Кит Робертс - Английский фантастический роман
— Дядюшка Джесс, а что ты делаешь?
Ее дядя отложил ручку, провел ладонью по все еще густым черным волосам, поседевшим лишь у висков, и надвинул на переносицу очки в стальной оправе. Затем прогремел:
— Деньги наживаю!..
Никто бы не взялся сказать, шутит он или нет.
Маргарет повела кончиком носика-кнопки.
— Ф-фу!
Деньги — непонятная штуковина, в ее головке они вызывали представление о чем-то громоздком, коричневом, навроде гроссбухов, над которыми колдовал дядя. Чего-то такое далекое, неинтересное, но страшноватое.
— Ф-фу! — Перепачканные пальчики пробежались по краю столешницы. — А ты зарабатываешь много денег?
— Все это честным трудом…
Джесс вернулся к работе. Маргарет, наклонив голову к плечу, норовила заглянуть ему в лицо и снова так наморщила нос, что приподнялся кончик. Она только недавно научилась этому и была горда собой. Внезапно она спросила:
— Я тебе мешаю?
Джесс усмехнулся, продолжая подсчеты в голове.
— Нет, голубушка…
— А Сара говорит, что да. Что ты делаешь?
Опять твердый ответ:
— Деньги.
— А зачем тебе так много?
Дородный мужчина так и замер с открытым ртом и приподнятыми руками — в весьма странном положении. Он уставился в потолок, совершенно уйдя в себя, потом снова улыбнулся, притянул девочку и усадил к себе на колени.
— Зачем? Признаюсь вам, юная леди… Признаюсь, что сие объяснить вам крайне затруднительно…
Маргарет притихла у него на коленях, слегка наморщив лобик и вдыхая дядин густой табачный запах. На коленках вытянутых пухлых ножек струпья грязи, панталоны сзади перепачканы — это она в огородах за пакгаузами на пару с Невиллом Серджантсоном съезжала по рельсам с горки в ящике на колесиках. Бригадир депо установил рельсы для детишек, чтобы их хоть ненадолго угомонить. А то они у него уже в печенках сидели: непрестанно шастают по гаражу да еще норовят поднырнуть под брюхо железным колоссам — хлопот с ними не оберешься.
— Признаюсь… — проговорил Джесс и снова умолк, думая о своем и посмеиваясь. — Ну, затем, чтобы в один прекрасный день положить сто тысяч туда, где прежде лежало лишь десять. Только тебе этого не понять. — Он ласково провел рукой по ее соломенным волосам и нахмурился, заметив на волосах след мазута с локомобиля.
— Опять была в гараже? Вот погоди, Сара тебе задаст, не отвертишься!..
— Не хочу к Саре. Хочу с тобой.
Девчушка выгнулась, дотянулась до резиновой печати и поставила штамп на промокашке, потом, не найдя лучшего места, проштамповала дядюшкину ладонь. На загорелой коже остался нечеткий светло-синий отпечаток: «Стрэндж и сыновья из Дорсета. Дорожные перевозки».
— Маргарет Белинда Стрэндж…
Джесс спустил ее с колен и, прежде чем она убежала, со смехом стряхнул пыль с ее попки.
Это Маргарет запомнилось — одно из тех заурядных мгновений детства, которые таинственным образом навсегда отпечатываются в памяти и никогда не забываются. Склонившееся над ней морщинистое суровое лицо дяди с выбритыми до синевы щеками; лучи солнца на столешнице; голос Сары; печать с массивной черной рукоятью и небольшой медной нашлепкой, подсказывающей, какой стороной вверх прижимать. Впрочем, мгновение было не совсем заурядным, ведь Джессу всегда недоставало легкости в общении. Позже племянница, стоя у окна, пожелала ему спокойной ночи, когда он, перебросив куртку через плечо, направлялся выпить пива со своими работниками в трактире «Братство буксировщиков», расположенном на той же улице. Но к тому времени он успел стать прежним — и с унылым видом что-то буркнул в ответ, лишь чуть шевельнув губами, — так он отвечал всем, когда хлопал дверью и, неприятно-громко стуча башмаками, пересекал двор.
В ту пору Джесс Стрэндж был скуп на слова, и мало кто осмеливался пререкаться с ним. Он был у руля: вертел как хотел своими буксировщиками, своими машинами, но самовластнее всего вертел он самим собой. Если ему приходила блажь выпить, то он собирал за столом отменную компанию и порой гудел до самого утра в какой-нибудь деревенской таверне. Но всякий раз он уходил домой на твердых ногах, и его работники, когда бы ни проезжали по улице, даже в самый глухой ночной час, замечали свет или в окне его кабинета в конторе, или в депо, где он то перебирал механизмы клапанов, то прочищал паровой котел, то ставил протекторы на покрышки огромных колес. Они только диву давались, как это усталость не берет Джесса Стрэнджа, и гадали, спит ли он когда-нибудь.
