РОБЕРТ ХОЛДСТОК - Lavondyss_Rus
И он побежал вдоль края леса.
Ясень обдумала его слова. В полдень она бросила веточки и кость, но они ничего не рассказали ей. Она улыбнулась и обрадовалась.
Значит, он был прав, по меньшей мере в этом.
Часом позже она опять бросила веточки и кость и печально покачала головой, ибо увидела лес из березы и боярышника, и расщепленную человеческую кость, лежащую в нем.
В лесу из березы и боярышника человек бежит от тени...
Она подобрала кость и вскрикнула: кость была горячей, как кровь.
Спустя несколько минут ее тело выгнулось от боли, а камень в ладони стал холодным, как смерть.
Ясень собрала свои пожитки и приготовилась уходить из окрестностей деревни. Подняв сломанный сучок ясени, она посмотрела на плесень, появившуюся на костях, лежавших около костра, и улыбнулась.
— Это было хорошее имя, — сказала она вслух. — Ты почти понял. Как только меня не называли, но это имя — самое близкое. Когда меня называют, я прихожу, а если я пришла, я должна служить так, как меня назвали. Но это имя подошло очень близко к тому, кем я являюсь на самом деле. Ты почти понял мою природу и ту часть во мне, которая не является природой. Кьюин, ты и охотник, и жертва; тень твоих мыслей стала зверем, который убил тебя. Но благодаря доброте моего имени, ты ускакал в дикую страну без боли.
Из лесной страны вышел зверь. Призванный Ясенью, он ушел из своего старого места, чтобы насытиться плотью тех, кто жил здесь. Она закончила свою работу. Охотник сделает остальное. Судьба деревни решена. А ей предстоит долгое путешествие, пока она не найдет следующее место и время, которые назовет ее повелитель в этом мире.
Но прежде она сделала маленький холмик из земли и мела, написала имя Кьюина на сломанном сучке и похоронила его вместе с кусочком кости ее умершего сына.
Таллис закончила историю. Мистер Уильямс какое-то время обдумывал то, что услышал.
— Я ничего не понял, — наконец признался он.
Краска вернулась на щеки Таллис. Она поправила волосы и глубоко вздохнула, как если бы избавилась от большого напряжения. Потом удивленно посмотрела на него:
— А что тут непонятного?
— Эта женщина — Ясень — действительно призвала демона?
— Не демона. Охотника.
— Но она призвала его, чтобы уничтожить деревню и юного Кьюина. Почему она убила юношу?
Таллис пожала плечами:
— Не думаю, что она хотела его смерти. Она только выполняла свою работу. Призвать Охотника.
— Но почему?
— Не знаю! — раздраженно ответила Таллис. — Спроси ее! Я думаю, что у нее не было настоящей силы. Все ее пророчества шли от Охотника, и она с удовольствием делала бы добро, но так не бывает, и, в конце концов она всегда призывала бурю.
Мистер Уильямс посмотрел на нее:
— То есть она всегда призывала его. Разрушителя.
Таллис подняла руки, ладонями вверх, как бы сдаваясь:
— Да. Во всяком случае мне так кажется. Деревня девять раз удачно поохотилась. И ничего не заплатила.
— Но, судя по твоей истории, Кьюин и Охотник — одно и то же.
— Конечно, — ответила Таллис. — Кьюина забрал лес. Взял его темную часть и сделал из нее Охотника. Именно это должна была сделать Ясень. Неудивительно, что она говорила так двусмысленно.
— И все-таки я кое-что не понимаю, — сознался мистер Уильямс. — Например, эта кость, в конце. Она чья? Неужели Кьюин сын Ясень?
— Это только история, — вздохнула Таллис. — Она произошла много лет назад, но я рассказала тебе очень недавнюю версию.
— Насколько недавнюю? — спросил мистер Уильямс, и очень удивился, услышав ответ:
— Самое большее несколько сотен лет.
— Несколько сотен лет. Откуда ты знаешь?
— Мне подсказали, — озорно ответила Таллис.
— А, конечно. Но если бы я был тобой, я бы придумал конец получше.
Таллис замотала головой, возмущенная предположением:
— Тогда бы я изменила историю.
— Да. К лучшему.
— Но ты не можешь изменить то, что есть, — с раздражением сказала она. — История существует. Она — реальность. Если я изменю ее, я что-то изобрету, и она станет нереальной, вымышленной.
— Или улучшенной.
— Бессмыслица. Это же не сказка. Не Энид Блайтон.[17] Это реальность. Почему ты не понимаешь? Если к тебе приходит прекрасная мелодия, ты записываешь ее такой, как она есть...
— Конечно.
— И ты же не меняешь ее потом.
