Феликс Кривин - Божественные истории
Великан встал. Лицо его было печально, печальны были его глаза.
— Я виновен… Виновен в том, что слишком любил людей…
Его засыпали градом насмешек.
— Да, я любил людей, — убежденно сказал Прокруст. — Я любил их, хотя понимал, как они далеки от идеала. Человек — мера всех вещей, но какой мерой мерить самого человека? Где эта мера, где?.. Вот она! — И Прокруст показал на свое ложе.
— Я все измерил, все подсчитал. Идеальный человек должен быть таким только таким, ни больше, ни меньше. Так судите же меня, люди, за то, что я сделал для вас, за то, что я пытался приблизить вас к идеалу!
Прокруст помолчал, внимая гулу толпы, которая не слушала ничего, кроме своего возмущения. И он продолжал, все больше загораясь:
— Судите меня, люди, за мои трудные дни, за мои бессонные ночи. За то, что в то время, когда вы тешились жизнью, я мучительно искал ту единственную меру, которой достоин человек. Судите меня за мою к вам любовь, за то, что я постоянно думал о вас и хотел, чтобы вы стали лучше. Все, что я делал, знал и умел, — все это было для вас… И ложе это — оно тоже для вас!
— Для нас? — зашумела толпа. — Нет, с нас довольно! Эй, Тесей, положи-ка его самого!
И тут случилось невероятное; великан, еще недавно наводивший страх на всю округу, вдруг стал уменьшаться. И когда его подвели к ложу, он уже был самый простой человек, ниже среднего роста.
Так стоял он, небольшой человек Прокруст, перед своим прокрустовым ложем, которое было явно ему велико, так стоял он и бормотал:
— Люди, не судите меня… Просто я ошибся в расчетах…
МИДАСОВ СУД
— Ерунда-с! — отметил Мидас, игру Аполлона прослушав.
За это ему, согласно уму, достались ослиные уши.
Отличные уши, роскошные уши, сокровище для меломана!
Теперь-то Мидас уж спуску не даст ни Аполлону, ни Пану.
Старается Пан, заливается Пан, леса и долины радуя. Но…
— Ерунда-с! — роняет Мидас, лениво ушами прядая.
Гремит Аполлон, забирая в полон все сущие в мире души. Но…
— Ерунда-с! — роняет Мидас, развесив ослиные уши.
ПЛАТОН
Платон был общительный человек, и у него было много друзей. Но все они говорили ему:
— Платон, ты друг, но истина дороже.
Никто из них в глаза не видел истины, и это особенно обижало Платона. «Почему они ею так дорожат?» — с горечью думал он.
В полном отчаянии Платон стал искать истину. Он искал ее долго, всю жизнь, а когда нашел, сразу потащил к друзьям.
Друзья сидели за большим столом, пили и пели древнегреческие песни. И сюда, прямо на стол, уставленный всякими яствами, Платон вывалил им свою истину.
Зазвенела посуда, посыпались черепки.
— Вот вам истина, — сказал Платон. — Вы много о ней говорили, и вот — я ее принес.
Теперь скажите — что вам дороже: истина или друг?
Друзья притихли и перестали петь древнегреческие песни. Они сидели и смотрели на истину, которая неуклюже и совсем некстати громоздилась у них на столе. Потом они сказали:
— Уходи, Платон, ты нам больше не друг!
РАЗДОР БЕЗ ЯБЛОКА
И опять богини спорят о красоте.
На сей раз — никаких яблок, никаких парисов! Пусть решит жюри, компетентное в данном вопросе!
И опять богини разочарованы:
— Непонятно, что они в ней нашли!
— Посмотрите на нее!
— Нет, вы только на нее посмотрите! На последнем конкурсе красоты победила Медуза Горгона, которой жюри, не глядя, присудило первое место.
БОЖЕСКИЙ РАЗГОВОР
Титаны восстали против богов-олимпийцев.
— Что это вы, ребята? — журил их Зевс. — Ай-ай, нехорошо! Давайте говорить по-божески. Только не все сразу, подходите поодиночке!
Подошел первый титан-одиночка. Смотрит Зевс — здоровенный титан! Где с таким говорить по-божески!
Пришлось поставить его на колени.
Стоит на коленях титан — и все равно выше Зевса на целую голову.
Пришлось отрубить ему голову.
— Ну вот, — сказал Зевс, — с этим как будто договорились. Давайте дальше — поодиночке!
ПАН
Стоило козлоногому Пану жениться, как тотчас все заметили его рога, на которые прежде не обращали внимания. Приятели советовали ему их спилить, чтобы они не так бросались в глаза окружающим, а досужие нимфы, завидуя его жене, называли их рогами изобилия.
