Сергей Михеенков - Пречистое Поле
— А я о том и говорю, что раз белые головки еще целы, а Валентина тут, то надо бы сбегать за ключами и нести ящики сюда. Что ж мы, так и не посидим, что ли, по-человечески? Все вместе?
— Давай! — Закричали ответно сразу отовсюду. — Тащи сюда водку! Айда, бабы, за закусью! Распечатывай свою лавку, Валюха! А то небось там все прокисло!
— У меня никогда ничего не прокисает, — ответила невпопад Валентина.
Слова ее тут же потонули в хохоте и подначках. Пречистое Поле хмелело от предчувствия выпивки.
Только теперь Степан Петрович Дорошенков до конца понял все. «Вон куда ты, Семен Николаевич, оглобли заломил», — сказал он себе и, чувствуя, что сейчас может произойти непоправимое, стал искать в толпе председателя колхоза. Но Кругов, видать, прятался за спинами, толокся где-то в задних рядах, и Дорошенков сам было опять попятился к столу, но остановился: там, уже по-хозяйски, размахивал руками Глухоченков. Народ слушал его.
— Ну да, — недоуменно ответила Валентина, — так я вам и открыла магазин. Это вам не склады курочить. Платить кто будет?
— Как кто? — Как кто, Валюша? — Из толпы вывихнулся под свет лампочки Иван Прокопчин и, откинув полу распоясанной шинели, вытащил из кармана брюк сверток каких-то бумажек, послюнил большой палец, подмигнул бухгалтеру Глухоченкову и начал разворачивать сверток, расправлять, перелистывать бумажки. — Вот, — сказал он, — бери. Это мой пай. Тут много, рублей триста. Было время, домой хотел отослать, да не отослал.
И он положил на стол пачку тридцаток, пристукнул ее кулаком и крикнул, обернувшись к народу:
— Давай, мужики, выворачивай карманы. Ссыпай все в кучу. У кого сколько.
И посыпались на застеленный красной материей стол разноцветные бумажки, затертые, сложенные вдвое и вчетверо, и совсем новенькие, хрустящие, словно сухие липовые листья.
— Выкладывай, славяне! Давай, кто в раскур пустить не успел.
«Да, подобрал Глухоченков ключики к миру, подобрал, что и говорить», — думал предсовета, стоя поодаль с опущенными руками и не зная, что ему делать, тоже принять участие в складчине или все же уйти. Но тут произошло нечто, что резко повернуло события в другую колею.
Глухоченков начал складывать деньги. И, складывая вдруг поднес к глазам одну бумажку, другую и сказал:
— Да что ж это земляки, за деньги? Это ж старые деньги! На них же теперь ничего не купишь. Их же давно из обращения изъяли. Их теперь разве что детям, играть, или туалеты…
— Что? — вновь продрался к нему сквозь тесную людскую стену Иван Прокопчин,
— А то, что деньги, говорю, не те.
— Как не те? — настаивал Иван, видимо, почувствовав, что если и дальше так все пойдет, то обещанная выпивка, запросто может накрыться.
— А так, не те. Смотри, какие сейчас десятки. Видишь, какие сейчас червонцы печатают? А вы тут тридцаток старозаветных нашвыряли. Их теперь и вовсе нет. Так что такие ваши деньги не пойдут.
И Семен Николаевич, даже не взглянув на Ивана Прокоп-чина, начал ловко сортировать бумажки: одни — в одну кучу, другие — в другую. И получилось так, что «негожих» оказалось больше.
— А погодь-ка, главбух, останови свою арифметику. Я что-то в ней ни хрена не понимаю, — решительно нагнулся к нему Прокопчин.
— Ну? Что тебе не ясно? — поднял глаза Глухоченков.
— Мне то не ясно, что деньги… Ты что их так швыряешь? Они что, не советские, что ли? Ты знаешь, где их нам выдавали?
— Не знаю. Меня это не интересует. Деньги вполне советские, только уже не в обороте. Я же сказал. Их даже в банке не обменяют. Они теперь — бумага. Просто бумага, и все.
— Вы слыхали, мужики? Нет, вы слыхали? Наши деньги давно, оказывается, обесценились! Наши деньги, вот, вот эти, оказывается, теперь ничего не стоят! Они — бумага! Дерьмо! Вы слыхали, что он сказал? — И Иван Прокопчин схватил в горсть пачку тридцатирублевок и встряхнул ею над головой. — Нет, он же что сказал, гад! Он сказал, что наши деньги — дерьмо! А сам ты кто такой, а? Что-то я твой портрет ни на стройке не видел, ни на покосе. А? И как ты в наш колхоз попал? Видать, из Осипковой родни забрел к нам? Может, ты и окоп помогал ему копать? Да я, братцы, догадался, кажись, зачем он с нами эти жмурки затеял. Мужики! Он же, гад, споить нас хотел! Чтобы мы перепились тут, как… А потом с нами что хочешь, то и делай! Мужики, да его за такое надо к Осипку — в окоп. Тот — из винтовки. А этот… Бей его, мужики! — Иван замахнулся кулаком с зажатыми в нем тридцатками.
