Марина Дяченко - Император
— Думаю, вам удастся убедить попечительский совет, — сказал Александр.
Врач внимательно на него посмотрела.
— Да, — ответила суховато. — Если вы хотите говорить с мальчиком — пожалуйста. Ваша работа, в конце концов, и вы знаете об этой истории куда больше меня… Только примите во внимание одно обстоятельство.
— Да?
— Умерли те, кто был важен Денису. Кто был ему особенно интересен.
— Бедный мальчик, — пробормотал Александр.
— Да. Я тоже ему интересна. Я никогда с ним не разговариваю лицом к лицу. Можете меня презирать. Можете написать рапорт.
— Я не собираюсь…
— Спасибо. Услуга за услугу: и вы ему будете интересны. Вы, с вашей работой, с вашим заданием. Особо интересны. Он любопытен.
— И что случится со мной, если я поговорю с тринадцатилетним мальчиком лицом к лицу?
— Может быть, ничего. А может быть… Я, конечно, помещу вас в реанимационный модуль в случае чего. Но результат известен.
Александр засмеялся. Врач подарила ему скудную улыбку.
* * *— Здравствуй, Денис.
Парень обернулся.
Он в самом деле выглядел на пятнадцать — нескладный, мосластый, совершенно нормальный подросток. Он улыбнулся с естественной вежливостью, начал уже отвечать — «Здра» — и вдруг запнулся.
Это было очень короткое мгновение. Кто-то другой, не Александр, не заметил бы или не придал значения. Но парень запнулся, увидев его, и в глазах промелькнула… радость, что ли? Удивление? Неопознанное чувство. В целом позитивное, но с ноткой тревоги.
— Здравствуйте, — сказал он в следующую секунду, совершенно так, как должен был сказать нормальный парень в такой ситуации. — Вы следователь?
— Я специалист по разного рода нештатным ситуациям, — округло пояснил Александр. — Мы ведь раньше не виделись, да?
— Нет. — Парень приподнял уголки губ. — Вы показались мне похожим на одного человека.
— На кого?
— На моего отца. — Голос парня не дрогнул. — Хотя я помню его гораздо моложе. Вам около сорока. А папе, когда он умер, еще тридцати не было.
Александр растерялся на целую секунду. Очень не хотелось произносить дежурное «сожалею», но ничего лучшего придумать не получалось.
— Тебе непросто пришлось.
— Да, мне уже говорили, — он смягчил дерзость улыбкой. — Вы верите, что трое преподавателей умерли из-за меня?
Глядя в его безмятежные серо-голубые глаза, Александр растерялся во второй раз. Он вдруг вспомнил женщину-врача, которая не хотела встречаться с этим мальчиком лицом к лицу.
— Я не оперирую верой. Только фактами. И, разумеется, не собираюсь обвинять тебя в том, чего ты не совершал…
Его язык произносил слова, по смысловой нагрузке сравнимые с храпом. Александр смотрел в глаза мальчишке. Тот улыбался и смотрел в ответ.
Волосы на затылке у Александра поднялись дыбом. То, чего не измерить приборами — чутье, — заставило сердце забиться быстрее, и сигнал опасности прошелся по коже, как ветер по равнине.
— Очень интересно, что теперь со мной будет, — тихо сказал мальчик. — Вроде бы я ни в чем не виноват… Но я в изоляторе. Меня теперь навсегда изолируют? Чтобы я жил всю жизнь взаперти, как прожил первые годы?
Александр с трудом отвел глаза. Комната была большая, Александр стоял теперь спиной к камере, а Денис — лицом. Правда, возможно, здесь не одна камера… В окно билась муха. Жуткая история, ж-жуткая — вот так прожсить всю ж-жизнь, как одинокий ж-жук на предметном стекле…
— Нет, — сказал Александр и прокашлялся, потому что голос вдруг сел. — Ты ведь не хочешь одиночества? Тебе предлагали дистанционное обучение, ты отказался? Тебе предлагали программу адаптации, но ты захотел в нормальную школу…
Денис кивнул:
— Я хотел пообщаться с разными людьми. Это ведь естественно?
Александр чувствовал его взгляд щекой.
— Что случилось там, в экспедиции? Ты знаешь?
— Меня много раз спрашивали. Я все рассказал. Вы читали мои отчеты.
— По закону, — признался Александр, — нужна очень веская причина, чтобы запереть подростка против его желания. Но если всюду, где ты появишься, будут умирать люди…
— Но почему они будут умирать? По какой причине? — В голосе парня послышалось усталое изумление. — При чем тут я?!
«Вот и я не знаю».
Денис пересек комнату. Взял волейбольный мяч, закатившийся в угол, подбросил на руке:
— Вы играете в волейбол?
— Нет. Только раньше, в юности…
Мяч ударился о стену, обшитую деревом.
