Светлана Тулина - Здравствуй, папа!
— Вы не совсем поняли… Мне не нужен похожий. Мне нужен именно этот.
Какое-то время Эллейевин молча разглядывала Керби. Ру занервничала. И уже совсем было собиралась сказать, что они зря сюда пришли, и уходят. А если понадобится — то и силой утащить бедного мальчика от этой старомодной любительницы разглядывать чужое. Но тут Эллейевин наконец заговорила — нейтрально и вроде бы о постороннем.
— Это ведь старый снимок, так? Сезонов двенадцать?
— Пятнадцать.
— Пятнадцать сезонов назад викинг считался одним из самых популярных стабилей. Это сейчас он винтажен, а тогда вовсе нет. Твой инка — явный стильник, он не может быть нашим. И потому сейчас он кто угодно, но только не викинг, ведь викинг — больше не стильно, да вот хоть у своей подружки спроси! Зачем ты вообще пришел именно к нам?
— Ру сказала, что такие есть только у вас.
Смеялась Эллейевин тоже отвратительно — раскатисто, взахлеб, с какими-то взлаиваниями и подвизгиваниями. Ру даже не представляла, когда такой вот смех мог бы быть популярен.
— Она тебе что — ничего не сказала? Ру, детка, эта модель не доведет тебя до добра! Смени стабиль и объясни ребенку…
Рру, не пугай мальчика. Смотрри, у него глаза опять квадрратные. Хочешь, я объясню? Или пусть Кррошка, ему даже прроще будет…
— Зззгинь! Он мой, ясно?! Мой! Сама! И не суйтесь!
— Ладно, ладно, я что, я ничего, прросто хотела как лучше…
* * *Они сидели на качелях — в Верхнем саду нет простых лавочек, только подвесные. Очень спокойный Керби и глубоко несчастная Ру.
— Мы непостоянны, ты же должен был знать! Всегда разные. Или такие, как надо, понимаешь? Вы же нас за это и любите! Я бы тебе помогла! Я же твоя золотая рыбка! Но я не знаю, как…
— То есть, сейчас он может быть каким угодно…
— Ну да… не все же придерживаются традиций, стили меняются. Появилась куча новых моделей… Слушай! А, может, ты его имя знаешь?!
Одним из основных качеств Ру было мгновенное переключение настроений, вот и сейчас переход от полного отчаяния к восторженной надежде свершился за долю секунды.
— Имя — это куда круче, чем модель! Имя важнее! Даже если неполное, оно укажет на клан, а там уже будет проще!
— Лэнни.
— Лэнни — что?
— Мама его так называла. Этого хватит, чтобы узнать клан?
— Нет.
Надежда умерла так же быстро.
— Лэнни — это вообще не имя. Детское прозвище, что-то вроде «малыш». Большую часть инков так называют.
Почему-то к отчаянию примешивалась легкая паника. Ру отмахнулась от нее, как всегда отмахивалась от непонятного. Пусть другие тревожатся и обдумывают причины, а у нее и своих огорчений полно. Вот, например, как объяснить Керби, что сменить можно не только внешность, и что тот викинг, что когда-то замутил контракт с его мамой, сегодня может быть не только каким угодно, но и кем угодно…
— А еще он подарил маме вот это.
Маленький переливчатый ромбик на кожаном шнурке. Не цепочка, на цепочку нельзя — вирруулэн не переносит металла.
Паника.
Перламутровый ромбик — чешуйка детского кокона. Крестик на карте, птичка курсора, четкое указание — найди меня. Такое дарят не всем, с кем заключают контракты. Далеко не всем. Такое вообще почти не дарят.
Они индивидуальны, эти чешуйки, и каждый, только увидев, уже знает — чье, и как зовут разорвавшего кокон, потому что имя тоже рождается в коконе, феечки не только безмозглы, но и безымянны…
Вирруулэн из рода Эль.
Паника.
Паника, паника, паника…
— Нет! Нет, нет, нет, не хочу!
Она затрясла головой так отчаянно, что качели мотнуло в сторону, а хлынувшие слезы разлетелись веером. Схватилась за голову, застонала, выгнувшись.
— Не хочу! Прости, прости, я не справилась! Я не могу! Прости… и — не пугайся, ладно?!
* * *Здесь все было не так!
Он пересмотрел кучу реалити про Куббсвилль и думал, что хорошо подготовился.
И в первую же секунду, еще на портальной площадке понял, насколько ошибся.
Запах.
Свет.
Звук.
Все как будто чуть мерцающее, совсем иное, непривычное — и в то же время словно бы как раз такое, каким оно и должно было быть.
Одно слово — Куббсвилль.
Рай, за однодневную визу в который пришлось выложить целое состояние.
И гнусный старик, который смотрел на все это странное великолепие так, как будто не в рай попал, а в грязную вонючую лужу, и теперь боится запачкаться. Раньше Керби даже и представить не мог, что в Куббсвиль можно придти и вот с таким выражением лица. Оказывается — можно. В странном искрящемся городе есть место всем.
