Майк Гелприн - СССР-2061 (антология)
– Вы успеете. График смещён. За счёт орбитальной подготовки, – сказал Федя. – Эх, неловко получилось…
Мама вздохнула.
Как я увидела космонавтовРакету я узнала. Она была точно такая же, как у нас дома. Только настоящая, а не игрушечная. И ещё её окружали решётки, а внизу было много машин. Мама надвинула мне на лоб кепку, которую дал Федя вместо панамы. На ней была надпись «Байконур». А ещё он мне дал значок, на котором была нарисована ракета.
– Нравится? – спросил Федя. – Ближе нельзя подходить. Стартовая зона. Но отсюда тоже хорошо видно.
Я привстала на цыпочки, чтобы рассмотреть ещё лучше. Федя засмеялся и посадил меня на шею.
– Юра завидовать будет, – сказал он маме. – Он всё мечтал дочку на шее покатать. Его тоже в детстве так катали.
– Пусть завидует, – сказала мама. На ней были чёрные очки. Кепку, которую Федя дал, она не стала надевать. Повязала косынку.
– А что там делают машины? – спросила я.
– Идёт заправка ракеты, – сказал Федя. – Скоро старт. Видишь, какая ракета огромная. Ей надо много топлива, чтобы взлететь. Очень много топлива.
– А по-моему, она очень маленькая, – сказала я. – Как у нас дома.
Конечно, я так не думала. Я всего лишь хотела пошутить. И Федя опять рассмеялся. Про таких мама говорит, что у них смешок во рту застрял.
– Вы так не переживайте, – сказал Федя маме. – Все будет хорошо.
Федя спустил меня на землю.
– Теперь поедем, я вас покормлю, а там и время подойдёт. Сможете увидеться.
Там было много зданий. Они казались плоскими. Мы зашли в одно, внутри было прохладно. Федя повёл нас в столовую. А потом отвёл в комнату, где стояли диван и кресла. И ещё большой телевизор. Во всю стену. Телевизор работал, но звука не было. Он показывал космонавтов. Точно таких, каких я ловила, когда думала, что они живут в той ракете.
– А что мы будем делать? – спросила я у мамы.
– Будем ждать, – сказала мама и зачем-то меня обняла. Будто я хныкала. Или капризничала. А я ничего не делала. Честно-честно.
Как я поймала космонавтикаА потом я заснула. И спала долго-долго. И проснулась от стука в дверь. Мама все сидела и смотрела. Только телевизор не работал. Она держала платок. Я подумала, что она простудилась, но она прикладывала его к глазам. Я поняла, что она плакала. И мне стало ее так жалко-жалко, что я сама всхлипнула.
– Ты чего, Почемучкина? – мама услышала, что я плачу. – Подожди, не реви. Я дверь открою.
Она открыла дверь. И в комнату шагнул космонавт. В белом скафандре, а на голове шлем. Весь прозрачный. Не такой, какой в кино показывают.
– Здравствуй, – сказал космонавт и протянул руки.
Но мама стояла и не двигалась. Я подумала, что она испугалась. Хотя чего тут бояться? А Федя хвостом замотал.
– Здравствуй, – сказала мама.
Космонавт шагнул и посмотрел на меня. Я встала и не знала, что делать. Лицо у него очень доброе. Поэтому я нисколечко не испугалась, когда он подхватил меня и подкинул к самому потолку. Только чуть-чуть испугалась, что ударюсь. Подбросил он меня высоко. А потом ещё раз.
– Софья! Премудрость божья! – кричал он и подбрасывал. – Как я по тебе соскучился!
– Я не премудрость, – сказала я. – Я – Почемучкина. Меня так мама зовёт.
– И Федька с вами, – сказал космонавт. – Ещё функционируешь, старый кибер?
Федя вился около ног космонавта. Я никогда его таким не видела.
– Тебе разрешили прийти? – спросила мама. Она так и стояла у открытой двери.
– Как видишь, – сказал космонавт. – Только скафандр пришлось надеть. Для герметизации. Я сейчас чист аки младенец, – и космонавт подмигнул мне.
Поставил меня на пол.
– Жаль, конечно. Хотел бы вас расцеловать. Фёдор тебе, наверное, всё объяснил.
– Неудачно сложилось, – сказала мама. – То есть, прости… я тебя поздравляю, конечно же… жалко Булата, но и ты этого полёта не меньше его достоин. А мы… мы с Софьей будем тебя ждать…
Космонавт присел передо мной на корточки. И сказал серьезно-серьезно:
– Прости меня, что мы с тобой так долго не виделись. Но у космонавтов такая жизнь. Больше времени проводим в космосе, чем на Земле. А завтра я опять улетаю. Вторая пилотируемая, с посадкой на Марсе, понимаешь?
– Понимаю, – кивнула я.
