Михаил Успенский - Соль Саракша
— Вот извращенец-то пандейский, — сказала Рыба. — Мамаша… У них, кажется, родственные связи вообще ослаблены. Нету здесь того, что у нас именуется семейными снимками. Такими, какие у любого фермера в избе по стенам — дикое количество пучеглазой родни… Ладно, берём другой раздел — Мировой Свет над горизонтальной линией. Это пейзажи. Была бы я неверующая, так враз бы в Творца поверила — такую разную красоту создал, что её и вообразить-то нельзя! Алые джунгли! Янтарный город! Стальные кружева в чёрном небе! И ведь всё это где-то существует!
— Мы в ментограммах дотуда ещё не добрались, — сказал я. — Мы ещё гимназию никак не окончим…
И поёжился, вспомнив про заочные уроки борьбы…
— А вот и охотничий раздел, — сказала Нолу. — Это же прицел, неужели непонятно? Интересно, какой у него был последний трофей?
— А ты можешь определить?
— Запросто, — сказала Рыба. — Тут всё делается движением пальца… Вот и последний снимок… Только он какой-то… испорченный, что ли…
Я глянул на повисшее в воздухе изображение и отчего-то стало мне погано. Во всяком случае, не по себе.
Во-первых, снимок явно не получился. Смазанная неровная вспышка на заднем плане, и поэтому то, что перед вспышкой, почти невозможно разобрать. Понятно, что воображение срабатывает так, как ему вздумается. То есть сначала я увидел просто кучу камней разного размера и формы. Потом что-то сдвинулось в восприятии, и я увидел головастую ящерицу (только без рогов), которая распласталась на склоне отполированной до блеска скалы. Потом я моргнул, и…
Теперь прямо на меня пёрла огромная чёрная двухголовая обезьяна. Нет, уже не двухголовая. Просто рядом со звериной мордой торчала ещё чья-то уродливая головка в шлеме. Словно у обезьяны на спине ехал небольшой такой солдатик. Получается, что на снимке никакая не охота, а война.
Но вот где происходила эта последняя схватка, я так и не понял — всё вокруг было какое-то смазанное, искажённое…
Были, встречались на снимках существа куда ужаснее и омерзительнее, но эта тварь мне все мозги перевернула…
Я моргнул ещё раз, помотал головой — и снова увидел лишь кучу камней. И сколько ни всматривался — ни обезьяна, ни ящерица больше не появлялись. Загадочная картинка.
Во-вторых…
— Мальчики, а вы тогда в лесу хорошо местность осмотрели — ведь он у нас наверняка при оружии был? — сказала Нолу.
Проницательнейшая Рыба! Тебе бы у господина Рашку дознавателем работать!
— Искали, конечно, — сказал я. — Хрен там. Больно жирно будет, если ещё и ружьё. Много счастья не бывает… А вот это что за штучка такая забавная?
Рыба-Рыба, забудь про ружьё…
Штучка была и впрямь забавная. Больше всего она походила на детскую дудочку. Цилиндрический корпус, раструб — но никаких отверстий. И опять же крошечный экранчик.
— А, это… — сказала Рыба. — Вы с этой цацкой поосторожнее. Ничего не нажимайте… Я в ней так и не разобралась…
— Дай-ка, — сказал Князь и забрал у меня дудочку. — Похоже, ещё один фотоальбом…
Действительно, на экранчике сменяли друг друга изображения разных тварей — прекрасных и ужасных, больших и малых…
Но это были не фотографии, а, скорее, рисунки — как в учебнике зоологии. Достаточно условные… Пожалуй, это…
— Манок! — опередив меня, торжествующе вскричал Князь. — Потому и форма такая. У каждого охотника должен быть манок, Нолу, и как ты не догадалась…
— Ага, — сказал я. — Представляю, как ревёт эта скотина… Увеличь-ка её…
Скотина и впрямь была огромная. Фигурка человека рядом с ней терялась где-то в районе щиколотки — если у гигантской чешуйчатой твари имелись щиколотки…
— Не вздумай включить, — сказала Рыба. — А то вдруг мы оглохнем на всю жизнь!
— Вполне допускаю, — сказал Князь. — Запросто. Нет, мы выберем зверюшку небольшую, деликатную…
— Ну да, — сказал я. — И она, не дай Творец, прискачет к нам сюда. Или приползёт. Или просочится…
И опять мороз по коже у меня прошёл. Умом-то я понимаю, что все эти чудовища от меня отделены бездной времени, а все равно не по себе…
— Вот эта нас устроит? — спросил Князь. — Побольше кошки, поменьше морского ящера… Головка маленькая, орать особенно нечем, такой черепок не резонирует… Но должны же мы хоть один звук оттуда услышать!
— Глазки у неё нехорошие, — сказала Рыба. — Змеиные глазки…
— Значит, пошипит и перестанет, — сказал Князь и ткнул пальцем в экранчик.
