Песах Амнуэль - Капли звездного света
На дворе было морозно. Только что взошла луна, желтая, как недозрелый гранат. Я посмотрел в зенит, но не нашел созвездий — мое знание астрономии еще не возвысилось до такой премудрости. Нечего было и пытаться отыскать Дзету Кассиопеи. Но глаза сами сделали это. Взгляд будто зацепился за что-то в небе. Засветилась, замерцала далекая голубая искорка. Она набухла, как почка на весеннем дереве, и я увидел темные водовороты пятен на ее поверхности. А планету не видел — дымка окутывала ее, но я знал, чувствовал, что она рядом со звездой, бурная и горячая.
Я закрыл глаза, сосчитал до десяти, а потом и до ста. Тогда я открыл глаза, но не решался смотреть в небо. Со стороны Медвежьего Уха, перебираясь через овраги, двигались белесые призраки — спотыкаясь о верхушки деревьев, брел утренний туман.
4
У Людочки расшнуровался ботинок, и мы остановились. Людочка болтала ногой, сидя на невысоком пне, и я никак не мог попасть шнурком в пистон.
— Сиди спокойно, — строго сказал я.
Мы гуляли уже больше часа — обычное наше путешествие перед заходом солнца. Лариса неохотно отпускала со мной дочку. За месяц мы с Людочкой подружились, и Ларисе это почему-то не нравилось.
Едва мы добирались до перекрестка, откуда начинался так называемый лес (здесь росли ежевичные кусты), как Людочка останавливалась, заглядывала мне в глаза и тихо спрашивала:
— Ты видел опять?
Мы садились друг перед другом на два пенька, и я рассказывал сон. Рассказывал сказку. Рассказывал то, что было на самом деле.
— Сегодня была совсем другая звездочка, — говорил я, не заботясь о чистоте терминологии. Людочка внимательно относилась даже к «гравитационному потемнению», воспринимая его как волшебника. — Звездочка очень маленькая. У нее были мягкие золотистые лучи, совсем как твои косички. И она была очень грустная, потому что была одна. У других звезд есть дети-планеты, а у этой не было. А мне очень хотелось увидеть планету. Настоящую, живую, чтобы бегали поезда по паутинкам-рельсам, чтобы в просветах облаков виднелись белые следы самолетов. И чтобы, если приглядеться, можно было рассмотреть чужих людей на улицах чужих городов. Это очень важно, Людочка, увидеть чужую жизнь. Попробовать разобраться в ней. Тогда и свою жизнь мы будем понимать лучше. Знаешь, сейчас много говорят о связи цивилизаций. Но все это — в каком-то будущем, никто не знает, когда оно настанет. А я могу сейчас — увидеть и рассказать. Надо только найти ее — чужую жизнь. Понимаешь, Людочка? И еще надо, чтобы поверили… Никто ведь не видит, а я вижу.
— Волшебники всегда все видят, — сказала Людочка. Какой из меня волшебник? Когда месяц назад я увидел планету в системе Дзеты Кассиопеи, я думал, что так и надо. У каждой профессии, естественно, свои странности, к ним нужно привыкнуть, вот и все. Звезды я видел теперь почти каждую ночь — у телескопа или во сне. Дзета Кассиопеи являлась мне в голубом ореоле короны, и из ночи в ночь я за мечал, как лучики ее то укорачиваются, будто впитываемые звездой, то удлиняются щупальцами кальмара, изгибаются, набухают; даже розовая планета иногда погружалась в них, и тогда на ее серпе вспыхивали оранжевые искры.
На восьмую или девятую ночь я разглядел нечеткие тени на склонах кратеров и понял, что звездное вещество выжгло на планете огромные ямы и раны эти теперь медленно зарастали свежим планетным «мясом», будто планета живая, будто ей больно. На десятую ночь наблюдений, приглядевшись, напрягая зрение до рези в глазах, я увидел на склонах кратеров движущиеся точки. Наверно, это были животные. Стада их скапливались у вершин кратеров — они пили звездную теплоту, раны на теле планеты были для них лакомым угощением.
Я был уверен, что на следующую ночь смогу разглядеть даже, сколько ног у этих тварей, но утром на вершину Медвежьего Уха поднялся туман. Над обсерваторией нависли хмурые тучи. Два дня не было наблюдений. Юра не выходил от шефа — они заканчивали статью. Валера дремал в лаборатории, подложив под голову «Теорию звездных атмосфер». Над ним висела табличка: «Тихо! Наблюдатель спит!»
Я одолел половину общего курса астрофизики, когда убедился в простой истине, которую, впрочем, знал и раньше: никто никогда чужих планетных систем в телескоп не видел и видеть не мог. И я тоже не мог. Нет такого физического закона. Я уже не ждал откровений. Я всегда считал себя трезвым практиком и вовсе не был готов к встрече с невероятным…
Книгу мою накрыла широкая ладонь — я поднял голову и увидел перед собой Саморукова. Юра сидел за своим столом и был почему-то мрачен. Шеф посмотрел на название книги, полистал ее без любопытства.
