Теодор Старджон - Благая потеря
— Господи, ты бы послушал, как она стонала, — старался Главный. — Какие там деньги! Это она мне заплатила! Хочешь знать, на что я их потратил? На тот же товар, парень!
«Но сколько можно приобрести всего на шекель нежности, мой принц!» — беззвучно пели слова.
— …по всему полу и по ковру, пока, клянусь чем угодно, я не испугался, что мы и на стену полезем! Да, молчунчик, нагрузился я тогда, как следует нагрузился, мой мальчик!
«О бедняжка, — не утихал приглушенный шелест, — нищета твоя так же велика, как и счастье, и вдесятеро больше пустой похвальбы, что извергают твои уста!»
К великой радости Молчуна, такие речи велись лишь в первый день полета; все остальное время эта тема не затрагивалась ни единым словом, и так до очередного визита в порт, как бы долго ни длился полет.
«Пропищи мне о любви, дорогая мышь, — раздавалось насмешливое хмыканье в его голове. — Взгромоздись на свой сыр и радостно погрызи мечту». Затем, устало: «Но Боже! Сокровище, что бессменно ношу я, слишком тяжкий груз, чтобы терпеть, когда ты толкаешь меня в свою гулкую пустоту!»
Молчун поднялся с койки, подошел к панели управления. Приборы отмечали, что корабль не отклонился от заданного курса. Великан занес координаты в бортовой журнал и настроил искатель на поиск определенного скопления массы в Туманности Краба. Когда работа закончится, прозвучит сигнал. Молчун отрегулировал приборы; теперь прыжок должен произойти, как только он нажмет кнопку рядом со своей койкой. Потом. Чтобы как-то убить время, он отправился на корму.
Инопланетяне лежали тихо, но любовь так переполняла неразлучников, что проявлялась даже в позах. Их расслабленная плоть стремилась слиться; пальцы того, кто повыше, словно магнитом притянула рука любимого существа. Они разжались и вновь устремились к ней, как частички порванной ткани, пытающиеся соединиться. А поскольку сердца узников переполняла не только любовь, но и печаль, они выражали свое настроение с помощью поз, движений; каждый с помощью спутника беззвучно рассказал Молчуну о боли мучительной утраты, о том, что она чревата новыми потерями. Этот образ просочился в мозг, заполнил рассудок, и подоспевший рой слов немедленно подхватил его, пытливо обследовал, пробуравив насквозь, затем разгладил и наконец превратился в шепот: «Стряхните пепел печали, о светлые. Достаточно было грусти в вашей жизни. Горе должно жить, лишь когда появится на свет, но не ранее».
Слова пели:
«Пей вино! В нем источник бессмертья и света,
В нем цветенье весны и минувшие лета.
Будь мгновение счастлив средь цветов и друзей,
Ибо жизнь заключилась в мгновение это».
А потом, в качестве завершающего аккорда: «Омар Хайям, родился в 1073 году». Ибо это тоже составляло одну из функций слов.
И тут он в ужасе застыл; ручищи-лопаты поднялись, конвульсивно сжались, ногти скользнули по прозрачному материалу, преградившему путь к свободе…
Неразлучники улыбались ему, в них больше не чувствовалась грусть.
Пришельцы услышали его!
Он в отчаянии повернул голову, посмотрел на неподвижное тело капитана, потом вновь впился взглядом в неразлучников.
То, что они смогли так быстро оправиться от последствий прыжка, он счел, как минимум, наглым вторжением в его святая святых; ибо минуты одиночества не имели цены для Молчуна, настолько дорожил он ими, а две пары блестящих, как бриллианты, пытливых глаз сводили все на нет. Но даже это казалось ерундой по сравнению с самым страшным: они могли видеть не только тело, но и душу. Неразлучники улавливали его мысли!
Расы телепатов не часто встречаются во Вселенной, но подобный феномен существует. И то, что испытывал сейчас Молчун, было естественной и неизбежной реакцией на столкновение с таким явлением. Он способен лишь «испускать» мысли, а неразлучники — принимать. Но как они посмели! Никто не должен знать, что таит его душа и разум, что он думает о себе. Иначе — невероятная катастрофа. Он не сможет больше летать с Главным, а значит, вообще никогда не ступит на борт космолета. Как тогда жить? Что делать?
Он оскалился; от панического страха и ярости побелели губы. Какое-то мгновение пришельцы не отрываясь смотрели на него, и словно разряд тока пронзил тело. Теснее прижавшись друг к другу, неразлучники послали Молчуну взгляд, сияющий любовью, в котором угадывались и дружеская поддержка, и беспокойство. Он скрипнул зубами.
