Геннадий Прашкевич - Помочь можно живым
— Я тебя в окошко увидела, — сказала Диана. — Рыщешь спозаранку?
— Ноги кормят. Ты не собираешься меня впускать? Она отступила на шаг. Савин вошел и откровенно огляделся.
— Я представлял себе твое жилище как-то иначе, — сказал он. — Чучело крокодила под потолком, магический хрустальный шар, черный кот, знающий арамейский и латынь…
— Господи, как тривиально-то…
— Если честно, журналистика всегда была заповедником стереотипов. А тебе идет этот фартучек. Если ты еще и кофе угостишь…
Он тараторил что-то глупое — был возбужден, чуточку взволнован, как всегда в поиске, когда шел по горячему следу, зыбкое обретало контуры, а белые пятна становились аккуратными парками с каруселями и мороженым. Савин безудержно любил такие минуты — он и жил-то, наверное, ради них…
Он замолчал — стул согнул ножку и чувствительно пнул его в лодыжку.
— Так-то лучше, — сказала Диана. — Вот тебе кофе. Любопытно, что произошло? Ты прямо-таки ненормально весел.
— Ты можешь молчать сколько тебе угодно, — сказал Савин. — Одного ты недооцениваешь — на дворе двадцать первый век. Помимо всех прочих достоинств, его отличают жажда познания и целеустремленность. Здесь происходят слишком серьезные вещи, чтобы мы могли пройти мимо. Уже запущена огромная машина, понимаешь? Она никого не раздавит, не для того она предназначена. Она всего лишь не оставляет камня на камне от тайн, белых пятен и темных мест.
— Чего ты хочешь — своими глазами увидеть настоящее чудо?
— Неплохо бы, — насторожился Савин.
— Но при условии…
— Тогда не нужно, — быстро перебил он. — Никаких обещаний я давать не стану. И потому, что не хочу, и потому, что поздно.
— Ты не дослушал. Мы можем сегодня ночью побывать в городе, который может показаться сказкой, но тем не менее существует реально. Условие — никаких кинокамер. Ну?
— Согласен, — подумав, сказал Савин.
— Вот и прекрасно. Сегодня с наступлением темноты, у спуска, где каменный столб.
Савин стойко выдержал ее взгляд. На этом месте он помогал разгружать баркас. А рядом подняли труп Мак-Тига…
— Хорошо, — сказал он. — Я знаю то место. Никаких кинокамер не будет.
Он аккуратно притворил за собой дверь, прошел по дорожке, чувствуя спиной пытливый взгляд Дианы. Он знал, что никому ничего не скажет…
Пуделя уже не было. Мимо прошел, конспиративно не узнавая Савина, напарник Лесли, внедренный сюда под видом туриста агент-коротышка со скучным и ничем не примечательным лицом мелкого клерка, лет сорока пяти. Он скрылся за углом, и городок снова стал самым безлюдным на свете. Поднимался ветер, из-за далеких зубчатых гор наплывала серая хмарь. Савин любил такую погоду, дождливый день всегда казался ему интереснее глупого солнцепека.
Он снова уселся в потертое кресло. Вспыхнул экран, на котором был яркий пражский день.
— Так вот, амиго, — сказал Рауль. — Объявлять всеобщую мобилизацию и свистать всех наверх не пришлось, не такие уж трудные твои загадки. Помнишь Кетсби? Ты просто обязан его помнить.
— Прекрасно помню, — сказал Савин. — Правая рука Гралева. Ты хочешь сказать, что он здесь?
— Он в Монгеруэлле.
Патер, вспомнил Савин. Физик, который решил вдруг обратиться к богу… Неужели Кетсби?
— А вторая моя просьба?
— Вот это интереснее. Такой монеты попросту никогда не существовало. Где ты ее взял?
— Господи, изготовил ради розыгрыша… — усмехнулся Савин. — Только лишь.
Насвистывая “Вересковый мед”, он валкой матросской походкой пересек зал, мимоходом отметив, что с очаровательной почтмейстершей вовсю любезничает виденный вчера в “Лепреконе” морячок, явно успевший зарядиться с утра.
Савин ничего еще не знал определенно, но чертовски хотелось пройти на руках по немощеной улочке.
…Мистер Брайди, учитель географии на пенсии, чудак местного значения, находился на заслуженном отдыхе три года, а картотеку свою (так он ее именовал) собирал без малого семнадцать лет. Картотека представляла собой изрядное количество пухлых папок и хранилась на шести полках.
