Лазарь Лагин - Атавия Проксима
– Посмотрим, – сказал он, когда они помогали ему втаскивать обратно вещи в уцелевшие от пожара комнаты. – Если на ваше счастье сегодня убило бомбами кого-нибудь с нашего конвейера, то вы можете считать себя уже на работе… Надеюсь, вы не коммунисты?
– Что вы, господин Грехэм! – воскликнула Дора.
– Политика не для меня, – успокоил его Прауд. – Политика – грязное дело.
– Потому что, – продолжал Грехэм, – насчет чего у нас на заводе строго, так это насчет коммунистов. Я уверен, что вы не захотите подвести человека, который делает для вас доброе дело.
– Можете быть совершенно спокойны, господин Грехэм. Я всегда держусь подальше от политики.
Погибло даже не двое, а трое рабочих. Вакансий хватало.
Утром следующего дня Бенджамен Прауд и Дора Саймон были приняты на работу по записке Грехэма, который не явился на службу, потому что был занят похоронами жены и устройством своих домашних дел.
Их соседями по конвейеру оказались: справа – невеста Наудуса – Энн, слева – Бигбок, Карпентер и четырнадцатилетний отчаянный остроносый паренек с очень хитрыми глазами – сирота по имени Гек. Его отца в декабре прошлого года обварило насмерть в заводской литейной.
– Говорят, это вы как раз и спасли для цивилизации Грехэма? – ядовито осведомился во время обеденного перерыва Карпентер, обращаясь к Прауду.
Прауд молча кивнул и сделал вид, будто целиком поглощен своим завтраком. Назвать обедом бутерброд с тоненьким ломтиком сыра было бы непростительным преувеличением.
– Слезы умиления душат весь наш конвейер, – продолжал Карпентер в том же тоне. – Мы так привыкли, что именно Грехэм выгоняет нашего брата с работы и науськивает на нас заводских сыщиков, что нам просто страшно подумать, как бы мы перенесли его преждевременную кончину.
– Слушайте, дружок, – миролюбиво отозвался Прауд, быстро разделавшись с бутербродом. – Я так долго мотался без работы, что мне не хотелось бы омрачать первый день моего человеческого существования ненужными перебранками.
– Предположим, – сказал Карпентер.
– Во-вторых, мне рассказывали, что вы вчера спасли от огня не только свой собственный двенадцатиэтажный хрустальный дворец.
– Предположим.
– Не думаю, чтобы вы кидались в огонь, руководствуясь исключительно списком членов вашей профсоюзной организации.
– Это он вам тоже сказал?
– Кто?
– Грехэм.
– Насчет чего?
– Насчет нашей профсоюзной организации.
– Вот насчет чего он мне не сказал, – протянул Прауд, не спеша расстегивая и засучивая рукава комбинезона, – так это насчет того, что мне будет, если я кому-нибудь набью морду.
– Если мне, то ничего не будет… Со стороны администрации, конечно.
– В таком случае, – пробурчал Прауд и стал отворачивать рукава, – я должен сказать, что у вас отвратительный характер.
– Это мое слабое место. Почему же вы не набиваете мне морду?
– Устал. Этот конвейер с непривычки здорово размаривает.
– Несерьезная причина.
– Ну, передумал.
– Вот это серьезно. Что же, будем знакомиться?
– Пес с вами, давайте знакомиться. Меня зовут Прауд. Бен Прауд.
– Знаю. А меня Карпентер. Имя у меня редкое: Джон.
– Подумать только! – в тон ему отвечал Прауд. – Впервые в жизни встречаюсь с таким редким именем. Буду ценить.
– То-то же, – улыбнулся Карпентер. – Хотите хлебнуть пива?
Он протянул ему банку, и Прауд с наслаждением сделал несколько глотков.
– Теперь надо закусить, – сказал Карпентер. – После вашего обеда рекомендуется закусить.
– Пожалуй, – Прауд без церемоний взял предложенный Карпентером бутерброд с куском холодного мяса. – А знаете, у нас могла получиться с вами жестокая потасовка. Но я резервирую за собой это право. Так и знайте.
Он достал из кармана ножик, разрезал бутерброд Карпентера на две части и большую предложил Доре.
– Скажите дяде Карпентеру спасибо.
– Спасибо, не хочется, – сказала Дора.
– Не врите! – рассердился Прауд. – Вам очень хочется. С одним вашим бутербродом вы не дотянете до конца смены.
– Спасибо! – повторила Дора и стала медленно-медленно жевать бутерброд.
– Давно знакомы? – спросил Карпентер у Прауда.
– С кем?
– С Дорой.
– Давно, – сказал Прауд. – Со вчерашнего утра.
