Лидия Рыбакова - Минус на минус
И дальше всё развивалось удивительно однообразно…
Меня таскали по театрам, выставкам, ресторанам, курортам… «Дорогой Щедриков», естественно, платил и не возражал. Слёз – не выношу.
Наряды, украшения, элитные комнатные собачки или кошечки невероятных экзотических пород. Опять же, без обсуждений оплачиваемые. Потом – затаскивание в постель (слабое сопротивление возлюбленного воспринималось дамами всегда как игра и даже, в некотором роде, как поощрение). Наутро весь, до мозга костей, чувствующий себя виноватым, я делал предложение, которое принималось – чаще всего с восторгом. Медовые месяцы проходили незабываемо для жён и очень скучно для новобрачного: мы непременно куда-нибудь ехали, было шумно, суетливо, и приходилось все время за что-то платить. Кроме того, в постель могли потащить в любое время суток, и комплименты приходилось говорить то и дело.
Наверное, можно было воспротивиться. Наверное, это было бы даже очень правильно! Встать в позу трагика – и заявить, что всё это мною видено-перевидено, в белых тапочках, и что я хотел бы лучше спокойно поработать. Или хотя бы биржевые ведомости почитать, что ли!
Но так поступить, конечно, было невозможно. Ведь жён это непременно обидело бы. Поэтому я терпел и помалкивал.
К счастью, медовый месяц заканчивался, мы возвращались к родным пенатам (щедриковским, конечно, отвечающим за скромный трёхэтажный особнячок с флигельком в глубине сада), и жизнь входила в нормальную колею.
Я с наслаждением вставал в шесть, делал зарядку, принимал душ и садился за письменный стол. В восемь Аннушка (это жёны менялись, а домработница всегда оставалась на своём посту – в этом вопросе я был твёрже алмаза) подавала яйцо всмятку, тост и кофе. С полдевятого до девяти двадцати – прогулка на свежем воздухе. Независимо от капризов погоды, экономики и политики. В раздумьях разве заметишь метель, землетрясение, танки на улице и прочую ерунду! Не говоря уже о болтовне над ухом, если любимая супруга вдруг решила сопровождать.
Затем снова работа. Примерно до часу. Небольшая разминка – минут на двадцать, не больше, на велотренажёре или на бегущей дорожке, снова душ и обед. Тут Аннушка позволяла себе разнообразие. Бульон мог быть куриным или индюшачьим, с зеленью или без, а пирожок к нему – с капустой, рисом или картошкой. Иногда даже слоёный. В любом случае – потрясающе вкусный. Аннушка всегда готовит так, что язык проглотить можно. И если выбор блюд в моём доме разнообразием не блистает, то вина в том не её. Потом салат из свежих огурчиков или десяток отварных креветок. И чай – конечно, без вредных сластей.
После обеда – письма, документы, беседы по телефону с сотрудниками и тому подобное. Как минимум до полдника, который, в виде фрукта на тарелочке или тёртой морковки, подавался к четырём. А порой и до самого ужина. Тоже стандартного – стакан кефира или молока и тост.
Всё это время для общения я категорически не годился. К работе отношусь очень серьёзно. Как и ко всему остальному. Распорядок не меняется ни при каких обстоятельствах. Почти ни при каких.
Вечером, наконец, я отрывался от бумаг и оказывался в распоряжении своей прекрасной половины. Тогда меня можно было вывести на совместную прогулку или на какое-нибудь мероприятие, где я, впрочем, больше помалкивал и думал о своём. Одна из жён даже как-то устроила совершенно дикую сцену по поводу того, что театральная программка к концу спектакля оказалась исписана формулами и исчерчена графиками. Но и скандал не помог. Естественно, я покорно и виновато всё выслушал, кивнул головой – после чего жизнь продолжилась совершенно по-прежнему.
Особенно женщин бесило то, что распорядок не менялся ради них. А вот если звонил или появлялся Иван – любые дела мгновенно откладывались. И Аннушка вполне могла зайти в кабинет в любое время и с любым вопросом: она получала исчерпывающий ответ и любую помощь мгновенно. В отличие от жён.
Дольше полугода, слава богу, ни один брак не продержался.
По крайней мере, так было до Ниночки. Хотя она ведь не жена…
В палату вплывает Петровна. Рослая бабища в синем застиранном халате и разношенных больничных тапках, и, как всегда, с недовольным выражением.
– Больной! – она никогда и никого из пациентов не называет ни по имени, ни по фамилии. Только так. – Вы долго прохлаждаться собираетесь? Вас Иван Семёнович заждались!
– А?
– Не рассуждать! На психотерапию, опаздываете! – от зычного контральто няньки звенит в ушах.
– Иду-иду. Извините.
Петровна порывается ещё что-то сказать, но я поспешно огибаю её дородную фигуру и выскакиваю в коридор. Петровна смотрит вслед, качая головой.
