Карен Томпсон Уокер - Век чудес
Папа прокашлялся и посмотрел мне прямо в глаза:
— Помнишь человека, попавшего в аварию?
Ветер качнул засохшую жимолость у него за его спиной.
— Ну? — ответила я.
А через секунду прозвучала ложь — твердая, спокойная и ясная:
— Сегодня я узнал, что он выжил.
— Его выписали из больницы, — кивнула мама, устраиваясь на стуле поудобнее. — Несколько сломанных ребер, и все. Представляешь?
Я разозлилась на папу. Неужели мама не достойна знать правду?
Но вдруг я поняла, что она уже очень давно не выглядела так хорошо: тело расслабилось, вокруг глаз залегли морщинки от смеха. Само ее лицо изменилось: глаза щурились, а щеки округлились из-за улыбки, которая слегка приоткрывала зубы.
И мне захотелось улыбнуться ей в ответ.
Сначала мне казалось, что мы поступаем неправильно. Я чувствовала себя виноватой, надеюсь, папа тоже. Но перемена в мамином настроении была очевидна для нас обоих.
Ложь помогла нам всем.
Мама достала хрустальные бокалы и откупорила одну из бутылок красного вина, которые ждали особого случая на полке над ликерным шкафчиком. Затем она приготовила лапшу с помидорами «конфит», привезенными из Италии несколько лет назад. Плоды сняли с куста и законсервировали в оливковом масле задолго до начала замедления. На десерт мы ели ананасы в сиропе — как потом выяснилось, последний раз в жизни. С набитыми животами мы уселись на веранде. Почаще бы в нашей жизни случались такие ночи, как эта! Высоко в небе сияло солнце. Дул теплый ветер. Земля вращалась вокруг своей оси, но это в кои-то веки нас не волновало. Мама чувствовала себя счастливой, потому что с ее души упал камень. И я поняла, что никогда не скажу ей правды.
Отец тоже казался довольным. Я видела, как он наблюдает за мамой. Возможно, он действительно ее любил. За время работы в госпитале он спас сотни людей, а сейчас впервые в своей практике оживил мертвеца.
21
Свинорой пальчатый, также называемый бермудским газоном, очень распространен в Аризоне: этот сорт травы, известный своей устойчивостью к жаре и засухе, широко используется для лужаек и гольф-полей на юго-западе США. Правда, свинорою необходимо обильное солнце, он не растет в тени и не выдерживает долгой темноты. Поэтому, когда сутки превысили пятьдесят часов, километры почвы — в частности, на нашем и на семи соседских участках — начали сохнуть. Трава истончалась, бурела и умирала.
Мистер Валенсия засыпал свой двор слоем вулканических камней. Утром я проснулась от грохота булыжников, которые двое рабочих вываливали на лужайку, некогда покрытую травой. Вскоре пространство перед некоторыми домами устлал искусственный дерн. В других дворах появились здоровенные солнечные лампы.
Пока родители решали, что делать с нашей лужайкой, она окончательно облысела. Земля стала грязью. Червяки извивались на поверхности в поисках лучшего жилья: им удавалось доползти до цементированной подъездной дорожки, только чтобы поджариться там на солнце и затем оказаться размазанными по колесам наших машин.
Жимолость завяла. Бугенвиллеи больше не цвели.
По всей Америке фермерские поля покрылись огромными теплицами. Гектары земли оказались спрятаны под стекло. Тысячи натриевых ламп снабжали светом помидорные грядки и апельсиновые деревья, клубнику, картофель и кукурузу.
— Труднее всего придется странам третьего мира, — заявил глава Красного Креста в одной из утренних телепередач. Голод предрекали Африке и, частично, Азии. — У этих государств просто не хватит финансовых ресурсов для адаптации.
Но и для нас новые решения стали временными. Фермы потребляли слишком много электричества. Двадцать тысяч ламп под потолком всего одной теплицы за полчаса съедали столько энергии, сколько средняя семья использовала за год. Пастбища очень быстро превратились в непозволительную роскошь, говядина стала деликатесом.
— Теперь мы вынуждены менять курс на противоположный, — признался руководитель крупнейшей на тот момент организации по охране окружающей среды в интервью во время ночного выпуска новостей. — Нам следует снижать, а не повышать потребление зерновых культур, которые нуждаются в большом количестве света.
С прилавков уже пропали бананы и другие тропические фрукты. Бананы! Как странно звучит слово, если годами не произносить его вслух.
