Евгений Лукин - Раздолбаи. (Работа по специальности)
Клавка замолчала, что-то, видать, напряжённо подсчитывая в уме. Седенький розовый Сократыч печально оглядывал глыбу издали.
– Что, собственно, подтверждает мою последнюю версию… – изрёк он наконец, обводя всех младенчески невинным взором. – Не знаю, почему, но камушки становятся всё крупнее и крупнее. Я уже начинаю опасаться, как бы нас в самом деле не постигла судьба побирушек…
– Дедок, ты субботник помнишь? – перебила его Маша. – Во повкалывали, а?
Но тут из проулка послышалось шлёпанье бегущих ног, и все невольно обернулись на звук. Из-за скругления опоры вылетел Ромка – с таким видом, будто за ним надзорки гнались. Остановился. Одичало оглядел собравшихся.
– Сидите? – крикнул он звонко и зловеще, хотя из присутствующих сидела одна только Маша. – А тарелка-то – улетела!
Последовала немая сцена. Известие ошеломило всех. Предполагалось, что выбраться отсюда просто невозможно. Правда, Крест не однажды хвастался, что убежит, но на то он и Крест… Зашевелились, переглянулись ошарашенно… Клавка опомнилась первой.
– Двумя дармоедами меньше! – брякнула она напрямик.
– Тремя, – поправил Ромка. – С ними ещё новенький увязался.
Лёша Баптист с весьма таинственным, чтобы не сказать злодейским выражением лица, крадучись канул в противоположный проулок. Не иначе – делиться новостью пошёл.
– Простите, Рома… – послышался взволнованный голосок дедка Сократыча. – Но это точно? Вы не ошибаетесь?
– Ну, сам пойди посмотри!.. – запальчиво предложил тот. – Выхожу на площадь, а тарелки – нету!
– Неужели домой попадут? – вымолвила трезвеющая на глазах Маша Однорукая.
– Совершенно необязательно, – мягко заметил дедок. – Попасть они могут теперь куда угодно… Кто вообще утверждал, что Земля и этот наш мирок – единственные остановки маршрута?..
Он уже хотел было развить эту глубокую мысль, как вдруг осёкся и округлил прозрачные голубенькие глаза.
Из-за того же угла, откуда недавно вылетел взбудораженный Ромка, вышли, устало доругиваясь на ходу, мрачный Василий и не менее мрачный Крест.
– С петухами он в побег не идёт! – цедил Василий. – А с ментами, значит, идёт. У, трёкало!..
Вторая немая сцена была куда короче первой.
– С приехалом вас! – радостно завопила Маша Однорукая. – Путешественнички вы наши!..
– Что случилось, Василий? – кинулся навстречу жадный до сведений дедок.
Василий насупился и матерно пошевелил губами.
– Да вышли на минуту из тарелки, – расстроенно объяснил он. – А она, сволочь такая, тут же закрылась – и с концами… Пойти к Пузырьку напиться, что ли? Зла не хватает…
– Пузырёк в долг не наливает, – чуть ли не торжественно объявила Маша Однорукая.
Василий с ненавистью огляделся.
– Чёрт, железяка в тарелке осталась… Слушай, Сократыч, дай свою на минуту!
***Дождавшись, когда компания, подобрав все капсулы, покинет пустой пятачок (даже колоссальная кубических очертаний глыба – и та не избежала общей участи), Крест повернулся и обогнул опору. Там, понуро прислонясь к золотистой, словно набранной из коротких соломинок стенке, ждал своей участи Никита Кляпов.
– Ты! – Крест наставил указательный палец Никите в грудь. – Ты понял, пидор противный, что это мы из-за тебя не улетели?
– Я не хотел… – беспомощно начал Никита, чувствуя уже, что договорить не дадут.
– Ты понял, сколько ты теперь мне должен? – нависал над ним Крест.
– Сколько?.. – испуганно выдохнул Кляпов.
– Сделаешь сегодня двадцать тюбиков. Не сделаешь – включаю счётчик. – Крест страшно подался вперёд. – Да? Да? Нет? Да? Нет? Да?
– Да… – шепнул Кляпов и, обмякнув, закрыл глаза.
ЧАСТЬ II
Глава 17
Труд этот, Ваня, был страшно громаден…
Николай НекрасовВасилия разбудило робкое прикосновение к плечу. Первое, что он увидел, открыв глаза, были стеклянные корешки оборванных световодов, свисающие из бледно-золотистой пористой стены, и по корешкам этим ритмично, как в танце, бегали радужные отражения вспышек. Сами стены, понятно, не отражали ничего… Пузырёк на днях из штанов вылезал – доказывал, что стены эти вроде бы впитывают свет. И запросто: чем их ни освещай – они всё равно светло-соломенные…
Робкое прикосновение повторилось. Василий скосил глаза. Шестипалая опушённая серебристой шерстью лапка деликатно, но настойчиво поталкивала его в плечо.
