Кристофер Прист - Опрокинутый мир
— Джейза не будет на протяжении многих миль.
— Где же он?..
Гильдиер лишь улыбнулся в ответ, и это меня порядком разозлило: теперь-то, когда я принес клятву, они, кажется, могли бы мне сказать!..
Однако чуть позже я заметил, что в зале вообще не было учеников, кроме меня. Выходит, их всех нет в Городе? Если так, то и я, вероятно, скоро смогу покинуть его пределы…
Поговорив с гильдиерами еще две-три минуты, Клаузевиц призвал к общему вниманию.
— Предлагаю вернуть администраторов, — объявил он. — Возражений нет?
Гильдиеры откликнулись на предложение одобрительным гулом.
— А если так, — продолжал Клаузевиц, то разрешите напомнить вновь принятому ученику, что это первый из множества будущих случаев, когда он связан условиями принесенной клятвы…
Клаузевиц спустился с помоста, и двое или трое из гильдиеров распахнули двери. Администраторы начали не спеша возвращаться в зал. Атмосфера существенно потеплела. Как только зал наполнился, я вновь услышал смех и тут же заметил, что поодаль накрывают на стол. Никто из администраторов, видимо, и не думал роптать по поводу того, что их безоговорочно выдворили с церемонии. По-видимому, их выдворяли достаточно часто и сами они считали это в порядке вещей, но я поневоле задумался: догадываются ли они о происшедшем в зале и в какой мере? Когда что-то во всеуслышание объявляют доступным немногим избранным, остальных тем самым толкают на всяческие догадки. И никакие установления не могут быть столь незыблемыми, чтобы простое удаление непосвященных из зала удержало их в неведении о том, что произошло. Насколько я мог судить, часовых у дверей не ставили — и если кто-нибудь дерзнул бы подслушивать в момент, когда я произносил клятву, что могло бы ему помешать?..
К счастью, времени на размышления у меня уже почти не было: оживление в зале нарастало с каждой минутой. Люди собирались группами и дружески беседовали, и шум все густел по мере того, как длинный стол заполнялся тарелками с едой и множеством разнообразных напитков. Отец водил меня от одной группы к другой, и я перезнакомился с такой бездной народу, что окончательно потерял способность воспринимать новые титулы и имена.
— А что, родителям Виктории меня разве не представят? — поинтересовался я, увидев мостостроителя Леру, который отошел в сторону с женщиной-администратором, наверное, своей женой.
— Нет, нет… это позже.
Отец повел меня дальше, и я опять жал руки новым и новым знакомым.
Но где же Виктория? Теперь, когда с церемонией приобщения к гильдии покончено, пора бы и объявить о нашей помолвке. Да и я, пожалуй, был не прочь повидать невесту. Отчасти из любопытства, а более всего потому, что появился бы хоть кто-то, кого я знал и раньше. Я чувствовал себя подавленным: все вокруг превосходили меня и возрастом и опытом, а с Викторией мы все же были ровесники. Она тоже едва вышла из яслей, знала тех же людей, что и я, прожила на свете столько же, сколько и я. И в этом зале, полном гильдиеров, она стала бы для меня приятным напоминанием о том, что навсегда позади. Я сделал сегодня такой гигантский шаг к зрелости, что для одного дня его, мне казалось, вполне достаточно.
А время шло. Я не ел с тех самых пор, как Брух разбудил меня, и при виде пищи понял, что чертовски голоден. Но и эта куда более соблазнительная часть программы не сумела приковать мое внимание. На меня свалилось слишком много впечатлений сразу. Еще полчаса, не меньше, я тупо следовал за отцом, разговаривал без особой охоты со всяким, к кому меня подводили, но чего я на самом деле жаждал — так это хоть минутку побыть наедине с собой и попытаться как-то осмыслить все пережитое.
Но наконец отец оставил меня с группой администраторов службы синтеза (эта служба, как выяснилось, отвечает за производство всевозможной синтетической пищи и органических материалов, необходимых Городу) и направился туда, где находился Леру. Я заметил, как они перебросились двумя-тремя фразами и Леру кивнул.
Спустя мгновение отец вернулся и отозвал меня.
— Подожди здесь, Гельвард, — распорядился он. — Я намерен объявить о твоей помолвке. Когда введут Викторию, подойдешь ко мне снова.
Отец быстро подошел к Клаузевицу и что-то сказал ему. Навигатор вновь уселся в кресло на помосте.
— Гильдиеры и администраторы! — возвестил Клаузевиц, перекрывая гул голосов. — У нас сегодня есть еще один повод для торжества. Предстоит помолвка нового ученика с дочерью мостостроителя Леру. Разведчик будущего Манн, не угодно ли вам взять слово?