Ученые искали средство спасения. Большие надежды возлагались на генную инженерию. Шли разговоры о каком-то чудесном рисе. Исследователи занялись изучением болотистых тропических лесов и сумрачных океанских глубин, где — практически без света — все-таки что-то росло. Они хотели скрестить гены выносливых диких растений с культурными овощами и злаками, составлявшими мировой запас продовольствия.
Мы то паниковали, то успокаивались. Смятение накатывало на нас волнами. Настроения в обществе быстро распространялись и быстро менялись. Порой целые недели проходили относительно спокойно. А потом вдруг какая-нибудь плохая новость вызывала вспышку спроса на консервы и воду в бутылках. Мамина коллекция предметов первой необходимости продолжала увеличиваться. Я находила в гардеробной свечи, а в гараже — банки с консервированным тунцом. Под родительской кроватью рядами стояли пятьдесят банок арахисовой пасты.
Замедление неумолимо наступало. Дни растягивались. И мы понимали, что ручеек прибавляющихся минут однажды превратится в потоп.
22
Однако никакая сила на Земле не могла замедлить переход в шестой класс. Более того, вопреки всему, тот год стал годом танцевальных вечеринок.
Как только приближался день рождения кого-нибудь из учеников, избранные мальчики и девочки получали электронные приглашения. Прощайте, скучные домашние посиделки, куда парням вход был воспрещен! В моду вошли приглашенные диджеи и аренда танцевальных площадок. Диско-шары и стробоскопы украшали потолки подвалов и заборы задних дворов, либо, как в случае Аманды Коэн, карнизы гулкого актового зала гостиницы. Обо всех праздниках я узнавала от Микаэлы, с которой мы по утрам вместе ждали школьный автобус. Хотя порой она могла ничего и не говорить: однажды в понедельник все самые симпатичные девчонки школы явились на занятия в одинаковых розовых свитерах в обтяжку. На их спинах стразами было вышито имя «Жюстин Валеро» и дата ее рождения — в память о прошедшей субботней вечеринке.
Я знала, что день рождения, выпадавший на темный вечер, считался особенно удачным. Лунный свет и звезды способствовали романтической атмосфере. Что именно творилось на этих тусовках, я не знала. Меня туда еще ни разу не приглашали.
— Джастин просто забыла тебя позвать, — сказала Микаэла. На глаза ей свешивалась кудрявая челка с красными мелированными прядями. — У нее вылетело из головы.
Неподалеку у школьного забора прогуливалась Ханна в новой мятно-зеленой кофточке и с французской косой. Она хохотала, разговаривая по мобильнику. За несколько последних недель мы не сказали друг другу ни слова.
— К тому же тебе там было бы скучно. Ты слишком стеснительная. Готова спорить, ты весь вечер простояла бы в углу, — добавила Микаэла.
— Неправда, я бы потанцевала, — возразила я.
До моего дня рождения оставалось меньше месяца. Но ни вечеринки, ни танцев не планировалось.
— Ты стала бы танцевать? Ну да, как же, — хмыкнула Микаэла.
В то темное утро стоял туман. Его капельки блестели в свете уличных фонарей. Влажные клубы поднимались из ущелья, где, как и всюду, медленно умирали от недостатка света десятки видов растений.
— Я целый час танцевала с Сетом Морено в субботу, — продолжила Микаэла.
Я вздрогнула, как от ожога:
— Он тоже был там?
— Он очень крутой, если с ним познакомиться поближе, — ответила Микаэла, дрожа от холода в своей мини-юбке. — И я чувствовала его штуку.
В этот момент Сет подъехал к остановке на своем скейте, и Микаэла умолкла.
После начала замедления количество учеников в нашей школе сократилось на четверть, но нас все еще насчитывалось пятьсот сорок два человека. Каждое утро в ожидании первого звонка пятьсот сорок две глотки надрывались от усилий, пятьсот сорок два рта перекрикивали друг друга. Галдеж на школьном дворе усиливался с каждым новым автобусом, который подвозил детей. Вновь прибывшие воплями приветствовали приятелей. Группы, каждая из которых дробилась на более мелкие внутренние кучки, обменивались слухами. То и дело раздавались взрывы хохота. Эхо пятисот сорока двух голосов множилось, отскакивая от оштукатуренных стен. Ему аккомпанировали пятьсот сорок две мелодии мобильных телефонов. Кто-то громко удивлялся услышанному, кто-то что-то восклицал. Я стояла поодаль, и гул толпы казался мне бессмысленным, словно все несли несусветную чепуху на разных языках.