Вначале было тихо, потом в этой тишине послышался шёпот. Женский шёпот, показалось мне. Ласковый такой. Нежный.
Идисюдаидисюдаидисюда…
Остановисьостановисьостановись…
Навсегданавсегданавсегда…
Несмейнесмейнесмей…
Состоронысосторонысостороны…
Некуданекуданекуда…
Насмертьнасмертьнасмерть…
Слепотаслепотаслепота…
Смертьсмертьсмерть…
Тут я обнаружил, что и вправду перед моими глазами всё черно. И что бежать из этой черноты некуда. И что мы вот сейчас все подохнем в этой дурацкой каптёрке. И что всё было зря, и на свою беду нашли мы обгоревшего охотника с его несчастной любовью…
Мрак перед глазами качался и дрожал, и словно бы выползали из него десятки таких же шепчущих тварей. И зубы у них были как иглы. И глаза их, в отличие от наших, очень хорошо видели в темноте. Если это будет продолжаться, мы просто-напросто спятим от нечеловеческого страха…
— Хватит! — закричала Рыба, и всё кончилось.
Князь с ужасом смотрел на дудку, зажатую в руке.
Здоровые инстинкты вынесли нас из подвала на крыльцо, поближе к Мировому Свету.
— Знаете, мальчики, — сказала наконец Рыба, — девушка я жадная и деловая. Что есть, то есть. Поэтому я всё думала, как бы эти штуки продать подороже. А вот теперь прикидываю, как бы их закопать поглубже…
— Не для нас это всё, — сказал я — озноб всё еще не прошёл.
— Паникёры, — сказал Князь. — Просто мы не того зверька выбрали…
— Вот именно, — сказал я. — Непонятно, кто кого подманивает: то ли охотник эту тварь, то ли наоборот…
— Охотник в такие моменты наверняка уши затыкал, как в сказке про Лакчи-морехода, — сказал Князь. — Очень полезная вещь этот манок. Надо бы нам по всей программе пройтись…
— Без меня, — сказала Рыба, встала и ушла в здание.
А на меня такая тоска навалилась, что от утреннего нежданного счастья не осталось и следа. Ничего у меня не получится. Никаких таких приёмов мне не перенять. Глупости Князь выдумал, как обычно. И накидает мне Гай Тюнрике от души. А может, и вообще убьёт… И правильно сделает…
Оказалось, что я говорю всё это вслух.
Князь даже обиделся:
— Я столько времени за ментоскопом провёл — и всё джакч? Нет, Сыночек, ты у меня станешь первым бойцом… Пошли!
И мы вернулись в подвал, хотя душа не лежала.
— Подумаешь — расстроился он, — ворчал Князь. — Напугала его нездешняя тварь…
— Дину, — сказал я. — А обезьян кто-нибудь использовал в военных целях?
Князь задумался.
— Кажется, в Кидонской Народной Лавине Гнева были подразделения дрессированных обезьян-диверсантов, — сказал он. — Сержант с рацией и десяток мартышек с поясами смертников… Хотя про Синий союз сейчас что угодно можно сочинять… А тебе зачем?
— Да я про последний снимок…
— Э-э… А ты там обезьяну увидел?
— Ну… что-то вроде обезьяны.
— А я — озёрный гриб-переросток. Снимок-то явно подводный.
— Точно, — сказал я. — Вот почему там всё такое размытое…
— Всё равно, — сказал Дину. — Что бы за чудовище ни было, оно уже вечность как сдохло. Или, наоборот, не родилось ещё… Не повод.
Поработал Дину действительно на славу. Он отобрал на специальную катушку не только сцены отдельных схваток в спортзале, но даже целый бойцовский турнир — видимо, с учениками из другой гимназии.
— Смотри внимательно, — учил Князь. — Возьми карандаш, набрасывай схемы… Рыжий верзила из нашей комнаты всех кидает, вот тебе и образец… Тем более на гвардейский боевой комплекс похоже…
Ох, не была эта борьба похожа на гвардейский боевой комплекс! Не может даже самый лучший гвардеец в мгновение ока раскидать десяток себе подобных бойцов, да ещё и обозначать при этом смертельные удары!
— Получается, он один в полную силу дерётся? — сказал я. — Или остальные просто поддаются?
— Ты рисуй, рисуй, — сказал Князь. — В процессе рисования постигнешь движение… Моторику то есть…
И тут я понял, что меня в этой чужой борьбе смущает. Или раздражает, как хотите.
— Князь, — сказал я. — А ведь они двигаются быстрее, чем мы. Куда быстрее. Человек так не может. Они, наверное, на стимуляторах каких-то…
— Да я уже понял, — сказал он. — Чего уж не понять.
— Так что же ты мне голову морочил, массаракш-и-массаракш?