Странным тут было все. Дома, местами совсем как у людей, а рядом смотришь — и не понимаешь, жилище ли это, растение, или же произведение искусства? Абстрактные скульптуры, перетекающие в стены, и стены, оканчивающиеся подвесными мостами. Каменная паутина, внезапно оказывающаяся живым садом — во всяком случае, если он верно понял слова этой странной блондинки. Сама блондинка, так внезапно потерявшая лицо — и не только…
Впрочем, теперь уже не блондинка.
Какое-то время ее тело ломалось, сминая черты и оплывая, словно восковая статуэтка под горячей водой, таяло, уменьшалось, перетекая в новую форму, меняло цвета. Но сейчас вроде бы изменения завершились. Черная короткая стрижка, больше похожая на бархатную шерстку, округлые ушки, в смеющихся зеленых глазах нет белка и зрачок вертикален…
— Ру?
— Вообще-то Эль-Ввирруулэн, так прравильно… но ты можешь звать меня Вви.
Улыбка быстрая и острая, и зубы такие же острые. Мелькнул дразнящий розовый язычок, тоже острый и быстрый. Миниатюрная женщина-кошка уютно свернулась на скамейке — так, как умеют только кошачьи. Косила насмешливо зеленым глазом. Улыбалась ехидно, только что не мурлыкала.
— А можешь и не звать. Все рравно я ненадолго. Рру — глупышка, хватает то, что поближе лежало. Террпеть не могу объяснялок… Ты умный паррень и сам все уже понял, прравда?
Приподнялась, опираясь на локти, недовольно хлестнула по скамейке хвостом. Произнесла укоризненно, глядя мимо Керби (он с трудом удержался, чтобы не обернуться):
— Эй! Пррекрратите. Это невежливо. Хотите поспоррить — давайте вслух, чтобы все слышали. А иначе я умываю лапы. Эй! Я прредупрреждала. Кррошка, я пас, твоя очерредь.
Новая волна изменений, словно кто-то смял кусок пластилина. Качели ощутимо просели и слегка перекосились.
— Что случилось? — Спроси его, спроси! — После стольких сезонов! — Ты ведь не случайно пришел именно сейчас, да? — Ну спроси, ну что тебе стоит! — Зачем спррашивать, вы же и так все уже пррекррасно … — Прости, прости, я не хотела! — ЗАТКНИТЕСЬ ВСЕ!
Керби зажмурился, помотал головой.
Тишина.
А потом:
— Она просила что-то… передать?
Голос низкий. И — какой-то неуверенный, что ли.
— Нет. То есть, не знаю… Она умерла. Две недели назад. А мне придется теперь в интернат, вот я и подумал…
Он открыл глаза, оскалился, снова потряс головой и то ли всхлипнул, то ли хихикнул:
— Здравствуй, папа?..
* * *— В моем классе у четверых пацанов отцы из ваших! И еще у двух девчонок! Зачем ты врешь?!
Лэнни досадливо хмыкнул и поскреб ногтями щетину на квадратном подбородке. Вообще-то, викингу четырнадцатой модели щетины не полагалось, но контрактные барышни млели от подобных мелочей, и потому столь незначительную модификацию мог себе позволить даже и такой закоренелый традиционал, как Вирруулэн из клана Эль.
Эль-Вирруулэн терпеть не мог объяснялок. В любом стабиле. Хотя иногда и приходилось. Некоторым барышням щетины недостаточно, им еще и разговоры подавай…
— Ты же учил биологию, должен понимать. Мы слишком разные, скрещивание попросту невозможно.
— Все ты врешь! А если не врешь — то еще хуже! Мама тебя любила! А ты ей изменял! Если не врешь сейчас — то даже тогда изменял!
Лэнни опять вздохнул. Где-то глубоко плакала и просила прощения Ру, от нее сейчас помощи ноль. Ви молчала, но молчание это было скорее одобрительным. И то радость. Остальные… А что остальные? Они тут не при чем.
— Я не вру. И я ее тоже любил. Все полтора года. Контракт — серьезная штука, не любить невозможно. Но ей ведь еще и ребенка хотелось. Тебя. А я могу быть любовником, но не отцом. Только переносчиком. Вот и пришлось. Измениться. Всего один раз. И появился ты. Твоя мама считала, что оно того стоило.
Керби больше не плакал. Смотрел тускло и с отвращением. Передернулся. Спросил сквозь зубы:
— Кто мой… настоящий? Или ты тоже — не помнишь? Столько было, что где уж упомнить?
— Помню. И маму твою тоже помню. Она была самой лучшей. Это не только мое мнение, ты и сам знаешь. Иначе бы ее не премировали полуторагодичным контрактом. А еще она была очень красива…
— Не смей, слышишь!