— Иногда меняю.
Таллис его слова ошеломили.
— То есть оригинальная версия была плохой?
— Оригинальная версия... — Мистер Уильямс тряхнул головой в молчаливом изумлении. — Услышать такое от тринадцатилетней девочки...
Таллис, раздраженная, выпрямила спину и отвернулась от него, хотя и не встала с камня.
— Не дразнись, — сухо сказала она.
— Извини. Но все равно я не согласен. История и мелодия, они приходят как кусок волшебства...
— Да. Я знаю.
— Но они принадлежат тебе. Ты можешь делать с ними все, что пожелаешь. Изменить их, как тебе понравится. Сделать их своими, личными.
— Сделать их нереальными. Если ты изменяешь историю, ты изменяешь жизнь.
— Я уверен, что не изменяешь.
— А я уверена, что изменяешь, — резко возразила она.
— То есть ты говоришь мне... — он попытался собраться с мыслями. — Ты говоришь мне, что если опять расскажешь эту историю и заменишь молодую женщину на молодого человека, то где-то в прошлом у этой молодой женщины внезапно вырастет борода?
Таллис рассмеялась.
— Не знаю, — сказала она, — но вполне возможно.
— Смешно.
— Но истории, они такие хрупкие. Как человеческие жизни. Достаточно неправильно сказанного слова, и они изменятся навсегда. Если ты услышал прелестную мелодию и изменил ее, новая мелодия, быть может, тоже прелестна, но первую ты потерял.
— Но если я не изменю первую, я потеряю вторую.
— Кто-то другой сможет обнаружить ее. И она родится.
— А что, первая не сможет?
— Да, — твердо сказала Таллис, хотя в душе немного смутилась. — Она уже пришла к тебе. Если ты ее отвергаешь, то теряешь навсегда.
— Ничто не может быть потеряно навсегда, — спокойно возразил мистер Уильямс. — Я знаю все, что знал когда-то; просто иногда я забываю, что знаю это.
Все это было известно, Таллис, но давно забыто. Нужна особая магия, чтобы все вспомнить.
— Мой дедушка говорил что-то похожее, — прошептала Таллис.
— Вот видишь. Мудрый человек...
— Но ты потерял свое детство, — сказала Таллис. — Оно никогда не вернется.
Мистер Уильямс встал и прошелся вокруг упавших камней, ногами раздвигая траву, чтобы увидеть знаки огама.
— Я в это не верю, — наконец сказал он. — Я хочу сказать в то, что оно потеряно. Да, иногда мне трудно вспомнить события детства. Конечно. Но ребенок еще живет во взрослом человеке, даже в таком старом, как я. — Он подмигнул Таллис. — Он всегда здесь, ходит и бегает в тенях более высоких и более молодых умов. И более мудрых.
— Ты его чувствуешь?
— Разумеется.
Таллис уставилась в небо, думая об одной из своих масок: Синисало, увидеть ребенка в земле. Она поражалась этой маске еще тогда, когда делала ее. Что за ребенка можно там увидеть?
Сейчас она начала понимать. Земля, она старая, но она помнит свою юность, и все еще можно увидеть ее невинность. Да: когда она вырастет, Синисало поможет ей увидеть тень ребенка, то есть тень ее самой.
День начал угасать, слишком быстро; на церкви Теневого Холма зазвонил колокол, призывая к вечерней молитве. Таллис вернулась домой, а мистер Уильямс отправился в особняк.
— Завтра я хочу услышать настоящую историю, — напоследок сказал он ей. — Ты мне пообещала. Не забудь!
Таллис с любовью посмотрела на большого человека. Завтра я сделаю больше. Я не только расскажу тебе историю, я покажу тебе место, в которое отправился Гарри. И ты поймешь. Я точно знаю, что поймешь.
На следующий день Таллис, верная своему молчаливому обещанию, привела мистера Уильямса в узкий проход между сараями. Он осторожно пробирался между зарослями крапивы и все время тревожно оглядывался, не понимая, куда они идут. Наконец они добрались до расчищенного места около окна теплицы, и он с облегчением уселся на землю среди ужасных идолов и странных символов, нарисованных цветным мелком.
— Ты сделала их всех? — спросил мистер Уильямс. Девочка кивнула, ее глаза сверкнули.
Они просидели около получаса. Мистер Уильямс слегка нервничал, и Таллис начала спрашивать себя, откроются ли ворота в зимний мир в присутствии кого-нибудь другого.
Но как только она решила прекратить ожидание, ее щеки коснулась снежинка, резко похолодало и пахнуло морозным воздухом.
— Сюда, — тихо сказала она, подобралась к темному стеклу и встала на колени.