Савин сидел перед настоящим пылающим камином, который был здесь не экзотикой, а необходимой принадлежностью дома, перебирал содержимое третьей по счету папки. Не будучи ученым, мистер Брайди не стремился обобщать и делать выводы — он лишь собирал, классифицировал и сортировал в надежде, что появится человек, которому материалы пригодятся для теоретической работы. Учитывая, что мистер Брайди ни к кому не обращался с рассказом о своей картотеке, трудно было понять, каким образом и откуда появится благодарный теоретик. Однако Савину экс-географ ничуть не удивился, словно его визит был чем-то само собой разумеющимся. И вел он себя спокойно, без ненужной суеты, рассказывал, доставая одну папку за другой, без экзальтации и мельтешения по комнате. Савину это понравилось. Правда, картотека не так уж его и обрадовала. В ней содержались материалы самых разных степеней достоверности, от случаев, над которыми, безусловно, следовало серьезно задуматься, до “уток” сродни старинным матросским побасенкам о морском епископе. И многое, очень многое невозможно было проверить. Например, вырезки из газет полувековой давности — и герои событий, и описавшие события репортеры, и издатели давно находились в местах, куда при жизни попасть невозможно…
Лист номер семьсот девятнадцать. В одном из лиссабонских портовых кабачков вдрызг пьяный матросик, единственный спасенный из экипажа проглоченного Бискаем сухогруза, клялся и божился, что за пять минут до катастрофы встречным курсом почти впритирку пронесся парусник старинного облика. Паруса были изодраны в клочья, на топах рей пылали зеленые огни, а на шканцах гримасничали скелеты. Источник — одна из лиссабонских газет, ныне не существующая, а в те времена — отнюдь не самая уважаемая.
Лист номер семьсот девяносто девять. Яхтсмен, в одиночку совершавший кругосветное путешествие, однажды ночью увидел по левому борту странный парусник, словно бы стеклянный, светившийся изнутри. Парусное вооружение его нельзя было отнести к какому-либо из ныне существующих либо некогда существовавших видов (точный рисунок прилагается). Источник — журнал одного из международных яхт-клубов.
Лист номер восемьсот шестнадцать. Неизвестный, задержанный кейптаунской полицией за бродяжничество и беспаспортность, утверждал, что провел три с лишним месяца на борту “Летучего Голландца”. В детали вдавался скупо. При этапировании бежал и канул в безвестность. Источник — дурбанская газета средней руки.
Лист номер девятьсот сорок два. Один из участников Большой регаты позапрошлого года. Находился на яхте со своей девушкой Оба уверяют, что ночью в тумане сблизились со смутно видимым, но, несомненно, парусным огромным кораблем, показавшимся “каким-то странным”. Последовал короткий разговор, в ходе которого стороны задали друг другу вопросы о курсах кораблей и фамилиях вахтенных. Через месяц успевшие к тому времени пожениться яхтсмены отыскали все же фамилию своего собеседника — случайно, в судовой роли фрегата “Эндервор”, одного из кораблей Джеймса Кука. Готовы присягнуть, что до регаты фамилии этой в связи с плаваниями Кука не слышали и вообще мало этими плаваниями интересовались. Источник — упоминавшийся уже журнал.
В таком примерно духе. Следующие папки Савин просматривал уже не так скрупулезно. Задумай он и в самом деле снять фильм о чужаках, Брайди было бы отведено минут десять, не более, а то и менее. Интересным, увлекательным, но не поддающимся проверке материалам — грош цена…
И то же самое скажет любой здравомыслящий человек, к которому обратятся со своими рассказами Савин или Лесли. Наша ахиллесова пята, подумал Савин, наш зигфридов лист. Настанет когда-нибудь время, когда люди будут безоговорочно верить просто словам, не подкрепленным какими бы то ни было доказательствами. Такое время обязательно придет, но эта Эра Доверия пока что не наступила…
— Можно вопрос? — спросил Савин. — А сам-то вы верите во все это? Или, по крайней мере, в те материалы, которые больше других похожи на правду?
— Вы полагаете, что я могу и не верить?
— Человек не всегда верит в то, что защищает… — сказал Савин.
Мистер Брайди сцепил на коленях сухонькие пальчики. Больше всего он напоминал жюльверновского профессора того идиллического времени, когда наука, не превратившись еще в пугало для слабонервных двадцатого века, оставалась в глазах многих безобидной забавой или панацеей от всех бед. Субтильный, с великолепной седой шевелюрой, подчеркнуто мягкий и вежливый мистер Брайди. Парадоксы географии, подумал Савин. Континенты, страны и горные хребты открывали мордастые мужики вроде Магеллана, жилистые стоики вроде Кайе, а увлекательно рассказывали об открытиях грассирующие старички дирижерского облика. Хотя главный парадокс географии в другом — пожалуй, это единственная наука, становлению которой способствовало такое количество антиобщественных элементов: конкистадоры, иезуиты, корсары, работорговцы, беглые каторжники, золотоискатели, все эти полукупцы-полупираты и просто бродяги…