В этот момент прозвучал сигнал.
Великан медленно отвернулся и направился к своей койке. Опустился на нее, занес руку над кнопкой.
В душе его не осталось места радости, он ненавидел неразлучников. Нажал кнопку и снова погрузился в черную пустоту.
* * *Некоторое время спустя:
— Молчун!
— Мм?
— Кормил их после прыжка?
Отрицательное мычание.
— А в прошлый прыжок?
Отрицательное мычание.
— Да что с тобой такое, черт бы тебя побрал, здоровенный ублюдок! Чем, по твоему, эта парочка будет поддерживать свое существование, а?
Молчун бросил в сторону кормы полный ненависти взгляд.
— Любовью.
— Накорми их, — отрезал Главный.
Великан молча отправился готовить еду для заключенных. Главный стоял в центре каюты; маленькие, но твердые кулаки упираются в бедра, блестящая копна волос сбилась на одну сторону. Он не отрывал взгляда от своего подчиненного.
— Раньше ни разу не приходилось тебе о чем-нибудь напоминать, — свирепо прорычал он, но в голосе слышалось беспокойство. — Ты что, болен?
Молчун отрицательно качнул головой. Он отвернул крышки двух самонагревающихся емкостей, отставил в сторону, взял пластиковые бутылки с водой.
— У тебя что-нибудь есть против женишка с невестой, так, что ли?
Молчун отвернулся, пряча лицо.
— Мы доставим их на Дирбану живыми и невредимыми, понял? Если с этими двумя что-то случится, тебе тоже не поздоровится. Я уж позабочусь, можешь не сомневаться. Не усложняй мне жизнь, Молчун. Иначе будет плохо. Я ни разу не давал тебе взбучку, но если вынудишь, придется проучить хорошенько.
Молчун с подносом отправился на корму.
— Слышал, что я сказал? — завопил вслед Главный.
Не поворачивая головы, великан кивнул. Он дотронулся до кнопки, и в прозрачной поверхности приоткрылось отверстие. Просунул еду в каюту, превращенную в камеру. Высокий неразлучник проворно поднялся и грациозно принял поднос, выразив признательность неотразимой улыбкой. Молчун глухо, угрожающе зарычал, словно дикий зверь. Инопланетянин отнес обед на койку, и неразлучники стали есть, поднося кусочки друг другу.
Новый прыжок; Молчун с трудом вынырнул из черных глубин беспамятства, быстро сел и огляделся. Капитан распростерся поперек своего ложа, откинув руку. В его маленьком жилистом теле чувствовалась грация спящей кошки. Неразлучники даже во сне казались частями единого целого. Тот, кто поменьше, лежал на койке, а высокий — на полу.
Молчун фыркнул и встал. Пересек каюту, склонился над спящим капитаном.
«У колибри желтенькая курточка. Завис — и камнем вниз, лишь свист, — вихрем мчится прочь. Быстро и больно, больно…»
На мгновение великан замер; могучие мускулы спины напряглись, губы дрогнули. Покосился на неразлучников: они до сих пор не шевельнулись. Молчун прищурился…
Слова спешили, суетливо толкались и наконец выстроились в такие строки:
«Три вещи я познал, испив любовь до дна:
Боль, грех и смерть несет с собой она.
Но день за днем дерзает сердце вновь:
Боль, смерть, позор презрев — зовет любовь!»
Молчун аккуратно добавил: «Сэмьюел Фергюсон, родился в 1810 году». Он обжег взглядом неразлучников и с глухим стуком ударил кулаком по ладони — словно дубинкой по муравейнику. Они вновь услышали его, но на сей раз не улыбались. Инопланетяне посмотрели друг на друга, затем одновременно повернулись к великану и мрачно кивнули, наблюдая за ним.
Главный рылся в книгах Молчуна, перелистывал, отбрасывал просмотренные прочь. До этого он ни разу не прикоснулся к его библиотеке.
— Куча мусора, — прошипел капитан. — «Сад Плунков», «Ветер в ивах», «Червь Уроборос». Детские сказочки!
Неуклюже переваливаясь, великан поспешил к своим сокровищам, терпеливо собрал разбросанные по каюте томики и один за другим поставил на место, нежно поглаживая переплет, точно утешал.
— Тут что, нет ни одной с картинками?
Молчун изучающе посмотрел на Главного, потом снял с полки большую книгу. Капитан выхватил ее из рук великана, торопливо пролистал.
— Горы, — разочарованное ворчание. — Старые дома. — Шелест страниц. — Какие-то поганые лодки…