Отец прошел вперед и остановился перед помостом. Торопясь и сбиваясь, он произнес посвященную мне короткую речь. Словно не хватало всего того, что уже случилось сегодня, — эта речь еще более усугубила мое замешательство. Мы с отцом никогда не чувствовали себя свободно друг с другом и никогда не были так близки, как следовало из его слов. Мне хотелось как-то сдержать его, хотелось выйти из зала, пока он не кончит превозносить меня, но я понимал, что по-прежнему нахожусь в центре внимания. Неужели гильдиеры не отдавали себе отчета в том, что гасят во мне восторженность и ощущение торжества?
К большой моей радости, отец, кое-как закончив речь, задержался возле помоста. На другом конце зала Леру объявил, что хотел бы представить присутствующим свою дочь. Открылась дверь, и в зале в сопровождении матери появилась Виктория.
Как и наказывал отец, я подошел к нему и встал рядом. Он пожал мне руку. Леру поцеловал Викторию. Отец в свою очередь чмокнул ее в щечку и подарил колечко. Пришлось выслушать еще одну речь. В конце концов мне все-таки дозволили приблизиться к невесте. Но поговорить у нас не было ни малейшей возможности.
Празднество шло своим чередом.
2
Мне вручили ключ от яслей, сказав, что я вправе пользоваться своей прежней каютой до тех пор, пока мне не подберут жилище в квартале гильдиеров, и вновь напомнили о принесенной клятве. Я немедленно отправился спать.
Разбудил меня затемно один из гильдиеров, встреченных накануне. Звали его разведчик Дентон. Он подождал, пока я облачусь в новенькую форму ученика гильдии, и вывел меня из яслей. Но пошли мы не тем путем, что накануне, а стали карабкаться по лестницам все выше и выше. В Городе было тихо. По дороге я бросил взгляд на стенные часы и убедился, что еще чудовищно рано — чуть больше половины четвертого утра. Коридоры казались вымершими, плафоны на потолке были притушены.
Наконец мы добрались до последней винтовой лестницы, которая упиралась в массивную стальную дверь. Разведчик Дентон вытащил из кармана фонарь и включил его. Дверь была заперта на два замка; отомкнув их, гильдиер жестом приказал мне идти вперед.
Меня охватил холод и мрак, холод такой пронзительный, а мрак такой густой, что я ощутил их как мучительный удар. Дентон закрыл дверь за собой и снова запер ее. Потом посветил фонарем вокруг, и я увидел, что стою на небольшом уступе, окруженном перильцами фута в три высотой. Шаг, другой — и мы подошли к перильцам вплотную. Дентон выключил фонарь, и нас окутала кромешная тьма.
— Где мы? — прошептал я.
— Молчите. Просто ждите… и смотрите в оба.
Но я при всем желании не видел ровным счетом ничего. Глаза, привыкшие к относительно яркому свету коридоров, играли со мной злые шутки, то и дело выискивая во тьме какие-то движущиеся цветные признаки, — но это скоро прошло. Главной моей заботой стал не мрак, а стылый воздух, обвевающий тело, вымораживающий его до дрожи. Сталь перилец у меня под пальцами казалась мне ледяной сосулькой, и я принялся водить руками туда-сюда, пытаясь хоть немного ослабить неприятное ощущение. Надо было просто выпустить перильца, но я не мог этого сделать. В этой могильной тьме они оставались единственным, что связывало меня с реальностью. Никогда еще я не был так отрезан от прошлого, никогда еще не сталкивался с такой полной, всеобъемлющей неизвестностью. Тело помимо воли напряглось, будто в ожидании внезапного толчка или удара, но так и не дождалось ни того, ни другого. Вокруг были только холод и мрак — и ошеломляющая тишина, если не замечать свиста ветра в ушах.
По мере того как текли минуты и глаза начинали привыкать к темноте, я обнаружил, что могу выделить из нее какие-то смутные образы. Я различил разведчика Дентона, застывшего рядом, — высокую фигуру в плаще. А под уступом, на котором мы стояли, я улавливал исполинскую, неправильной формы громаду, черневшую на фоне почти полного мрака.
А вокруг по-прежнему лежала непроглядная тьма. И у меня все еще не было никаких ориентиров, которые позволили бы дорисовать в уме какие-нибудь формы или контуры. Это пугало, нет, скорее потрясало до оторопи — я ведь не чувствовал прямой физической угрозы. Подчас мне, бывало, снилось что-то подобное, и, очнувшись, я долго еще ощущал воздействие полученных во сне впечатлений. Теперь это был не сон — невозможно мысленно ощутить такой режущий холод, не может пригрезиться такая пугающая ясность новых представлений о пространстве и времени. Я знал одно: это мой первый выход за пределы Города — что же еще это может быть? — и это решительно не походит на любые догадки, какие я когда-либо строил.