Заверещал звонок. Обеденный перерыв кончился. Новые знакомые поспешили к конвейеру.
4
Когда явился «для очень важного сообщения» директор столичной сейсмической станции профессор Переел Ингрем, сенатор Мэйби велел передать ему, что у него имеются сейчас заботы поважней, чем теоретические рассуждения о землетрясениях, тем более уже совершившихся. Он имел в виду чуму и то, что уже скоро сутки, как прервалась всякая связь со всеми военными базами, соединениями и флотами за рубежом, и что до сих пор неизвестно, как разорвались в союзных странах посланные вчера вечером ядерные снаряды и началась ли там, наконец, война.
Человек исключительной напористости, несмотря на более чем почтенный возраст, Ингрем все же не ушел, пока не добился аудиенции. Мэйби с редкой для него учтивостью выслушал профессора и посоветовал обратиться с подобными сенсациями к любому из издателей бульварной литературы и не мешать людям заниматься государственными делами.
Ингрем не обиделся. Он сказал, что понимает недоверие господина сенатора и был бы рад разделить с ним это недоверие. Но, увы, то, с чем он пришел, – не фантастика, а печальная действительность, скажем точнее: почти на все сто процентов бесспорная действительность.
– Значит, насколько я вас понимаю, вы настаиваете на том, что Атавия вчера оторвалась от Земли? – переспросил его Мэйби, не считая нужным подавлять улыбку. Он все больше убеждался, что этот старикашка рехнулся, как и многие рехнулись сегодня, испугавшись чумы.
– Я настаиваю на том, что весь наш континент, судя по характеру и расположению взрывов…
– Взрывов?! О каких взрывах вы говорите?
Мэйби сделал вид, будто удивлен разговором о каких-то там взрывах, но ему стало не по себе. Этот старикашка был во всяком случае настолько разумен, чтобы разгадать подлинные причины «землетрясения».
– Об атомных взрывах, сударь, – спокойно пояснил профессор. – Так вот я настаиваю на том, что, судя по характеру, общему расположению и направленности, они неминуемо должны были привести к отрыву нашего острова от Земли.
– И он при этом не превратился в пыль, не разлетелся на атомы? – иронически усмехнулся Мэйби, достаточно разбиравшийся и в механике и в космографии.
– Вполне законный вопрос, – одобрительно кивнул профессор, словно перед ним был не крупный государственный деятель, а толковый студент. – На это я могу только ответить, что сам удивляюсь, что все обошлось так благополучно. Конечно, мы вместе с нашим островом должны были мгновенно превратиться в пыль в тот самый момент, когда он отрывался от Земли.
– Вот видите! – снисходительно улыбнулся Мэйби. – А атмосфера? Могла бы у нас остаться хоть самая ничтожная атмосфера, если бы нечто вроде того, что вам примерещилось, – я не боюсь употреблять это слово, профессор, вдруг действительно имело место?
Ингрем только развел руками.
– И все-таки, господин сенатор, это именно так, как я вам доложил. Расчеты проверены несколько раз и мной лично и моими сотрудниками. Кроме того (ему ужасно не хотелось делиться лаврами с научными конкурентами, но ничего не поделаешь), я получил по военному телефону от четырнадцати сейсмических станций запросы, не оставляющие сомнения, что и они пришли к таким же удивительным, удручающим, но неопровержимым выводам.
Он подал Мэйби пачку телефонограмм на военных бланках. Сенатор развернул их с такой осторожностью, словно они были заминированы.
– Расчеты, расчеты, – пробрюзжал он уже менее уверенно и пробежал глазами все четырнадцать телефонограмм. – Цифры… Манипуляции цифрами… Бредовые акробатические упражнения с цифрами… Мы с вами живы, здоровы, дышим воздухом; под нами плотная, обычная почва… – Он поднял со стола и снова поставил на прежнее место увесистое пресс-папье. – Земное притяжение действует по-прежнему… И при всех этих бесспорных обстоятельствах вы беретесь утверждать, что мы оторвались от Земли?
– Именно принимая во внимание эти обстоятельства, я и утверждаю, сударь, что мы не оторвались от Земли, а только могли, обязательно должны были от нее оторваться.
– Чего же вам от меня угодно, профессор?
– Проверки.
– Ну и проверяйте себе на здоровье.
– Для этого нужны самолеты, господин Мэйби. Самолеты и корабли.
Два корвета под общим командованием капитана второго ранга Лютера Хорнера, одного из спокойнейших офицеров атавского флота, вышли в океан в начале пятого часа вечером того же дня.
На флагманском корвете, – он назывался «Террор», – шел и профессор Ингрем, возглавлявший группы ученых, выделенных ему в помощь.
