Нил Бастард - Переносчик смерти
До конца моего карантина остается всего два дня. Я уже потихоньку строю планы, чем займусь в нашей миссии после выхода из заточения. А дел, судя по всему, у меня будет очень много.
Поздней ночью, буквально за несколько часов до выписки, я просыпаюсь от беспорядочных выстрелов и криков, доносящихся со стороны улицы. Я поднимаюсь и осторожно подхожу к окну.
На ярко освещенной площадке перед нашим зданием стоят несколько машин и длиннющий автобус, из которого торопливо выскакивают какие-то вооруженные люди. В руках некоторых — зажженные факелы. Люди эти невероятно агрессивны. Они кричат, жестикулируют и пытаются прорваться за металлические ворота. Несколько факелов летят через забор. Эти неизвестные личности явно хотят поджечь здание карантина. Однако гореть тут, к счастью, нечему. На площадке появляются все новые машины, толпа быстро густеет, с каждой минутой становится все злей и напористей.
Я названиваю в офис миссии, но Йордан Христов почему-то не отзывается. Не отвечают на вызов и другие наши сотрудники, даже те, которые работают в приемном отделении, хотя телефон там обычно включен круглосуточно.
Тем временем в толпе перед воротами происходит бурление. Несколько человек пытаются перелезть через ограду, но тщетно. Верхушки металлических прутьев заострены, словно копья, и густо переплетены колючей проволокой. Сквозь утрамбованную людскую массу медленно проплывает микроавтобус, на крыше которого стоят двое вооруженных людей. Они галдят, угрожающе машут кулаками в сторону наших окон, но стреляют пока только в воздух. А машины с людьми все подъезжают.
Вскоре появляется комендант карантинного отделения Али. Я сразу узнаю его по фигуре даже со спины. Али ожесточенно жестикулирует, пытается отогнать буйствующих туземцев от ворот.
Трещит короткая автоматная очередь. Комендант взмахивает рукой и падает наземь. Ворота карантина тут же с разгона таранит джип. Они с мерзким грохотом рушатся. Неуправляемая толпа вооруженных людей, беспорядочно стреляя в воздух, врывается в карантинный дворик.
И тут до моего слуха доносится пронзительный вопль по-арабски:
— Уничтожить заразу! Сжечь их всех заживо!
Я лихорадочно осматриваю комнатку, прикидывая варианты. Самое рискованное в такой ситуации — открыть окно и попытаться спуститься с третьего этажа. Здание карантина сложено из светло-серых бетонных блоков и подсвечивается снаружи прожекторами. Так что любой человеческий силуэт на этом фоне будет прекрасно виден с улицы. Но дверь в мою комнатку наглухо закрыта снаружи, со стороны коридора. А в соседях, обитающих за фанерными перегородками, я и вовсе не уверен. Вряд ли они мне хоть чем-то помогут.
Так что выбора у меня теперь, кажется, уже нет. Я с треском рву простыни на длинные полосы, скручиваю их в жгуты, связываю и распахиваю окно. В комнату врывается кислородная свежесть ночной улицы.
Один конец самодельной веревки я привязываю к оконной раме, другой бросаю вниз. До земли, конечно, связанные простыни не достают, но это лучше, чем вообще ничего. Я проверяю связку на прочность, хватаюсь за жгут, осторожно перемещаюсь наружу, за окно.
Со стороны карантинного дворика тут же звучит резкий, рвущий уши треск автомата. Оконные стекла водопадом обрушиваются вовнутрь моей комнатки. Я спускаюсь как можно быстрей, все это время ощущая себя живой мишенью. Ноги проваливаются в пустоту, тщетно ищут опоры. Простыня обжигает ладони. Секунды словно растягиваются, делаются неимоверно длинными и емкими. Следующая очередь выбивает бетонную крошку в каком-то сантиметре от моего плеча.
Когда до земли остается метра три, я группируюсь и отпускаю импровизированный трос. Приземляюсь вполне удачно — на ноги — и тут же боковым зрением замечаю, как в мою сторону бросаются сразу двое автоматчиков, беспорядочно стреляя на ходу.
Я тут же шмыгаю за угол, в хозяйственный дворик. Там сейчас наверняка темно. Если скрыться во дворике, до того как погромщики достигнут угла здания, есть шансы перемахнуть через забор.
Кусты, мусорные баки, бетонные блоки, вновь кусты, пищеблок и невысокое кирпичное ограждение с ажурной металлической решеткой по верху.
Я запрыгиваю на капот чьей-то машины, припаркованной у забора, оттуда на крышу, быстро перебираюсь через решетку. Неужели получилось?!