Зелёные занавески на окнах, по стенам картины, в основном, работы самих же больных, серые двери…
Кабинет главврача. Фиалки на окне, застеклённый шкаф со спортивными призами – гордость хозяина, открытый ноутбук на письменном столе.
Иван сидит не перед компьютером, а на кожаном диване. Рядом – такое же кожаное кресло и столик с двумя чашками и электрочайником, из носика которого поднимается струйка пара. «Не так уж и опоздал, – думаю я, – чай ещё не остыл».
– Привет, старик.
– Привет! – Иван рад, это видно. Улыбка самая настоящая. – Садись, поговорим. Как сам? Как твои «голоса»?
– Сегодня никак. Так что нормально.
– А вчера? Меня все выходные не было. Кстати, – Иван жестом фокусника достаёт откуда-то из-под стола пол-литровую баночку с вареньем, – вот, держи! Ниночка тебе передала.
– Ну, Ваня… Ты ж отлично знаешь, я сладкого не ем.
– Вот сам ей и скажи.
– Не могу.
– Почему это?
– А то ты не знаешь.
– Хм… Ты ж говоришь – голоса помалкивают?
– А я её и не вижу.
– И что?
– И не волнуюсь.
– Вот это уже интересно, Сима. То есть, голоса появляются, когда ты волнуешься? Прежде ты этого не рассказывал!
Молчу. А ведь точно. Не рассказывал!
– Я сам об этом не думал никогда. Сейчас только понял.
– То есть ты понял, что твои голоса – проявление волнения?
– Н-н-не знаю… похоже…
– Твоего волнения? Внутреннего? То есть – это твой внутренний голос?
Молчу. Это требуется обдумать.
Разлили чай, открыли банку. Иван радостно запускает туда ложечку. Варенье на просвет – как рубин и пахнет… ах, как пахнет! Прямо земляничная поляна! Ничего не скажешь, Аннушкина дочь выросла вся в мать… Только красивее! Сердце чуть сбилось с ритма, как обычно при подобных мыслях.
Да, сладкое вредно. Впрочем, и дело ведь не в варенье.
Чай горячий и крепкий. В точности, как я люблю. Старый друг – это старый друг, хоть и врач. Вот и с ответом не торопит.
Наконец сформулировал:
– Знаешь, Ваня, вряд ли. Понимаю, опять скажешь, что симптом. Я бы сам не поверил. Собственно, я тогда как раз и не поверил, потому к тебе на приём и попросился. Не люблю непорядка, ты же знаешь. А приказывающие голоса ниоткуда – это точно неправильно. Но вот послушай меня. Не как врач, а как друг. Не мои это мысли, точно. Не мерещится мне, честное слово. Даже, наверное, это вовсе не в голове, а само по себе. Не знаю, почему никто, кроме меня, не слышит. Может, голос этого не хочет?
– А тогда волнение при чём?
– Думаю, голос чувствует, когда я беспокоюсь. Советует, как это исправить, решив задачу.
– Сам посуди, Сима. Ты же всегда невозмутим. Сколько я тебя знаю, и то частенько не могу догадаться, о чем ты думаешь!
– Зато вот тебе говорить вообще не обязательно.
Иван смеётся.
Будь мы только друзьями, на том бы разговор и закончился. Но врач остановиться не может.
– А ты не думаешь, что попросту споришь сам с собой? Вот вспомни, как это случилось в первый раз. Ты же мне рассказывал. Тогда Аннушка приболела, и вместо неё в твой дом пришла Ниночка… ну, помнишь? Был вечер…
… Да, был вечер. Последняя жена – как её звали-то? Кажется, Соня! – ушла недели за две до того. Адвокаты как раз вели переговоры, что она хочет получить при разводе: домик за кольцевой, где могла бы жить со своим любовником, или кругленькую сумму. Собственно, я бы отдал ей и то, и другое, лишь бы поскорее, – но мой адвокат очень работящий. Вероятно, из-за почасовой оплаты.
…Был вечер. Тихий августовский вечер. Я сидел перед открытой дверью балкона и смотрел в небо – там как раз падала большая звезда. Вспомнилось детство и мамин вскрик: «Загадай желание! Скорее, пока звёздочка ещё летит!»
… Вечер. Горьковатый запах флоксов. Звезда чертит серебряный след по фиолетовому бархату неба. Что бы такое загадать? Дурацкое суеверие. А, ну и чёрт с ним. Хочу встретить женщину. Ту самую. С которой захочется состариться вместе. И чтобы ей были не важны мои деньги.
Фу, о чём я думаю. Глупо. Хорошо хоть, никто не слышит.
Что это, звонок в дверь?
Девушка в белом платье. Рыжая, стриженая, совсем молоденькая. Лет восемнадцать от силы. Высокая, тоненькая в талии, а вот бёдра и плечи, пожалуй, широковаты, и грудь – третий размер, не меньше. Туфли без каблуков. Маникюра нет. Глаза чуть раскосые, тёмные, полные губы, на носу веснушки. Красавица! Нет, не красавица. Или всё-таки да? Прелесть.
