В. Галечьян - Четвертый Рим
Отец Климент перевел взгляд на высокого, могучего сложения Александра, которого священник долгое время готовил к встрече с Предвечным. Однако его ученик неподвижно застыл на месте, вытаращил глаза и широко раскрыл рот, не проявляя ни малейшей готовности к контакту с высшей силой.
Буддист вновь взялся крутить ритуальную мельницу. Словно на звон колокольчиков, в церковь вошел белобрысый, нечесаный мальчик лет семи, в ватнике, драных брюках и дырявых кроссовках. Он жалобно огляделся и неестественно высоким голоском, а больше жестами попросился к огню. Отец Климент, выйдя из оцепенения, поманил вошедшего и попытался вернуться к собственным мыслям, но брошенный им вскользь взгляд наткнулся на стерильно чистый, абсолютно бессмысленный взор васильковых глаз, и священник словно поплыл в них. Бурят продолжал зубрежку бенаресской проповеди.
— Рождение… старость… болезнь… смерть… соединение с нелюбимым… расставание с любимым… неполучение желаемого — страдание. Возникает страдание от жажды похоти, жажды вечной жизни, жажды вечной смерти, которая сопровождается радостью и вожделением. Полное освобождение от этой жажды, уничтожение, отвержение, оставление, изгнание ее в соблюдении Срединного пути.
Отец Климент вдруг опустился на колени перед мальчиком и поцеловал его грязные заскорузлые руки. Тот попытался что-то сказать, но слов почти не знал, а звуки выговаривал настолько нелепо, что понять его было невозможно.
Обрадованные тем, что их наставник отстранился от тяжких дум, к отцу Клименту со всех сторон двинулись прихожане, окружая разошедшийся с приходом мальчика костер. Лишь одинокий буддист творил молитвы, да вновь захватив бутылочный осколок, вещал китаец Ван, представляя себя Лао Цзы:
— Жизнь человека между небом и землей похожа на стремительный прыжок белого коня через скальную расщелину: мгновение — и она уже промелькнула и исчезла. Стремительно, внезапно все появляются в этой жизни; незаметно, тихо все из нее уходят. Одно изменение — и начинается жизнь, еще одно изменение — и появляется смерть. Зачем же живые существа скорбят об этом? Зачем человеческий род горюет из-за этого? Ведь умереть означает лишь расстегнуть данный нам природой чехол, разорвать данный нам природой мешок, это лишь изменение и рассеивание жизненной силы. Духовное начало уходит, тело следует за ним — это действительно великое возвращение от бытия к небытию. Бесформенное переходит в обладающее телесной формой; обладающее формой снова переходит в бесформенное — эта смена рождения и смерти известна всем людям, но на нее не обращает внимания тот, кто близок к постижению дао. Об этом рассуждают многие люди, но тот, кто постиг дао, тот не рассуждает, ибо рассуждающий не постигает дао. Это и называется великим пониманием.
Китайца невольно поддержал бурят, наблюдая за огнем.
— Как пламя костра, то затухает, то снова вспыхивает, так же возникают и приходят живые существа, но тех, которые достигли нирваны, не увидят более.
Разрастающееся, казалось, прямо из воздуха пламя заполнило все пространство в центре церквушки. Сидящие по разные стороны костра уже не видели друг друга и в замешательстве оглядывались по сторонам, опасаясь быть поглощенными огнем. Прервали свои ритуалы китаец и бурят, и все многозначительнее становились шорохи, производимые человеческим дыханием, шуршанием крыльев поселившейся в церквушке вороны или любопытствующей мышью. Ибо всякая тварь, заскользнувшая сюда, имела право на жизнь. Отец Климент завершал последнее обращение к Предвечному, которого он почему-то искал в мальчике. Наступило время полной тишины.
В мгновение все головы вскинулись вверх и повернулись к восточной стене, но ничего не произошло. Взгляды буквально ощупывали таинственное место, не находя перемен. И тут возникло невозможное в темноте черное пятно и раздался голос, который шел не сверху, а откуда-то совсем рядом.
Всеобщее недоумение рассеял веселый смех отца Климента, радостно смотрящего на заговорившего чужими словами мальчика.