– Но когда я вернусь, мы больше никогда не будем разлучаться. Ни с тобой, ни с мамой. Я вам обещаю. Хорошо?
– Хорошо, – сказала я и обняла папу.
Все-таки я поймала космонавтика.
Владислав Шпаков
Предъявите ваши документы!
Один – тощий, коренастый и чернявый, другой – тощий, коренастый и светлый, постригся, наверное, после обеда, потому что сквозь белесый пух на голове сияет молочная кожа. С утра-то солнце жарило так, что его блондинистая маковка в пять минут заалела бы – ковать можно. А часов с двух тучи натянуло, вот поэтому и не обгорел. Наверное, сразу из парикмахерской они сюда и рванули. Все они стригутся перед самым вылетом. Массу, значит, сокращают.
– А клизму вы не делали? – спросил я, переводя взгляд с одного на другого. Чернявый (который получался у нас Гильямов Сергей Олегович) продолжал изучать некую точку, расположенную, примерно, сантиметрах в тридцати от его носа. А светлый (Заруба Вадим Петрович, стало быть) среагировал на мой вопрос недоумённым миганием.
– Не грубите, – разлепил наконец губы Вадим Петрович Заруба.
– Да это не я вам грублю, – как можно проникновеннее сказал я. – А вы мне. Так вы, ребята, грубите мне всем своим поведением, что я скоро на пенсию досрочно выйду, понимаете?
– Ничего мы вам не грубим, – уверенно возразил белобрысый.
Я повернулся к Нелыкину, без какого – либо интереса изучавшему на своём мониторе, судя по всему, житии задержанных.
– Вот как по – вашему, товарищ капитан – хорошо ли это: проникать на особо охраняемые территории?
– Никак нет, товарищ майор, не хорошо, – с готовностью отозвался Нелыкин. – Мне папа очень не рекомендовал такими вещами заниматься.
– Ваш папа, – предположил я, – наверняка был высокоморальным человеком!
– Увы, – вздохнул Нелыкин. – Папа мой, товарищ майор, был самой большой сволочью из тех, что мне в жизни попадались. Контрабандист он был, наводчик и под конец ещё наркотиками торговал габаритно. Всем своим несознательным образом жизни демонстрировал он мне пагубность преступного пути. Но на особо охраняемые территории он никогда не стремился попасть. Чего нет, того нет. Это, пожалуй, единственный грех, который невозможно инкриминировать его душе, в настоящее время и до Страшного Суда насаживаемой чертями на вилы.
Нелыкин ещё раз вздохнул и размашисто перекрестился, за неимением иконы, на портрет Дзержинского. Я же наставительно поднял палец:
– Вот! Даже такой закоренелый асоциал, как родитель нашего уважаемого Алексея Дмитриевича – и то избегал всякого рода охраняемых территорий. И уж конечно – стартовых площадок. Верную догадку я сейчас сделал, Алексей Дмитриевич?
– В самое яблочко, – кивнул Нелыкин. – В жизни его не видели рядом со стартовыми площадками.
Я встал из – за стола, обошел его, наклонился к сидящей напротив парочке и раздельно произнёс:
– Это наверное потому, что временами стартовую площадку пробивает разрядом до двухсот тысяч ампер. Как считаете?
И поскольку вопрос был риторический, я развернулся, чтобы сесть обратно, но Заруба (Вадим Петрович) упрямо пробасил мне в спину:
– Один к десяти тысячам.
Я остановился у окна.
– Что-что?
– Вероятность нарушения электрической дисперсии на стартовой площадке составляет, по статистике, один случай на десять тысяч успешных взлётов.
– Да он ещё и эксперт, – крякнул Нелыкин. – Слушай, эксперт, а с чего ты взял, что вы с дружком – не юбилейные?
Везунчики десятитысячные…
– А вы мне не тыкайте! – процедил паршивец. Нелыкин с шумом втянул ноздрями воздух, полную свою широченную грудь, но воспитательный процесс пора уже было заканчивать.
– Предъявите ваши документы – сказал я, продолжая смотреть в окно.
От заката осталось часто перекрытое тучами оранжевое пятно, в центре которого угадывался некий одинокий, как бы даже беззащитный шарик. Степь же была совсем непроглядная – ни холмика не было уже видно, ни рытвины, ни хотя бы даже намёка на какую-нибудь солончаковую кляксу. Словно не степь была там, внизу, нет, не пахнущая полынью и дождём степь, да и не Земля вообще – а Чёрная дыра, в которую валилось маленькое, одинокое и беззащитное Солнце. Если бы это было так, подумал я, то это был бы самый последний закат. И если бы это был самый последний закат, то провёл я его, как ни крути, крайне бездарно.
– Нелыкин, – позвал я, не оборачиваясь. – Ты слышишь тихий шелест доставаемых из карманов паспортов?
– Никак нет, – печально отозвался Алексей. – Уже почти минуту, как тишину ловлю, товарищ майор.