— В комнате лучше не играть, — виновато сказал Денис.
Мяч ударился еще раз, косо отскочил от декоративного керамического светильника и с силой ударил во что-то хрупкое над входной дверью. Посыпались крохотные осколки.
— Камера, — сказал Денис растерянно. — Вот ведь незадача… Я камеру случайно разбил.
Александр почти против воли посмотрел ему в глаза.
— Вы никому не сказали в комиссии, что знали моего отца, — сказал Денис.
— Откуда ты… с чего ты взял?
— А мать вы видели всего один раз. Но она хорошо вас запомнила.
— Тебе рассказывали? Обо мне?!
— С вас все началось, — сказал Денис. — Отца отчислили из отряда. Он нашел другой способ вернуться в экспедицию. Он женился на маме. Которая была хреновым инженером. Но которая идеально подходила на роль матери, особенно в сочетании с моим папой в роли отца…
— И они все это тебе рассказали?!
— Признайтесь, Александр. Что вы сделали, чтобы отца отчислили из отряда претендентов?
— Ничего. Правда.
— Жалко, если так.
Мальчишка вдруг улыбнулся не своей улыбкой. Мышцы его лица странно подрагивали. Александр невольно попятился к двери.
— Камера разбилась, — сказал Денис. — Но у вас с собой устройство. Дневник. Вы все записываете.
— Это моя работа.
— А врач ни за что не войдет. Она боится со мной встречаться.
— Ты фантазируешь…
— Отец был вашим другом. Лучшим другом. До одного разговора. Ночью, в дождь. Вы шли пешком до станции. Помните?
— Он что, и о разговоре рассказал тебе? Учитывая, что тебе было восемь, когда он умер?!
— Да, — Денис довольно зажмурился. — Думаю, в память о человеке, который был вашим другом, вы могли бы не преследовать меня? Тем более за то, чего я не совершал?
— Ерунда, как я могу тебя преследовать? Я дознаватель…
— С правом веского слова, — Денис крепко закрыл глаза. Поразительно — он был похож в эту минуту на кота, греющегося на солнце.
— Ты очень… удался в отца, — сказал Александр. — Ты так на него похож, что я поверил бы в переселение душ.
Денис подбросил мяч и снова поймал:
— Жалко, повторяю, что вы ничего не сделали, чтобы отца убрали из отряда. Потому что он-то был уверен, что это вы. Для него в этом был смысл, противостояние, соперничество. А если вы ничего не делали — получается, он зря засчитал себе победу над вами.
— Я предчувствовал, что экспедиция плохо закончится, — медленно признался Александр.
— Плохо — для кого? Их портреты — в зале славы космонавтики. Их имена учат в школе. Так для кого плохо закончилась эта экспедиция?
— Для тебя.
— Для меня, — Денис стукнул мячом о стену, — еще ничего не закончилось. Я надеюсь.
Александр помедлил, сунул руку за пазуху и вытащил из внутреннего кармана куртки черный цилиндр дневника на петельке. Положил на стол.
— Это жест доверия? — Денис поднял брови неприятным взрослым жестом.
Александр молчал.
Денис покачал головой. Взял со стола дневник. Повертел в пальцах. Вспыхнуло красное кольцо, развернулась в воздухе панель управления.
— Не могу привыкнуть к этим штукам, — пробормотал Денис и отключил запись. Красное кольцо погасло, отключенный дневник перестал быть похожим на тлеющую сигару.
— Больше никто не умрет, — сказал Денис. — Мальчишка сглупил. Он жадный. Он хотел больше.
Александр прикусил язык.
— Я сочиняю сказки, — Денис раскрутил мяч на пальце, как глобус на оси, все его движения были поразительно точны и рассчитаны. — Я сочиняю сказки и рассказываю себе. Это ведь не признак сумасшествия? Я одинокий мальчик со сложной судьбой. Сказки ни к чему не обязывают и ничего не значат. Это просто фантазии. Я фантазирую о том, как маленький мальчик стал пирамидкой. Пластмассовой пирамидкой, на которую так приятно нанизывать цветные кольца. И он нанизал на себя дядю Толю, потом папу. Потом Криса, потому Еву. Потом их всех. Забрал себе. Жадный мальчик, хотел игрушек. К моменту посадки у него было тринадцать историй жизни, тринадцать подробных памятей обо всем, тринадцать хранилищ умений и навыков, из которых личностный стержень — наиболее слабый. Но самый живучий. Цепкий. Маму он хотел оставить снаружи, но мама догадалась обо всем. Она была несчастна и грустила без папы. Поэтому маму я тоже забрал себе. Я фантазирую о том, как славно было бы забирать себе людей и жить с ними. Я очень хотел бы забрать тебя, но это подозрительно. Император Смерть. Нельзя так жадничать. Но я их всех люблю. Они мои граждане. Я их император.
