Эрик Рассел - Я – ничтожество
– Что происходит? – Светлые брови изогнулись, когда ее взор остановился на нем. – Со мной ничего не происходит. Почему ты спрашиваешь?
– Объясняю. – В его словах появилось железо. – Я давно догадываюсь. Тебе не нравится, что Рида нет здесь. Ты не одобряешь, что я отослал его так далеко от тебя. Ты думаешь о нем только как о своем сыне. Но не о моем. Ты…
Она спокойно посмотрела на него:
– Наверное, ты просто устал, Дэвид. И обеспокоен.
– Я не устал, – настаивал он, излишне повышая голос. – И не обеспокоен. Беспокойство – признак слабости.
– Для слабости тоже есть причины.
– У меня их нет.
– Ну тогда ты, должно быть, проголодался. – Она заняла свое место за столом. – Поешь что-нибудь. Ты сразу почувствуешь себя лучше.
Недовольство и раздражительность не оставили его и за ужином. Мэри что-то скрывала, он знал это с уверенностью человека, прожившего с ней полжизни. Но он не мог выжать из нее объяснения авторитарными методами. И только когда он закончил есть, она капитулировала добровольно. Способ, которым она при этом воспользовалась, должен был свести удар до минимума.
– Пришло еще одно письмо Рида.
– В самом деле? – Он тронул пальцами бокал с вином, чувствуя, что насытился и напился, но не желая показывать этого. – Я знаю, что он вполне доволен, здоров и цел. Если бы с ним что-нибудь случилось, я узнал бы первый.
– Ты не хочешь взглянуть, что он пишет? – Она вытащила письмо из орехового бюро и протянула ему.
Он посмотрел на письмо, не протянув за ним руки.
– А-а, представляю: обычная болтовня, пересуды о войне.
– Думаю, ты мог бы почитать его, – настаивала она.
– Ты думаешь? – Взяв письмо, он подержал конверт, не сводя с нее вопросительного взора. – Чем же эта заурядная депеша может привлечь мое внимание? Или она чем-то отличается от других? Я знаю заранее, что письмо адресовано тебе. Не мне. Тебе. Рид ни разу в жизни не написал письма специально для меня.
– Он пишет нам обоим.
– Тогда почему он не начнет словами: «Дорогие папа и мама»?
– Вероятно, ему просто не приходило в голову, что это тебя задевает. И потом, это просто громоздко: «Дорогие папа и мама».
– Че-пу-ха!
– Ты мог бы просто просмотреть его, чем спорить, не читая. Все равно узнаешь, раньше или позже.
Последнее замечание оказалось убедительнее всего. Развернув письмо, он хмыкнул, пропуская начало послания, затем миновал десять абзацев, описывающих армейскую службу на чужой планете. Это был обычный треп, которые каждый боец посылает домой. Ничего особенного. Перевернув лист, он внимательно прочитал остаток послания. Его лицо стало сосредоточенным и побагровело.
«Лучше расскажу тебе, как я стал добровольным рабом лэнийской девочки. Я откопал ее в том малом, что осталось от деревни Блу Лейк, которая здорово пострадала от ударов наших тяжелых бомбардировщиков. Она была совершенно одинока и, насколько мне удалось обнаружить, оказалась единственной выжившей. Мама, у нее нет никого. Посылаю ее домой на госпитальном корабле „Иштар“. Капитан упирается, но он не посмеет отказать Корману. Пожалуйста, примите ее, ради меня, и позаботьтесь о ней до моего возвращения».
Бросив письмо на стол, он длинно и энергично выругался, закончив словом:
– …Недоносок!
Ничего не сказав, Мэри села, не сводя с него взора и сложив руки на коленях.
– Весь мир смотрит на него, – бушевал Корман, – как на фигуру общественной значимости и сына своего отца: в нем видят образцового солдата. А он что делает?
Она хранила молчание.
– Становится легкой добычей какой-то расчетливой сучки, которая сообразила сыграть на его сочувствии. Вражеская женщина. Лэнийская потаскушка.
– Должно быть, она симпатичная, – сказала Мэри.
– Нет симпатичных лэнийцев! – Отрезал он голосом, который мало чем отличался от крика. – Или ты совсем потеряла рассудок?
– Нет, Дэвид.
– Тогда к чему это глупое замечание? Одного идиота в семье вполне достаточно. – Он ударил кулаком в ладонь левой руки. – В то время когда антилэнийские настроения на подъеме, воображаю, какой эффект это произведет на общественное мнение, когда станет известно, что мы даем приют какой-то особо заслуженной, видите ли, вражеской иностранке, цацкаемся с какой-то накрашенной и напудренной стервочкой, которая вцепилась когтями в Рида. Представляю, как она начнет хвастать повсюду, одна из побежденных, которые становятся победителями с помощью порции дурмана. Должно быть, Рид тронулся умом.
– Ему двадцать четыре года, – заметила она.
