Олег Верещагин - Путь к звёздам
Вовка вспомнил, как сидел на крыше в обнимку с автоматом - этим самым, который у него сейчас - и смотрел на тучи. Небо было ярким, голубым, светило солнце, и город внизу был неожиданно яркий, тревожный, разноцветный - особенно резко бросалась в глаза зелень деревьев и оранжевые сполохи солнца во множестве окон. Ужасным хором выли собаки. На фоне неба метались кричащие стаи птиц - хаотично, обезумело, оттуда то и дело валились наземь разбившиеся в столкновении. А покров туч наползал медленно-медленно, но неотвратимо. Он был шевелящийся, плотный, комковатый. Вовка смотрел, смотрел на небо - как будто хотел его навсегда запомнить. Потому что каким-то уголком разума понимал: эти тучи придут навсегда. Он следил глазами за уменьшающейся полоской чистого неба, следил, следил умоляюще, надеясь, что она всё-таки не погаснет до конца, что тёмный полог остановится...
А когда тучи затянули всё небо - Вовка ушёл вниз.
Больше он не видел ни неба, ни солнца. Ни луны, ни звёзд, ни-че-го. Тучи ползли, летели, набухали, клубились, густели, лили холодные унылые дожди, от которых жухли листва и трава, опускались всё ниже и ниже... а потом как-то... закаменели как-то, что ли... и однажды разродились снегом - и он шёл, шёл, шёл...
Иногда Вовке казалось, что он и не жил в те дни, а где-то их проспал, видел какие-то сны, дикие и жуткие - и проснулся в уже пустом мире, тёмном, промороженном, ветреном и заснеженном. И с тех пор живёт в нём, ходит по нему... если только и это всё ему не снится...
...Тут кто-то есть.
Это Вовка додумывал, уже присев на корточки за стеллажом, погасив фонарь и выставив по-боевому небрежно обмотанный белой лентой ствол автомата.
Он сам не отдавал себе отчёта, откуда пришла эта мысль. Пожалуй, он и осознал её позже, чем занял позицию. Но эта мысль была одновременно и уверенностью.
Собака или кошка? Вовка не думал, что эти животные уцелели. Во всяком случае - не без людей (1.). Он давно их не видел. Так что это не кошка и не собака - а человек. Или, что вернее - некто, бывший человеком.
1.Герой рассказа слегка ошибся. И собаки и кошки показали чудовищную адаптивность в те годы. Многие устойчивые популяции обнаруживались в полностью вымерших относительно человека районах. Хотя, конечно, основная часть пород уцелела вместе с человеком и в зависимости от него.
Дальнейшее Вовка делал тоже без участия рассудка. Он, по-прежнему держа автомат по-боевому, в направлении звука, слышанного последний раз, нагнул голову пониже, приставил ко рту левую ладонь, направляя звук в пол - и со злобным весельем резко крикнул, казалось, полную глупость:
- Эй, а я тебя вижу!
И это - сработало.
Впрочем, это срабатывало часто...
...Вовка услышал полный ужаса вскрик - тонкий, слабый - и тут же - быстрый топот, какой-то не очень серьёзный, как будто и правда собака бежала. Но бежали на двух ногах, да и вскрик был человеческий. Слух тут же подсказал Вовке, где незваный гость - и он, включив фонарик, пригвоздил того к месту лучом и выкриком:
- Стоять, козёл!
Вообще-то вместо выкрика Вовка хотел дать короткую очередь - и всё. Финал, точка, решён вопрос. Но снова сработали какие-то инстинкты - в бело-голубом мощном луче Вовка увидел буквально влипнувшую в обитую серым гипсокартоном стену маленькую бесформенную фигурку. И вместо пуль послал слова. Правда, эффект оказался почти таким же, как от пуль. Поднимаясь, Вовка удивлённо всматривался в посетителя склада. Ворох тряпок, в котором с трудом можно было узнать пуховик, меховую шапку, тёплые штаны, вроде бы - утеплённые кроссовки. Всё это обмотано-перемотано для тепла разной рванью. Этот двигающийся кулёк мелко дрожал, как будто его било током. Но молча, не издавая больше ни единого звука.
Вовка на всякий случай осмотрелся снова, посветил вокруг, хотя и слух и инстинкты подсказывали ему, что тут больше нет никого. Потом неспешно поднялся и подошёл к гостю. Дёрнул на его лице рыже-чёрное тряпьё - вроде маски.
На него с серого от въевшейся грязи лица смотрели полные ужаса остановившиеся светло-карие глаза, огромные и мокрые от слёз, которые не могли пролиться от страха. Дрожал приоткрытый беспомощно рот.
Это был ребёнок. Лет 6-8.
Вовка изумлённо отстранился. Спросил резко, чтобы убедиться:
- Ты один?
Вместо ответа малыш быстро закрыл лицо обеими руками - жутким и наивным жестом, который, видимо, у детей ничто не может изжить: если я не вижу страшного, то оно тоже меня не увидит и уйдёт, не тронет, минует.
Вовка постоял напротив ребёнка с полминуты. Размышлял, разглядывал такую неожиданную, почти сказочную находку. Потом спокойно взял его за шиворот и потащил за собой. Тот вскрикнул - слабо, обморочно - и попытался укусить Вовку, но получил сильный и точный удар в грудь кулаком.
- Иди за мной, - тихо, но зло сказал Вовка задохнувшемуся мальчишке. - Или я тебя пристрелю прямо тут. Ну?!
Рывок за шиворот. Мальчишка сник и, прижав к груди кулак, потащился за Вовкой...
