Грег Ван Экхаут - Иди, пока можешь идти
– Умерь свой гнев, герой. Не так должно великим воинам начинать борьбу за справедливость. Прежде мы должны принести достойную жертву богам и молить их о счастливом исходе.
Веселой гурьбой, под предводительством Агамемнона, герои отправились в дом Менелая и уничтожили все его запасы вина и еды, остатки принося в жертву богине семейных уз Гере. Затем, навестили дом Агелая и перерезали всех оставшихся быков…
По ходу выяснилось, что Елену действительно видели в обществе Париса и чокнутого слепца Гомера. “Их было трое, – повторял в горячечном бреду Менелай. – Трое… Трое…”
Несколько дней в доме Гомера царили мир и спокойствие. Но вот слух о приближении менелаева войска достиг его. Парис в испуге метался по дому аэда и, придя, наконец, к выводу, о собственной ратной несостоятельности, отправился за подмогой.
Гомер достал кифару и ударил по струнам. Тут же у него родились строки будущей поэмы:
– Двинулась рать, и как будто огнем вся земля запылала;
Дол застонал, как под яростью бога, метателя грома
Зевса, когда над Тифеем сечет он перунами землю,
Горы в Аримах, в которых, повествуют, ложе Тифея…
– Да заткнись ты! – заорала на него Елена, как раз осознавшая, какую глупость она совершила. – Без тебя тошно! Главное ведь, не понятно ничего!.. – Она принялась лихорадочно собирать вещи, надеясь, что раскаяние принесет ей пощаду… Но тут открылась дверь.
На пороге дома стоял Парис с толпой заспанных мужчин за спиной, среди коих своим ростом и фамильной тупостью на лице отличался брат Париса – горбоносый Гектор.
Елена обреченно уселась рядышком с Гомером и тихонько всхлипнула. Стало ясно, что так просто ее отсюда не выпустят.
– Эта что ли? – спросил Гектор, ткнув в нее пальцем и причмокнув.
– Она… – подтвердил Парис.
Гектор не стал выражать своего мнения по поводу внешности избранницы брата, а только напомнил:
– Да-а… Ты говорил, у тебя вина много…
Осушив несколько амфор, парисовы компаньоны кричали наперебой:
– Да за такую красотку!..
– Да я б и сам!..
– Ну, брат Парис, губа у тебя не дура!
– Прелести полные перси и страстью блестящие очи… – начал было, как на рынке, расхваливать Елену Гомер, но его тут же осадили:
– Заткнись, рапсод слепошарый!
Внезапно шум и гам прервался стуком в дверь. В полной тишине герой Атенор отодвинул засов, и в дом ввалились парламентеры Агамемнона – Одиссей и сам Менелай.
– Где она?! – прорычал кузнец.
– Кто? – закосил под дурачка Парис.
– Ну, эта!.. – пытаясь вспомнить, как зовут жену, продолжал буянить Менелай.
Тем временем хитроумный Одиссей, оглядевшись, заметил ряд пустых амфор на полу и полных на столе, облизал пересохшие губы и предложил:
– Поговорим?
Поговорить были не прочь и хозяева.
После пятой амфоры Одиссей, неуверенно поднимаясь, промямлил:
– Ну, мы пойдем?
Но Менелая зациклило:
– А ЭТА-то где?
– Елена, что ли? – влез Атенор. – Да тут она! Забирай! Добра-то…
– Елена! – ударил Менелай кулаком по столу, вспомнив, наконец, имя.
Дремавшие мужи повскакали с мест: “Что? Кто? Почему?!”
– Елену забирает, – пояснил Атенор. – Отдадим?
“Да, конечно…”, “Да я бы сам…”, “Жена, все-таки…” – загомонили собравшиеся, соглашаясь. Но тут поднялся Парис, наслушавшийся увещеваний Гомера:
– Или я вас плохо угощал? Или не в этом погребе хранится еще несметное множество амфор?
И устыдились герои. И прогнали с позором послов агамемноновых. Гомер же выкрикивал им вдогонку:
– Кто из двоих победит и окажется явно сильнейшим
В дом и Елену введет, и сокровища все он получит!..
Парис запер дом. Войти в него никто не мог, но и выйти тоже. Дом был окружен. Началась осада.
Через некоторое время, устав от безделья и прикончи припасы, воинство Агамемнона принялось разорять окрестные усадьбы, причисляя соседей Гомера к союзникам Париса и отбирая вино и скот, якобы для жертвоприношений.
Особо в этих славных походах прославился Ахилл. Хромоногого невзрачного юношу принимали за убогого странника и безбоязненно пускали в дом. Беспечные хозяева дорого платили за свою доброту: стоило им отпереть дверь, как вслед за Ахиллом в дом вваливалась орда опухших ратников и чинили там невиданный разгром.