Но сам Пан был спокоен. Пан твердо верил в то, что он не рогат. Это так естественно для женатого человека.
ЗЕВС И ДЕДАЛ
— Как дела, Дедал?
— Так себе, громовержец.
— Почему, Дедал? Ты же преуспеваешь. На последней выставке тебе опять присуждена первая премия.
— Вся беда, что это не последняя выставка.
— Но ведь у тебя вроде бы нет соперников?
— У меня есть племянник. Я его учил, я ему отдал все знания… И вот в благодарность…
— Пустяки, — сказал Зевс. — У меня тоже был такой — не помню, племянник или сын…
Звали его Тантал. А теперь — поминай, как звали!
— Спасибо, громовержец! Теперь я знаю, как поступить с племянником. Ты свидетель, что я хлопочу не о себе, — я делаю это во имя искусства.
— В добрый час, Дедал! Такие дела делают без свидетелей.
2.— Как дела, Дедал?
— Так себе, громовержец.
— Почему, Дедал? Ты ведь разделался со своим племянником?
— Я-то разделался, но они хотят разделаться со мной. Меня будут судить за убийство.
— Чего ж ты ждешь, Дедал? Ты должен срочно покинуть Афины.
— Я думал об этом. Но знаешь — покидать родину…
— Родину? — рассмеялся Зевс. — Дедал, откуда эти красивые слова? Я, например, родился на Крите, но, как видишь, бросил его и взошел на Олимп. Где хорошо, Дедал, там и родина.
— Спасибо, громовержец, ты меня убедил. Пойми, я хлопочу не о себе, я делаю это во имя искусства.
3.— Как дела, Дедал?
— Так себе, громовержец.
— Почему, Дедал? Разве тебя плохо приняли на острове? Я слышал, что царь Минос отнесся к тебе, как друг.
— Это правда, я ему очень обязан. Но ведь я не люблю быть обязанным. Это мешает моему искусству.
— В таком случае, Дедал, почему бы тебе не покинуть Миноса? Для такого мастера, как ты, сделать пару крыльев — пара пустяков.
— Две пары, громовержец: у меня ведь еще сын.
— Ну так две пары пустяков.
— А что скажет Минос? Он мне друг, выходит, что я предаю друга.
— Глупости, Дедал. У меня много друзей, а сколько я их предаю!.. Приходится — в интересах дела.
— Ты знаешь — я хлопочу не о себе…
— Лети, лети! Только осторожно с крыльями — у тебя ведь никогда не было крыльев!
ДЕДАЛ И ИКАР
— Кто такой Икар?
— Это сын Дедала. Того, что изобрел крылья.
Мудрый человек был Дедал. Он знал, что нельзя опускаться слишком низко и нельзя подниматься слишком высоко. Он советовал держаться середины.
Но сын не послушался его. Он полетел к солнцу и растопил свои крылья. Он плохо кончил, бедный Икар!
А Дедал все летит. Он летит по всем правилам, не низко и не высоко, умело держась разумной середины. Куда он летит? Зачем? Это никому не приходит в голову. Многие даже не знают, чго он летит — мудрый Дедал, сумевший на много веков сохранить свои крылья…
Дедал… Дедал…
— А, собственно, кто такой Дедал?
— Это отец Икара. Того, что полетел к солнцу.
СОКРАТ
— В споре рождается истина…
— Что ты, Сократ, не надо!
Спорить с богами бессмысленно, выпей-ка лучше яду!
— Пей, говорят по-гречески!
— Просят, как человека!
Так осудило жречество самого мудрого грека.
Праведность — дело верное.
Правда карается строго.
Но не боялись смертные выступить против бога.
Против его бессмысленных, бесчеловечных догматов.
В спорах рождались истины.
И умирали сократы.
НАРЦИСС
Женщины ходили за Нарциссом по пятам и делали ему самые заманчивые предложения.
Но Нарцисс отвечал каждой из них:
— Я не могу любить сразу двоих — и себя, и тебя. Кто-то из нас должен уйти.
— Хорошо, я уйду, — самоотверженно соглашались одни.
— Нет уж, лучше уходи ты, — пылко настаивали другие.
Но результат был один и тот же. Только одна женщина сказала не так, как все.
— Да, действительно, — сказала она, — любить двоих — это дело хлопотное. Но вдвоем нам будет легче: ты будешь любить меня, а я — тебя.
— Постой, постой, — сказал Нарцисс, — ты — меня, а я?
— А ты — меня.
— Ты меня — это я уже слышал. А я кого?
— Ты меня, — терпеливо объяснила женщина.
Нарцисс стал соображать. Он шевелил губами, что-то высчитывал на пальцах, и на лбу его выступил пот.