– Никак жрать захотел? – потянувшись, через зевок осведомился Василий.
– Зать! Зать! – взволнованным чирикающим голосом подтвердил Телескоп. Нагнулся и с трудом приподнял за один конец кривоватый металлический штырь. Не удержал – и уронил с глухим стуком.
– Ничо, бывает, – утешил его Василий и сел в упругой невидимой выемке.
Глянцевитый чёрный кабель толщиной с мужскую голень выходил из овальной дыры в полу возле самой стены; поднявшись на полметра, скруглялся подобно нефтяной струе и далее тёк в десяти сантиметрах над покрытием к центру помещения. Что-то он всё-таки содержал в себе весьма ценное, потому что дотронуться до него никому ещё не удавалось – некая сила встречала руку и отталкивала. Но если сложить его вот так, кольцом, то эта самая сила образовывала ложбинку, в которой было очень удобно спать…
Итак, Василий сел и с удовольствием стал разглядывать фартук, свисавший со стены тяжёлыми чугунными складками. А что? Очень даже солидно смотрится… Четыре световода оборвали, пока выкроили… Кстати, как там с трубой? Василий оглянулся.
– Н-ни хрена себе! – вырвалось у него в следующий миг.
В центре округлого помещения, как и положено, произрастала целая рощица световодов. Главный из них – колонна полуметрового диаметра – замедленными толчками бесконечно гнал то ли вверх, то ли вниз тяжёлые сгустки сиреневой мглы. Так вот, у подножия этой колонны, рядом с освежёванным участком кольцевой трубы, по которому, наращивая на него новую кожицу, ползали ремонтные улитки, к полу припал крупный пригорок нежного серебристого меха. Он заметно подрагивал и пялился на Василия без малого двумя десятками круглых, как пятаки, глаз.
Василий, несколько ошарашенный, повернулся к Телескопу.
– Ты их что, по всему потолку собирал?
– Зать! – чуть не подпрыгивая от нетерпения, повторил Телескоп.
Василий почесал в затылке.
– Ну ты даёшь… Что я вам, универсам, что ли?
Он сбросил босые ноги на прохладное покрытие и, поднявшись, строго посмотрел в многочисленные глаза.
– Сачков буду гнать в шею, – предупредил он. – Такой у меня закон, ясно?
Несмотря на то, что произнесено это было самым суровым тоном, пушистый бугорок облегчённо защебетал и распался на восемь точных подобий Телескопа – таких же хрупких и невероятно лупоглазых… Но до Телескопа им, конечно, далеко, с тайной гордостью отметил про себя Василий. Чистый, ухоженный – сразу видно, что домашний…
– Фартук тащи, – распорядился он.
В смятении Телескоп схватился за металлический штырь, но тут же бросил и растерянно уставился на Василия.
– Фартук! – сводя брови, повторил тот. – Что мы вчера с тобой весь день мастрячили?
Телескоп просветлел и кинулся к стене.
– Ат! Ат! – в восторге вскрикивал он, барахтаясь в рухнувшем на него фартуке.
Перед тем, как надеть обновку, Василий полюбовался ею ещё раз. Чтобы добыть на неё материал, они вчера ошкурили полтора метра большого кольца – Ромка присоветовал. Оказывается, если оборвать тонкий, как спица, световод тускло-серого цвета (рвать надо у самого пола, иначе до трубы не дотянешься), то он ещё минут пять будет работать. Саму трубу не прорезает, а обшивку – насквозь. Главное, только себе что-нибудь не отхватить впопыхах.
Василий завязал тесёмки фартука за спиной и, приосанившись, оглядел бригаду.
– Ломометр! – негромко приказал он.
Пятеро Телескоповых родственников, отпихивая друг друга, ринулись к металлическому штырю подлиннее. Помещение наполнилось сердитым чириканьем.
– Кувалдометр!
Остальные с писком набросились на штырь покороче, немедленно пришибли кому-то палец (пострадавший пронзительно заверещал) и гурьбой поволокли инструмент туда, где на сером пористом полу угадывалось, если присмотреться, светлое пятно скока.
– Ну, с богом!..
***Их выбросило дальше, чем обычно, – чуть ли не на середину улицы.
– Эх, мать!.. – восхищённо молвил Василий. – Прям разлив на Волге…
Такого красивого утра он ещё здесь не видел. Бледно-золотистые громады возносились со всех сторон к влажно-сиреневому с жемчужными наплывами небу. И такое же небо сияло под ногами – словно рухнувший недавно ливень затопил улицы, и вода стояла теперь, отражая подвижную жемчужно-сиреневую высь. В лицо веяло дождевой свежестью. Тёмные едва приметные кляксы скоков лежали, как незатопленные участки асфальта.
Одно время Василий гадал, сами ли хозяева выбирают, какому сегодня быть утру, потом заметил, что здесь вообще нет ничего одинакового: ни световодов, ни колонн – ничего. И утро здесь тоже каждый раз хоть чуть-чуть, но другое…