– Что с того? Хочешь сказать, есть какой-то особый возраст, в котором человек имеет право корчить из себя идиота?
– Дэвид, я этого не говорила.
– Ты подразумевала. – Удары кулака в ладонь возобновились с новой силой. – Рид проявил неожиданную слабость. Это у него не от меня.
– Нет, Дэвид, конечно же, не от тебя.
Он уставился на нее, пытаясь сообразить, нет ли скрытого подтекста за ее кротким согласием. Но и это ускользало от него. Его ум был не ее умом. Он не мог думать в ее понятиях. Только в своих.
– Я остановлю это безумие. Если у Рида недостает силы характера, я об этом сам позабочусь. – Отыскав телефон, он заметил, снимая трубку: – Есть же тысячи интеллигентых привлекательных девушек на Морсэне. Если Рид чувствует, что ему надо завести роман, он может сделать это дома.
– Но он не дома, – напомнила Мэри. – Он далеко.
– Всего несколько месяцев. Почти ничего. – Телефон зажужжал, и он рявкнул в трубку: – «Иштар» уже покинул Лэни? – Немного подождав, он положил трубку на место и пробормотал огорченно: – Я бы вышвырнул ее с корабля, но слишком поздно. «Иштар» стартовал вскоре после того, как почтовый корабль привез письмо от Рида. – С видом, который никак нельзя было назвать довольным, он произнес: – Эта девчонка будет здесь завтра. Бесстыжая, наглая стерва. Уже издалека видно, какого поля ягода.
Повернувшись к стоявшим рядом большим, медленно отстукивавшим часам у самой стены, он смотрел на них, как будто «завтра» могло наступить в любой момент. Его ум работал над проблемой, внезапно свалившейся на голову. Спустя некоторое время он заговорил вновь:
– И пусть эта распутница и интриганка не мечтает, что найдет себе комфортабельное прибежище в моем доме, что бы Рид ни думал на ее счет. Я не желаю видеть ее, понятно?
– Понятно, Дэвид.
– Если он ослаб, то я – нет. Как только она прибудет, я устрою ей самый незабываемый прием в ее жизни. К тому времени как я закончу, она будет на седьмом небе от счастья, что вернется назад на Лэни на первом же попутном корабле. Она вылетит пробкой и навсегда забудет дорогу сюда.
Мэри оставалась безмолвна.
– Но я не собираюсь выносить сор из избы при народе. Я не дам ей даже такого удовольствия. Как только встретишь ее в космопорту, немедленно позвони и вези ко мне в офис. Там я с ней разберусь.
– Да, Дэвид.
– И не забудь позвонить мне перед этим. Мне нужно освободить место. Для личной семейной беседы.
– Я запомню, – пообещала она.
Было полчетвертого, когда на следующий день раздался звонок. Он прогнал адмирала флота, двух генералов, и директора внешней разведки, торопливо перелистал самые безотлагательные бумаги, освободил стол и внутренне приготовился к неприятной грядущей задаче.
Вскоре запищал интерком, и голос секретаря известил:
– К вам двое, сэр. Миссис Мэри Корман и мисс Татьяна Хест.
– Впустите.
Он с суровым лицом откинулся в кресле. Татьяна, подумал он. Иностранное имя. Можно представить, что за девица скрывается под этим именем: разряженная грудастая штучка, самоуверенная не по годам и с приценивающимся взглядом. Девчонки такого сорта легко цепляют на крючок молодых впечатлительных оболтусов вроде Рида. И, конечно же, на все 100 процентов уверена, что сумеет обольстить папашку с таким же успехом, кем бы он ни был. Ха, вот тут-то она ошибается.
Дверь открылась, и они безмолвно встали перед ним. Примерно полминуты он не сводил с них пристального взора, и десяток различных выражений сменился на его лице. Наконец он медленно поднялся и обратился к Мэри, откровенно изумленным тоном:
– Ну и где же она?
– Вот, – сообщила Мэри с нескрываемым и необъяснимым удовлетворением, – эта молодая леди.
Он шлепнулся обратно в кресло, глядя недоверчиво на мисс Татьяну Хест. Ее тощие ножки были выставлены до колен. Одежда износилась. Бледное личико, со втянутыми впалыми щеками и пара громадных черных глаз смотрели как будто в пустоту, или же, точнее сказать, взгляд ее был направлен внутрь себя. Одной маленькой бледной рукой она держалась за Мэри, другой обнимала большого, недавно купленного медвежонка, полученного из источника, о происхождении которого он мог догадаться. Лет ей было никак не больше восьми.
Именно глаза захватили его больше всего: потрясающе серьезные, мрачные и, главное, – не желающие видеть. У него похолодело в животе, когда он разглядывал эти глаза. Она была не слепа. Она прекрасно видела его – но смотрела, как будто не видя. Эти громадные черные глаза могли просто регистрировать его существование, в то же время разглядывая неведомые тайники внутри нее самой. Жуткое зрелище, перенести которое смог бы не каждый.
