скарбинский, начальник главного штаба генерал Халлок, главы Пентагона и ЦРУ Роден и Гарднер, командующие силами быстрого реагирования и Хэнк Эдвардс, не занимавший никакой официальной должности и не являвшийся экспертом ни в чем, разве что в дружбе и преданности. Последние тридцать лет он был самым близким президенту человеком. Члены правительства прибывали один за другим, так что пришлось пожимать много рук.
Как только президент увидел на экране русских, он испытал чувство облегчения, как будто наконец-то оказался среди старых друзей. Это новое для него чувство было таким неожиданным и показалось ему таким недостойным, что он немедленно сделал над собой усилие, чтобы вернуть себе настороженность и естественную враждебность. Еще не хватало искать в них опору. Его сила и его защита были тут, вокруг него — в самом американском народе.
Он повернулся к своим — более шестидесяти человек, отвечавших за каждый жизненно важный нерв страны: техники, звукоинженеры, переводчики, связисты, обеспечивавшие прямую связь с каждой из трех тысяч четырехсот разбросанных по всему миру американских баз и с пусковыми шахтами ядерных ракет. Достаточно было набрать на «чемоденчике» секретный код, чтобы стереть в порошок любую точку на земном шаре. В 1977 году время, необходимое для такого сокрушительного «ответа», исчислялось четырнадцатью минутами. Теперь оно сократилось до девяти с половиной минут. Противоракеты «пробуждались» автоматически, стоило любому их вражескому младшему брату начать свой полет в направлении Соединенных Штатов. Президенту для принятия решения отводилось пять минут. В таком контексте ситуация с «передовым топливом» становилась плеоназмом и вводила принцип, который, как с научной стороны, так и с этической, был уже давным-давно принят. После 1977 года лазер мог за считанные секунды сжечь любой спутник, как разведывательный, так и несущий ядерные боеголовки, способные одновременно поражать несколько целей. Китай и СССР могли быть выведены из строя — это означало триста миллионов погибших в Китае и на две трети уничтоженное советское население — одной лишь десятой частью американской ударной мощи. Чтобы полностью уничтожить Соединенные Штаты, Советскому Союзу требовалось на три минуты больше, чем Соединенным Штатам для того, чтобы стереть в порошок советский народ. Эти три минуты назывались Пентагоном «запасом надежности», и, чтобы удерживать его любой ценой, у Штатов был военный бюджет, которого хватило бы на то, чтобы в течение века кормить всех голодающих на земном шаре. К счастью, недавно изобретенная нейтронная бомба позволяла минимизировать ущерб, так как убивала только население и оставляла нетронутыми материальные основы цивилизации, чтобы те могли использоваться и дальше.
Президенту внезапно показалось, что «боров» здесь, перед ним, разглядывает его с омерзительной улыбкой — гнусной ухмылкой истории. Господи боже мой, подумал он. Сейчас не время давать волю «своим чувствам». Сейчас нужно признать существование этого «борова» и смотреть ему прямо в глаза. Он здесь, и никто не может ничего с этим поделать. Единственная возможная линия поведения перед лицом его неизбежного присутствия — это попытаться переманить его на свою сторону.
Ему хватило одного взгляда на лица русских, занимавшие шесть из семи экранов, чтобы понять: «боров» снова выкинул какой-то фокус. У маршала Храпова было лицо человека, только что съевшего собственную собаку и теперь мучившегося одновременно и несварением желудка, и угрызениями совести. У Ушакова дергались губы, а у Романова был открыт рот, как будто ему не хватало воздуха. Остальные члены «коллективного правительства» так нарочито старались сохранять хладнокровие, что хотелось предложить им леденцов.
— Господин президент…
На смену дребезжащему голосу Ушакова пришел голос переводчика. От этого глава Президиума только выиграл.
— Буквально пару минут назад нам удалось точно рассчитать вероятные последствия направленного албанского взрыва…
Справа на шестом экране президент заметил шестое лицо, лицо очень молодое, седьмой же экран оставался пустым.
— Присутствующий здесь профессор Анатолий Капица…
— Минутку, господин Ушаков.
Президент перешел на внутреннюю связь, чтобы русские его не слышали, и повернулся к Скарбинскому:
— Кто это?
— Племянник Петра Ка…
— Какая разница, чей он племянник!
— Физик, стоящий во главе советского «борова». Один из крупнейших специалистов в области ядерной физики…
Президент вернулся к внешней связи:
— Итак, господин Кац…
— Капица, — подсказал Скарбинский.
— Итак, господин Капица, я вас слушаю.
— Речь идет не только об управляемой направленной дезинтеграции, господин президент, но и о цепной реакции…
Президент начинал терять терпение.
— Господин… гм… мне очень жаль, но я принадлежу еще к поколению «форда-Т», если это вам о чем-то говорит… Это такая довольно примитивная штуковина, сэр, с четырьмя колесами… Ну, в общем, не важно. Не могли бы вы изъясняться попроще?
— Если позволите, господин президент…
Скарбинский говорил со своим советским коллегой по меньшей мере минут десять. Президент не слушал, он смотрел на лицо Скарбинского, которое постепенно серело: это все, что ему требовалось знать. Такой язык он понимал с ходу.
— Ну что, плохи дела, сынок? Совсем плохи?
— Похоже, может произойти цепная реакция, господин президент, — пробормотал физик.
— Это я уже слышал. Что это значит, черт побери?
— Аннигиляция, — прошептал Скарбинский. — Не физическая аннигиляция, а психологическая, умственная, духов…
— Знаю, — оборвал его президент. — Дегуманизация, так? Ну и ну!
Он повернулся к русским:
— Так вот, господин Ушаков, не понимаю, что вас беспокоит. Вы лучше любого другого знаете, что дегуманизация никогда не мешала стране процветать. Права человека… В общем, извините меня. Признаюсь, я не горю желанием бежать прямо сейчас туда, где мне угрожала бы дегуманизация. Наши предшественники уже пришли в Хельсинки к согласию по этому поводу. Мы решили не допустить испытаний албанской ядерной бомбы, потому что их заверения относительно «направленности» взрыва не показались нам убедительными — совсем не показались. После того, как они сделали «стрелу» направленной, мы уже ни в чем не можем быть уверены. Учитывая то, что нам известно в этой области, мы не можем позволить себе пойти на риск. Мы всегда знали, что дезинтеграция элемента передового топлива вызовет к жизни чудовищную разрушительную силу. Албанцы утверждают, что могут ею управлять и даже направлять ее… как мы — лазерный луч. А теперь вы мне говорите, что последствия албанского эксперимента установлены научным путем и что остается вероятность психологической, духовной… в общем, моральной аннигиляции албанцев в районе взрыва, как это уже случилось в Китае. Признаюсь, меня не особо волнует то, что… тот или иной коммунистический… или иной режим… делает со своим народом. Я придерживаюсь Хельсинкского соглашения, которое, насколько мне известно, до сих пор остается в силе: никакого вмешательства во внутренние дела других государств. Если режим Имира Джумы хочет пойти на риск привести население вокруг «борова» в «дегуманизированное» состояние, нас это не касается. Это ставит проблему прав человека, но она снимается принципом невмешательства… как вам известно. Мы не станем влезать ни в албанский ГУЛАГ… ни в какой другой. Так что я предлагаю — надеюсь, еще не поздно, — немедленно прекратить нашу диверсионную операцию — поскольку теперь мы знаем, что «дегуманизирующий» эффект затрагивает только местное население…