Свои первые сто тысяч он сколотил давным-давно, попозже — первые полмиллиона. Казалось, работа для него благо, способ забыться, панацея от всех болезненных переживаний. Фирма «Стрэндж и сыновья» разрасталась, выплеснулась за пределы Дорсета, заимела гаражи до самой Иски и Аква-Сулиса. Джесс пустил по миру своего дурноварийского конкурента Серджантсона — просто брал все грузы подряд, уводя заказы из-под носа у старика. Поговаривали, что в разгар войны с конкурентом ни один состав не приносил ему прибыли в течение целого года; между буксировщиками противных сторон случались стычки и настоящие побоища, площадки машинистов обагрялись кровью; но он сломил Серджантсона и купил его дело, прибавив к своему и без того немалому машинному парку еще сорок локомобилей. Склады и пакгаузы подле старого дома в Дурноварии все расширяли и расширяли, покуда они не заняли целый акр, но и этого оказалось недостаточно. Джесс разорил Робертса и Флетчера в Сванидже, потом Бейкерсов, Калдекоттов, Хоффмана и семейство Кейни; затем одним махом скупил фирмы Баскетта и Фейрбразера в Пуле, у которых по дорогам бегала сотня исправных «буррелей» и «фоденсов», — и с этого момента «Стрэндж и Сыновья» завладели всеми дорожными перевозками в западном крае. Даже разбойники перестали трогать его поезда — себе дороже. Деньги творят чудеса в чиновных верхах, так что один налет на принадлежащий Стрэнджу состав приведет к появлению карательного отряда, а кавалерия и пехота, если постараются, наведут такого шороху, что овчинка не будет стоить выделки. Темно-бордовые надписи на боках с овальными желтыми табличками знали от Иски до Сантлаха, от Пула до Свиндона и Ридинга-на-Темзе; буксировщики уступали им дорогу, а полицейские давали им зеленую улицу. В конце концов Джесс добился уважения даже среди врагов. Чужого не брал, но и своего не упускал; зато уж если вы позарились на ему принадлежащее — кровью умоетесь…
Многие гадали, что им движет на этом пути. В колледже был таким мечтателем, все витал в облаках; а потом кто-то когда-то преподал ему урок реальной жизни… Передавали шепотом, что он-де однажды убил человека, своего друга, и созданная им транспортная империя — что-то вроде искупления; поговаривали, будто какая-то официантка из пивной дала ему от ворот поворот, вот Джесс и нашел способ поквитаться со всем миром. И действительно, он так и не женился, хотя не было недостатка в женщинах, желавших связать свою судьбу с его, и в мужчинах, которые мигом продали бы ему своих дочек, только бы породниться с семейством Стрэнджей; но тут никому не повезло. Кроме племянницы, никто так и не осмелился спросить его, зачем ему столько денег; а ей запомнилось, что он предупредил: ты все равно не поймешь.
Маргарет внезапно словно провалилась в то время. Вот она впервые уезжает учиться в шерборнский пансион — целых двадцать миль от дома. Полмили по улицам Дурноварии маленькая забияка семенит, уцепившись за руку Сары. На ней новенькая школьная форма, за спиной кожаный ранец, в котором последнее горестное напоминание о домашнем уюте: дюжина яблок да пакетик сластей. Высоко задирая насупленное личико, громко шмыгая носом, чтобы в голос не разрыдаться от несправедливости бытия, она идет как на смерть… В последние дни, исполненные страха перед началом учебного года, все вокруг казалось надежно-большим: Сара, плиты тротуара, булыжники мостовой, старые покосившиеся дома, даже все утра и дни были надежно-длинными, — время и вещи стеной стояли между ней и жутким будущим. Но вот наступила последняя ночь и пришло последнее утро, и все, защищавшее ее, ужалось, усохло, дезертировало и оставило ее один на один с неизбежным. Раннее сентябрьское утро, холодно-туманно-голубое, заставляло зябко поеживаться; ноги шли сами собой, а в голове носился рой бессвязных и совсем посторонних мыслей. В конце улицы прогромыхал дорожный поезд, пламя из топки локомобиля бросало яркие отсветы на лица водителя и его помощника, и в приступе отчаяния ей захотелось догнать поезд, вскочить на него, юркнуть под брезент на платформе и ползти, ползти в грохочущей темноте, пока каким-то чудесным образом не вынырнуть в своей такой родной комнате. Вместо этого она машинально повернула налево, к станции, все так же вися на нянюшкиной руке. Старая Сара, которую она так часто ненавидела, теперь казалась самым любимым человеком; но и она не спасет. И вот Маргарет уже в переполненном поезде, зловеще-чудном; прижалась носиком к стеклу, глотая противный дым паровоза и размазывая пальчиками слезы, а Сара, и станция, и вся ее прежняя жизнь мало-помалу превращались в точку на горизонте…