— Что вы сделали за два дня? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Погода… — промямлил Валера.
Я кивнул. Конечно: нет погоды, все приборы в порядке.
— Так ли? — усомнился Саморуков. — А если микрофотометр захандрит в первый же час работы? Вы можете дать гарантию, что он не выйдет из строя, пока мы не закончим измерения?
Нет, я не мог дать такой гарантии. Мне не нравился выходной трансформатор. Он работал, но был на грани.
— Вот видите, — сказал шеф неодобрительно. — Я, Костя, не любитель чтения. Работа ценится по результату, а не по тому, много ли человек знает.
— Если мало знаний, какой может быть результат? — сказал я.
— Чепуха, — усмехнулся Саморуков. — Два дня вы штудировали курс астрофизики, и он ничего не прибавил к вашему знанию микроэлектроники. В молодости, когда много энергии, нужно стремиться больше делать самому. Вы же знаете, наши приборы — самые совершенные, лучших нет. Значит, если что-то не так, в литературе вы помощи не найдете, нужно думать самому. Потому я и позвал вас к себе: ваш начальник на заводе сказал, что вы думающий инженер. Таким я вас и хочу видеть. Посредственный астрофизик мне не нужен. Конечно, я не против чтения. Но читать нужно то, от чего, вы уверены, будет результат. Конкретный результат, понимаете? Тогда нам с вами по пути. Убедил?
— Наверно-по-видимому-возможно, — процитировал Юра и закончил в полном соответствии с истиной, — но маловероятно.
— Ничего, — бодро сказал шеф — Со временем поймете, Костя.
Он сказал все, что хотел, и решил, что терять на нас еще хоть одну секунду бессмысленно. Через секунду Саморукова в лаборатории не было — дверь звучно хлопнула.
Тот день был пятницей. Вечером ушел в город автобус, и Валера с Юрой поехали домой. Собственно, домой поехал Валера — он жил с родителями в огромной квартире с лепными потолками. А Юра отправился к нему в гости — родственников у него здесь не было, потому что родился он в Чите и к нам на Урал приехал по распределению после окончания МГУ. Я остался один: домой не хотелось. Дома обо мне слишком усердно заботились — обычное дело, когда в семье единственный ребенок. В последнее время, когда я бывал дома лишь два дня в неделю, заботы становились все докучнее.
Я остался, и мне повезло. Были отличные ночи, очень морозные для конца сентября и такие кристально чистые, что, казалось, виден каждый камешек на вершине Медвежьего Уха. По утрам на куполе телескопа сверкала роса, и купол блестел, как начищенное зеркало. Голубизна неба смешивалась с синевой алюминиевого покрытия, создавая необъяснимую игру оттенков. Телескоп казался фотонным звездолетом на стартовой площадке. Он и был звездолетом, на котором я каждую ночь уходил в странствия. Я начал считать свои звездные экспедиции, в те ночи состоялись тринадцатая и четырнадцатая. Я был единственным членом экипажа.
Центр Звездоплавания задал мне курсовые данные в сторону далекого синего Лльгениба. Я слетал за пятьсот световых лет и вернулся к рассвету, привезя восемь спектрограмм для Саморукова и томительные воспоминания для себя. Альгениб — звезда довольно яркая, и мне не пришлось долго ждать. Голубая точка на скрещении нитей стала надвигаться на меня, распухая и превращаясь в неистовую звезду. Я еще не видел такого буйства: языки протуберанцев уносились в пространство на многие звездные радиусы и вдруг неожиданно взрывались, и худо приходилось тогда трем безжизненным крошкам — планетам, которые, будто утлые челны, то к дело ныряли в пламенные валы, а когда вал спадал и протуберанец уносился дальше, планеты светились красным, как угли, выброшенные из огня.
Под утро, когда я вышел из звездолета, я увидел на востоке розовую капельку Марса и подумал, что не пробовал еще увидеть подробности на наших, солнечных, планетах. Марс не мигая смотрел на меня. Взгляды наши скрестились.
Я ждал откровения. Думал, что увижу такое, чего просто не могло получиться на самых крупномасштабных снимках межпланетных станций и на нечетких панорамах, переданных спускаемыми аппаратами. Где-то в подсознании осталась надежда на марсиан, на их постройки, города, плантации. И может быть, оттого, что я знал, представлял заранее все, что увижу, что-то притупилось в мыслях. Марс поднимался все выше и нисколько не рос, не желал расти. Заболели глаза, начало ломить в затылке, выступили слезы. Неудача.