Но ударить бухгалтера ему не дали, схватили сзади, навалились откуда-то сбоку, придавили к земле, заломили руки. И держали так до тех пор, пока не успокоился, пока не сошла с губ бледность и не унялись трясущиеся руки.
— Стойте! Товарищи! Стойте! — Это вышел к красному столу Григорий Михалищин.
— Григорий! — закричали ему сразу, затопив яростью своих голосов его одинокий негромкий голос. — Ты что, Григорий, не видишь, что тут творится! Они ж весь колхоз под свой чин подмяли! Правильно Иван сказал, на покосе их не было, а тут они, гляди, первые за словом лезут!
— Да не в них дело, — закричали другие, такие же неистовые голоса. — Они тут тоже, похоже, пешки. Тут, братцы, если разбираться, выше бери — район!
— Верно! Верно, сельчане! Тут только приказчики, а баре там» в Новоалександровской, сидят!
— Что тут толковать! Командуй, Григорий, сбор! Пора тряхнуть и Новоалександровскую!
— Пора! Пора! Давай, мужики, в строй! Разбирай винтовки!
— А и правда, братцы, надо бы их там тоже, которые в Новоалександровской… Флаг им красный поправить!
Солдаты начали выбиваться из толпы и спешно, без суеты, молча строиться под звонницей. На левый фланг встали пленные, Федор Зенюков и братья Степаненковы, Карп и Григорий Парамоновичи, с ними Иван Младший, Иван Шумовой, Василий Прасолёнков и еще несколько пречистопольских мужиков.
— Э, давай, Григорий! Что ж, раз такое дело заварилось! А терпенья нашего больше нету! Смотри, Григорий, как они народ замордовали! Молчат вон пречистопольцы. Земляки, что молчите? Как воды в рот набрали.
— Точно. Главбуха этого давно бы из колхоза поперли. А вот поди ж ты, молчат.
— Стойте! — Григорий поднял руку. — Погодите. Выступить успеем всегда. Не ожесточайтесь. Подумать надо.
— Да что тут думать, Григорий! Командуй в походную колонну! Резанем на станцию, и вся недолга!
— Правильно! Пора винтовки из козел разбирать! На рассвете там будем, посмотрим, что там творится!
И тут Григорий сказал то, что остановило всех, рассыпало образовавшийся было строй, состоявший наполовину из солдат, а наполовину из пречистопольских мужиков и парней, прекратило разговоры и уняло особенно разгорячившиеся головы!
— Туда, — сказал он тем же тихим голосом, — свои придут.
— И верно, мужики, — отозвались ему, — там их, может, побольше нашего взвода будет. Там, может, таких, как мы, рота наберется.
Глава одиннадцатая. Последняя. О ТОМ, КАК ОНИ УХОДИЛИ
Митинговали до утренних петухов, до той самой поры, когда за горбов иной поля из-за густой хмурости неба просочилось бледное, как изможденный лик, далекое смутное зарево. Сразу обозначились крыши пречистопольских дворов, виднее стал большак, побелел, будто его подмели ночью или посыпали сухим речным песком. На Лебеде заблестела роса и стала скатываться по его покатым плечам вниз, оставляя темные, будто от слез, полосы, а свет лампочки стал тусклым и ненужным. И тогда нехотя разошлись. И о многом до света успели переговорить, выплеснуть из души наболевшее, что копилось все эти годы, как стоячая вода в запруде.
И не только сказать успели многое сельчане, но и решить.
Опять вытащили к столу предсовета Степана Петровича Дорошенкова и потребовали у него отчета перед всем людом о своей работе и обо всех делах, в которые он, как председатель исполкома, должен был вникать. Несколько раз покрывался душным потом Степан Петрович, выслушивая вопросы и упреки сельчан, несколько раз мокрела и высыхала на его дрожащей мелкой нервной дрожью спине новая, тесноватая под мышками рубашка. И не выдержал он в конце концов и попросил срывающимся, чужим голосом, чтобы, раз такое всеобщее недовольство, переизбрали его на ближайшей сессии. Мир заявление его хоть и выслушал терпеливо, но не поддержал.
— Не для того мы тебя, Петрович, браним, — сказал наставительно один из стариков; старики стояли в первых рядах и, пожалуй, больше всех принимали участие в прениях.
С Круговым же вышла заминка посерьезнее.
Председатель колхоза начал с того, что, бледнея лицом, попросил у народа прощения, а потом вдруг заявил, что работать в Пречистом Поле он больше не может и не желает, что давно понял: земля, мол, не его призвание и что лучшe будет, если они отпустят его из колхоза подобру-поздорову в сей же час. Этого никто из пречистопольцев не ожидал, прежние-то председатели за свою должность держались крепко. А тут вот на тебе: не его призвание…