Автоматная очередь гремит спустя секунду после того, как я спрыгиваю наземь с внешней стороны забора. На мои плечи валятся пальмовые листья, сбитые пулями.
И тут мне несказанно везет. У самого забора отдыхает старенькая малолитражка. Водительская дверка приоткрыта, и в замке зажигания — о чудо! — торчит ключ. Видимо, владелец этого чуда техники услышал стрельбу, бросил свое богатство и в панике убежал в один из ближайших домов.
Мне надо удирать как можно дальше от карантина — к черту, к дьяволу, к шайтану, только бы не видеть этих жутких людей, решивших сжечь все здание вместе с ни в чем не повинными больными!
Я плюхаюсь за руль, проворачиваю ключ. Двигатель тут же отзывается мягким металлическим рокотом. Не включая фар, осторожно выруливаю из переулка, то и дело бросая тревожные взгляды в обзорное зеркальце. Никого не видно. Наверное, преследователи решили, что срезали меня из автоматов, и поленились проверять. Тем лучше.
Я не слишком хорошо знаю этот район и потому не сразу нахожу выезд из этих трущоб. Однако минут через двадцать наконец-то выезжаю на проспект, носящий имя президента Мухаммеда и тут же вжимаю в пол педаль тормоза.
Проспект, всегда очень даже нарядный, теперь затянут плотным дымом. В ядовито-желтом смоге мелькают призрачные силуэты, где-то впереди зловеще мерцает багровое зарево пожара. Кажется, горит гипермаркет.
Из клубов дыма перед самым капотом машины материализуются двое громил с огромным плазменным телевизором в картонной коробке. На шее одного болтается «Узи», из-за спины другого торчит ружейный ствол. К счастью, эти милые ребята так заняты своей поклажей, что не обращают на меня никакого внимания.
Чувство все возрастающей опасности накрывает меня с головой. Почему никто не тушит пожар? Как полиция позволила толпам бандитов напасть на карантин, тем более что она обо всем знала? Почему стражи порядка не пресекают мародерство? Откуда у всех этих людей оружие?
Я приоткрываю дверку и тут же захлопываю ее. Салон наполняется удушливым смрадом, выбивающим из глаз жгучие слезы. Я задерживаю дыхание, даю задний ход, осторожно разворачиваюсь.
Добраться до нашей миссии можно и через набережную. Достаточно сделать крюк по одному из переулков, которые нарезают центр города на ровные квадраты. Дым пожарищ, кажется, охватил весь город. Я веду машину едва ли не вслепую, готовый затормозить в любой момент.
Поворот, еще один, парк Независимости, ровные ряды фонарей, слабо подкрашенный электричеством старый город, за которым празднично белеет громада президентского дворца. Кажется, оттуда тоже доносятся автоматные очереди. Но дыма тут значительно меньше. Его, наверное, разогнал ночной бриз.
Неожиданно метрах в двадцати передо мной вырастает какой-то развязный юнец, напоминающий кинематографического палестинского боевика: серый камуфляж, грязная арафатка, автомат Калашникова. Этот субъект, широко расставив ноги, торчит на дороге прямо под фонарем. Я вижу, что он неторопливо, с явным удовольствием от собственной вседозволенности, наводит на меня оружие, целится прямо в лобовое стекло.
В таких ситуациях люди скорее действуют на инстинктах, чем осознанно. Да и времени на размышление не остается. Я пригибаюсь к рулю и резко даю по газам. Малолитражка взвизгивает протекторами и с ревом летит на автоматчика. Последнее, что я фиксирую сквозь клочковатые клубы дыма, — лицо юнца, изуродованное ужасом, широко раскрытые глаза и рот, разорванный криком. Машина с тяжелым вязким звуком ударяет негодяя бампером и тут же подпрыгивает. Этот поганец еще и угодил под заднее колесо.
Я кое-как осознаю, что произошло, но вины за собой не чувствую, твердо знаю, что в этой ситуации мог выжить лишь один из нас. Тот, у кого сильнее нервы и острее реакция.
Я на всех парах рву по переулку к морю и едва не врезаюсь в танк, перегораживающий проезд. Торможу, даю задний ход, выруливаю на узкую улочку, заставленную мусорными контейнерами, с трудом маневрирую и наконец-то вывожу машину на набережную, абсолютно пустынную. Надсадно ревет двигатель, пронзительно визжат шины на виражах, рваные клочья пара клубятся перед капотом, горячий пот градом катится с моего лба.
А вот и наша миссия — военный госпиталь, построенный во времена французского колониального владычества. Она выглядит на удивление темной и зловещей. Электричество не горит даже в приемном покое. Во всем здании царит глубокая тишина. А ведь миссия Красного Креста и Полумесяца работает круглосуточно!