Именно эта тактика навела на смелую мысль хитроумного Одиссея, когда все близлежащие дворы были опустошены, и воинство стало роптать. Он предложил:
– А слабо нам построить коня?
– Зачем? – удивилось воинство.
– Слабо, значит? – не унимался Одиссей, сам обалдевая от своей настырности.
– Но почему коня?
– А кого? Слона, что ли?!!
– Я видел знамение! – внезапно возопил некто Калхас, слывший провидцем. – Конь принесет нам победу!
– Вот! – многозначительно поднял палец Одиссей.
На этом прения закончились.
Коня, прямо перед дверью Гомера, наспех соорудил художник Эпей, пришпандорив к пустой винной бочке деревянные ноги, голову и настоящий конский хвост. Удостоверившись, что из окна дома за ними не наблюдают, дурашливо хихикая, в бочку забрался сам Одиссей и еще несколько воинов. Остальные отступили на почтительное расстояние и принялись наблюдать.
Затем наступила очередь наученного Одиссеем воина Синона. Ночью он принялся скрести в дверь дома.
– Кто? – сурово спросил его Парис.
Надо сказать, что с появлением во дворе загадочного изваяния, он почему-то чувствовал себя неуютно. Масла в огонь добавило приключившееся в этот день неприятное событие с неким Лаокооном. С ним случилась белая горячка, и в каждом углу ему виделись ужасные черви и змеи. Когда же он увидел деревянного коня, он почему-то пришел в неописуемый ужас и, с криком – “О, погибель нам, погибель!!!” – сунул, чтобы охладиться, разгоряченную голову в кадку с водой и действительно захлебнулся насмерть…
– Это я, Синон, – простонал лазутчик. – Винца бы мне… Голова раскалывается…
Дверь приотворилась. Вооруженные до зубов друзья Париса подозрительно оглядели окрестности, затем за шкирку втащили Синона в дом и заперлись вновь.
– Винца, говоришь? – оскалился Парис, сильно изменившийся за последние дни. – Дам я тебе винца, но только если расскажешь, что это за идиотского коня вы тут поставили. На что это намек?
– Есть у нас один придурок, – торопливо начал рассказывать Синон, – прорицатель Калхас. Ему привиделось, что у кого есть такой конь, тот и победит… Ты вина обещал…
– Погодь, погодь… А в чем сила этого коня?
– А я откуда знаю?
– Хм… На, пей, – протянул ему кружку Парис. – Сволочь агамемноновская.
– Давай-ка, тоже коня построим, – предложил Эней сын Анхиза.
– Это еще зачем? – удивился Парис.
– Ну-у… Может, правда, что-то в этом коне есть?
Синон при этих словах поперхнулся вином и неистово закашлялся.
– Что в нем может быть? – продолжал упрямится Парис. – Ты что, думаешь, они вино в бочке оставили? Жди!
– Вина там нет, – торопливо подтвердил Синон. – У нас вообще вино кончилось…
– Видишь, – устыдил Парис Энея. – А если уж ты такой суеверный, так лучше не строить, а этого коня украсть. А?
– Только не говорите, что это я вам сказал, – попросил Синон. – Агамемнон узнает, пришибет…
– Мы тебя, гнида, и сами пришибем, – успокоил его проснувшийся Гектор. – О чем речь-то?
– Коня надо в дом занести, – веско изрек Парис. – Так, словно это придумал он.
– Давно пора, – одобрил Гектор и стал натягивать сандалии.
На том история и закончилась. “Конь” был внесен в дом. А ночью Одиссей и его дружки вылезли из бочки, открыли подпертую изнутри дверь. Воины Агамемнона вломились в цитадель Париса, крепко отделали его и остальных, затем выволокли их во двор, а дом подпалили.
Но Гомер не унывал. Материала для поэмы было теперь предостаточно:
– Вместе смешались победные крики и смертные стоны
Воев губящих и гибнущих; кровью земля заструилась.
Словно когда две реки наводненные, с гор низвергаясь,
Обе в долину единую бурные воды сливают,
Обе из шумных истоков бросаясь в пучинную пропасть;
Шум их далеко пастырь с утеса нагорного слышит, —
Так от сразившихся воинств и гром разлиялся и ужас…
Что касается Елены, то она после этого долго и счастливо жила с Менелаем. Гектор подружился с Ахиллом и всюду таскался за ним, нередко наступая бедняге на больную пяту…
А Одиссею полюбился мощный голос слепого рапсода, и он часто брал того с собой на морскую рыбалку. Шум моря, крики чаек и страх перед водной стихией подстегивали фантазию слепого поэта, и однажды он задумал новую великую поэму.