... - Рюкзак клади сюда, - Вовка закрыл шлюз, ткнул на пол у двери. - И стой, жди, я сейчас.
Навьюченный найдёныш тяжело дышал и даже пошатывался - рюкзак был нелёгким - и груз скинул с явным облегчением. И остался стоять на месте, вроде бы глядя в пол - но в то же время явно озираясь. Вовка, раздеваясь, бросил на незваного-нежданого гостя взгляд и усмехнулся - любопытство у него всё ещё сильнее страха, хорошо.
- Ты говорить умеешь? - спросил он ставя на печку, которая ещё не успела прогореть, цинковый таз и наливая в него ту воду, которая оставалась в принесённой в прошлый раз бутыли. Вопрос когда-то мог бы показаться глупым. Когда-то - да. Не сейчас.
- Да, - раздался еле слышный писк из тряпок.
- И меня понимаешь, всё понимаешь, что я говорю? - Вовка подошёл ближе, всмотрелся в лицо ребёнка.
- Да, - вроде бы кивок.
- Тогда раздевайся. Тебя надо вымыть... Быстро раздевайся, я сказал! - повысил Вовка голос, видя, что тот испуганно медлит...
...Одежда на мальчишке - это оказался мальчишка - разваливалась под пальцами. И была мала, а для тепла использованы всякие накрученные тут и там тряпки. Видимо, он не снимал её уже давно. Нижние штаны были мокрые - описался от страха там, на складе. Вовка покривился, но без особой брезгливости, скорей по привычке. От найдёныша в тепле начало отвратительно вонять, но это был запах не болезни какой-то, а просто предельной запущенности.
Мальчишка был невероятно, ужасающе грязный и ещё - ещё вшивый. Длинные волосы, намертво сбитые в сплошную густую массу, кишели этими тварями. Но, хотя и голодный - не истощённый. Видимо, ему тоже повезло с едой, а когда она кончилась - ясное дело, выполз искать ещё. И не нашёл, где ему... Хотя - ха, нашёл как раз... Как ещё с ума не сошёл или не одичал совсем. Хотя мелкие - им сходить особо не с чего.
Вшей подхватить - вот этого Вовка побаивался сильно. У него их никогда не было, даже в самые тяжёлые дни, и начинать знакомство он не собирался. Поэтому первым делом просто-напросто обрил пацана наголо станком, поставив его на свету около открученной почти на полную мощность лампы и внимательно глядя, чтобы ни одна тварька никуда не уползла. Потом старательно упаковал рваньё и состриженные колтуны в мыльной пене в плотный пакет - и вышвырнул его в коридор. Мальчишка стоял на том месте, куда его поставил Вовка, вздрагивал и переминался с ноги на ногу. Молчал, только иногда хлюпал носом - не от простуды, от страха, наверное.
- Холодно, - наконец робко выдохнул он. Вовка хмыкнул, попробовал пальцем воду, вытер палец о штаны и спросил:
- Ты человечину ел?
- Нет, - мотание головы, не поспешное, а скорей испуганное и искреннее. - Я консервы ел. Там много было. И такие в пакетиках... сухие палочки и завитушки. И печеньки.
- Ясно, - Вовка не стал уточнять, где это "там", потому что раз пацан оттуда вылез в жуть снаружи - значит, "там" уже ничего не осталось. - А с тобой был ещё кто-нибудь?
- Неееет... - выдох и всхлип.
- Ладно, тоже ясно... - Вовка опять побулькал пальцем в тазу. - Сам сможешь вымыться?..
...Им двигала вовсе не доброта или гуманность. Пятнадцатилетний подросток, который потерял всё на свете, включая привычный мир... а потом потерял и тот мир, который пришёл было привычному на смену - и попал, похоже, в ад... а потом убил двух ровесников и ровесницу - которые, впрочем, пытались втроём убить его, так что всё логично... и ещё много кого убил, от крыс до взрослых убийц... - так вот, такой подросток не будет маяться добротой или гуманностью.
Нет. Странно, но им двигало чувство, редко встречавшееся у его сверстников в чистом виде - рационализм. Голый рационализм.
Мальчик был напуган. И был моложе его - намного, лет на шесть, может - на восемь. Первачок. Малыш. А значит, он не мог представлять особой опасности для него. Но с другой стороны - он был не таким малышом, о котором надо постоянно тупо заботиться, который только сиську сосёт, срётся под себя и орёт; он, раз выжил, был сильным и не трусливым, он мог нести более-менее большой груз, мог дежурить, наконец, если понадобится. В третьих - он всё-таки маленький. В смысле, маленький по мозгам, так сказать. И из него можно будет вылепить, что угодно. Это была рациональная и очень жестокая сторона мыслей, да к тому же не самая насущная - но она была, и Вовка это осознавал: если он хочет жить - а он хочет жить - то он должен думать о будущем. А в будущем вдвоём лучше, чем одному. Но надо, чтобы второй был послушным - не равноправным партнёром, не другом - не хватало ещё друзей! - а вроде слуги-холопа у рыцаря. Вот так-то. Точно, так и есть. А потом он себе найдёт девчонку, обломает, если станет ерепениться и будет её трахать... и может быть, заведёт детей - как дальше вокруг станет, посмотрим... Была и четвёртая сторона, самая человечная - Вовке осточертело одиночество. Это он так говорил себе - "осточертело". На самом деле он его уже откровенно боялся. Особенно по ночам, перед тем, как заснуть. Одиночество хихикало в углах и подкрадывалось, чтобы усесться на грудь и смотреть в глаза сквозь темноту. Просто признаваться себе в этом страхе - значило стать слабым. А слабые все умирают.