Начало всех начал
основа всех основ
предтеча всех времен
и мест
Я
тот кто (то что)
един и один не сотворен из материи
ни есть во плоти
не имеет ни цвета ни формы
неизменяем и непредаваем
но кто (что)
всегда
везде есть
явил свою волю.
Безглазостью зовущего зрачка
объял черную точку в черноте
раскрыл уста
бывшей видимой
ныне незримой
беспредельной
бесконечной
беспричинной
призывно трепещущей
непознаваемой сущности
периодов деятельности и покоя
вошел звоном безмолвия
в нерушимость дыхания
незнающей себя
предвечности
пробудив сына-света
крутить педали
нового колеса
бытия вселенной.
Желтокожие гадатели
в систематизированном числовом ряду
великие учители
великие начальники
великие пестуны
старые ворчуны
постигая великий предел
открывали меня
в темном
светлом
начале
прерывистых
целых
лучах
гармонии
символе
числе
толковании
изменении
влечении
проникновении
отчуждении
безуспешно дешифруя
три
гекса
граммы
двоичного языка логоса.
Повелевающие
направляюще-подсобляющие
когорты
компьютерно-безграмотных императоров
суча веревки
плетя сети
долбя бревна
заостряя палки
ущербно мыслящие математики
неустанно напрягая мозги
проникновенно
поучая
ущемляя
примитивных программистов
не сумели
постичь путь перемен.
Прилежные писцы вселенной
липики
подглядывали в сердца покойников
ловили энергетические сигналы
переработанных в информацию мыслей
в мерцании звезд
запечатлевали
зародыши знания
заполняющие пространство
образами истины
идеями духа
интуицией
вдохновением
озарением
сшивали в книгу жизни
списывали в архив
забыв музыку какофонии душ
затыкали уши
становились черствыми регистраторами
перфораторами.
И вот я
кто (что)
всегда
везде есть
вернулся взглянуть
на представление высшего разума
поднять
прошлые
будущие
отчеты
оценить
действо режиссера
игры ума
его порождения
мифы
анекдоты
суждения.
Первым прореагировал на чудесное явление китаец Ван.
— Вот то одно, приобретя которое, небо становится чистым, земля — спокойной, духи — прозорливыми, долина — наполненной, все предметы рождаются, а правители и государь становятся нравственно чистыми! — выпалив тираду, китаец с победоносным видом сел на корточки. Он осторожно поискал взглядом отца Климента, но тот, занятый мальчиком, не обратил на Вана внимания.
Произнеся без запинки весь вложенный в него высшей силой текст, мальчик качнулся и медленно повалился вперед. Стоявший рядом отец Климент успел подхватить падающего ребенка и поднял его на руки, ища куда бы пристроить. Услужливые прихожане бросились на помощь, расчищая и подготавливая место. Мальчика положили на набросанную прямо на пол ветошь. Худенький и измученный, он лежал на спине с закрытыми глазами и сложенными на груди руками, его слабое дыхание было совсем не заметно. Отец Климент перекрестил мальчика и поднялся с колен. Женщины ласково отстранили священника и, хлопоча вокруг ребенка, смачивали ему голову дождевой водой, щупали пульс.
Одна из прихожанок, сбросив товаркам на руки перешитое из шинели пальтишко и оставшись в темном свитере и длинной юбке, внезапно пустилась в пляс, остановив свой выбор отчего-то на «цыганочке». Зажигательный танец не взбодрил прихожан, лишь некоторые из них сдержанно хлопали в ладоши. Большинство же опасливо посматривало по сторонам и друг на друга, не решаясь поднимать взгляд на восточную стену.
Возмущенный самоуправством Предвечного, появившегося на святом месте Будды, бурят, не желая принимать никакого участия в противоестественном действе, демонстративно отвернулся от мальчика к западной стене церквушки. Меряя шагами зал, отец Климент иногда наталкивался на него. Священник, шепча что-то себе под нос или задумчиво потирая лицо, поглядывал на суматоху вокруг мальчика, но не вмешивался ни словом, ни делом. Видно было, что он готовился к продолжению контакта с Предвечным.
